Хозяин кабинета, которого все, даже домашние, называли не иначе как «профессор Шустов», «Иван Петрович» и, безусловно, на «Вы», сидел как на троне, в массивном кресле с высокой спинкой и, не мигая, смотрел на огонь. Языки пламени в догорающем, как и жизнь профессора, камине перескакивали с одного светящегося уголька на другой, исчезали, испустив дух-дымок, воскресали приручённой стихией, закручивались винтом, тянулись вверх, тщась преодолеть туннель дымохода, в небо. В кабинете было жарко, камин выплёскивал волны тепла. Но Ивану Петровичу, привыкшему иметь дело с огненной стихией и расплавленным металлом, в обычной обстановке всегда холодно.
Профессор – известный в прошлом специалист по металлам и сплавам, и поэтому, наверное, он походил более на сталевара, чем на классических учёных-«ботаников»: высокий, крепкий и широкоплечий. Прямая, но не напряжённая спина, простые, грубоватые черты лица, квадратный подбородок и крупный нос. Сильные кисти рук сжимают подлокотники кресла, словно взведённая пружина, – знак готовности к действию. Густые, зачёсанные назад, совершенно седые, чуть желтоватые от табака волосы, одна прядь которых привычной непокорной запятой постоянно спадает на лоб, – профессор поднимает её и, приглаживая рукой, какое-то время придерживает, будто фиксирует, завершая движение. Сжатые тонкие губы тронуты лёгкой ухмылкой бесконечно мудрого человека. Его поза – воплощение самоуверенности и вводящей в заблуждение отрешённости, напускного безразличия и надменности – поза Бога. Усиливая этот образ, из-под кустистых бровей прямо и остро, словно излучая невидимые, всепроницающие лучи, смотрят выцветшие серые глаза того, чьё решение в очередной раз определит положение небесных светил, пересечение траекторий судеб и оставит след в истории. Он – Альфа и Омега. Он – всесилен. Он привык всё решать и всё делать сам.
Путь на научный Олимп Иван Петрович начинал в школе рабочей молодёжи при гигантском металлургическом комбинате – «кузнице страны» – в голодные и напряжённые годы после недавно утихшей большой и кровавой войны, поглотившей отца и старшего брата. Работал и учился, после перебрался из цехов в лаборатории, где вскоре создал состав и технологию, опередившие время и надолго обеспечившие техническое и военное превосходство империи в части танковой брони. Это принесло молодому учёному славу и Государственную премию, открыло путь в большую и «настоящую» науку, но взамен надолго сделало его секретным и «невыездным», связанным с Родиной не только любовью к оной, но и множеством подписок о хранении Великой Тайны. Учёный-практик, затем блестящий преподаватель, после эксперт и советник, на каждом поприще внёсший вклад и оставивший след. Долгие годы работавший за честь и за совесть более чем за скромное содержание (плюс небольшая доплата за секретность) и зыбкую научную славу, скупые лучи которой озаряли его лишь в узком кругу посвящённых и таких же засекреченных.
Личная жизнь профессора всегда была на втором плане, вписывалась по остаточному принципу в плотный и напряжённый ритм его жизни. После защиты диссертации, будучи сорокатрёхлетним заведующим кафедрой, Иван Петрович обрёл личное счастье, женился на своей вчерашней лаборантке Оле. Через три года в семье Шустовых родилась дочь. Отцом профессор стал в годы, в которые многие мужчины уже становились дедами.
Пока Иван Петрович укреплял обороноспособность страны и взращивал новое поколение советских учёных, его умница-жена управляла нехитрым хозяйством, создавала уют, заботилась об отдыхе профессора в редкие минуты его покоя. Супруга профессора умела быть тенью и затмить, блеснув изысканными манерами и умом, могла перепечатать на старенькой печатной машинке за ночь несколько десятков страниц его работ, а утром накормить семью завтраком и бежать на свою службу.
Жизнь удалась и уверенно шла торной дорогой успешного провинциального учёного (в столице Иван Петрович провёл несколько лет, но не прижился): своя кафедра, ученики и последователи, учёные советы, публикации и конференции. В пока ещё отдалённой перспективе угадывалась почётная и заслуженная «профессорская» старость: загородный дом, кресло-качалка и клетчатый плед, поправленный заботливой и любящей рукой, мемуары, внуки, книги, послеобеденный сон и награды к очередному юбилею профессора или державы.
Но всё изменилось в одночасье. Страна изменила границы, а государство – флаг и форму собственности. Проникающий сквозь пыльное окно влажный сквозняк, принятый неизбалованным населением за ветер, ветер перемен, ветер свободы и надежды, спутал карты, перекроив географическую и политическую, и разрушил оказавшееся не столь прочным устройство всего сущего. Передовую идеологию занесло мелким серым песком первичности материального удовлетворения. Бытие окончательно стало определять сознание. Триединую теорию классиков, многотомную и тяжеловесную, сменила состоящая в дальнем исконном родстве, простая и безжалостная формула: Т-Д-Т`. Высеченные на фасадах и в сердцах, зовущие за собой (предполагалось, что вперёд) лозунги начали вытесняться ярко оформленными рекламными слоганами, обещающими решение более простых и насущных проблем.
Жить стало интересно, но голодно и временами тревожно. А чтобы жить достойно или хотя бы более-менее сносно, стало необходимым торговать. Причем торговать, как выяснилось, можно не только китайской одеждой, турецкой посудой, контрабандными сигаретами или голландским топочным спиртом. В торговый оборот оказались вовлечены фамильные драгоценности: столовое серебро и княжеские титулы; нашли покупателя сознательно разорённые и агонизирующие заводы, банки и рудники, вокзальные туалеты, девичьи тела, ваучеры и акции финансовых пирамид. Первая «Т» в формуле могла быть наполнена всем, на что имелся или мог быть создан обеспеченный спрос.
Молодые и подвижные коллеги Ивана Петровича с комсомольским задором и бесстрашием обречённых быстро сориентировались и, слегка умяв локтями конкурентов, водрузили свой собственный «кооперативный» лоток на шумной и иногда простреливаемой площади базарной экономики. В название учреждённой «фирмы» добавили «научно-производственная», подружились с крепкими и небескорыстными ребятами с физкультурного факультета и начали «делать деньги». В основу бизнеса легло без остатка всё, чем располагали причастившиеся к рынку вчерашние ученики профессора: собственные и накопленные предшественниками знания, результаты работ и сохранившаяся экспериментальная база, опробованные, но не пошедшие в серию технологии и возможность практически даром арендовать один из этажей здания, путём несложной комбинации ампутированного у проектного института по соседству. Профессор не препятствовал попыткам коллег заработать в надежде, что времена изменятся, жизнь вернется к спокойному и правильному течению, а его задача как старшего товарища и мудрого руководителя – сохранить коллектив и научный потенциал до окончания «смутного времени». Заказы непрозрачных западных фирм на разработку технологий литья, которые брали коллеги и проводили по «левым» договорам через кафедру, профессор считал меньшим злом, чем переход младших и старших научных сотрудников на ниву изготовления «фирменных» «варёных» джинсов или «почти настоящего» коньяка, чтобы прокормить свои семьи.
Дела быстро пришли в упадок, выручаемых и на лету обесценивающихся денег едва хватало на скудные зарплаты и аренду офиса. Нужен был «настоящий» товар. А такой был у Ивана Петровича – его теория и практика, знакомства и связи – товар редкий и качественный, а оттого конкурентоспособный.
После долгих уговоров, внутренней борьбы, разочарований и обманчивых надежд на будущее, на неверной и зыбкой почве тех дней Иван Петрович согласился войти в состав совета директоров дружеской «научно-производственной» компании. Его знания, опыт, упорство, работоспособность превратили кое-как связанный из подручного материала плотик полуподпольного, как сейчас сказали бы, «стартапа», в красивый белый пароход со средним дедвейтом, круговым фрахтом и опытным капитаном. А работа в институте стала теперь не источником вдохновения и средств к существованию, а, скорее, приятным хобби.
