Примерно на полпути он вспомнил, что с неба свалилось что-то еще. Пробило ему крышу, если уж быть точным. И было довольно много шансов на то, что это что-то до сих пор находится у него дома. «Еще один из этих?» Он все никак не мог выкинуть из головы глаза той твари, эти страшные, оранжевые глаза. Одно он знал точно: находиться в одном помещении с таким вот хрен-знает-кем ему не хотелось, особенно если тот еще мог шевелиться. Он сунул руку в окно пикапа и взял с сиденья свой револьвер. Успокоительное действие пистолета явно закончилось: он вдруг показался Джессу каким-то маленьким и совсем легким. У Джесса вырвался злой смешок. «Я боюсь? Да неужели? Боюсь, что кто-то меня убьет? Я ж сам только что собирался вышибить себе мозги». Да, все так, но почему-то это было совсем другое дело. Он точно знал, что именно сделает с ним пуля, но эта тварь у него в трейлере? Кто знает?

Он осторожно вставил ключ. Повернул, пытаясь сдвинуть засов как можно тише. Засов упал с громким лязгом. «Черт, с тем же успехом мог бы и в дверь позвонить». Держа пистолет перед собой, Джесс осторожно потянул на себя дверь, которая открылась с протестующим скрипом. Его встретила темнота. Он ступил было внутрь, потянулся к выключателю – и остановился. «Твою мать, нет, этого лучше не делать». Прикусив губу, Джесс встал на кирпич из шлакобетона, служивший ему ступенькой. Потом, сжимая пистолет в правой, потянулся левой рукой в темноту и зашарил по стенке, пытаясь нащупать выключатель и испытывая полную уверенность: вот-вот что-то откусит ему пальцы. Выключатель щелкнул, и над головой замигала галогеновая лампа.

В трейлере было всего три крошечных помещения: кухонька-столовая, ванная и спальня. Все еще стоя на ступеньке, Джесс заглянул внутрь. В кухне не было ничего, кроме недельного запаса грязной посуды, горы одноразовых тарелок и пары пластиковых стаканчиков. Дверь в ванную была распахнута настежь. Там тоже никого не было, но дверь спальни оказалась закрыта, и он не мог припомнить, так ли он ее оставил, или нет. «Придется тебе пойти посмотреть, что там». Но его ноги вдруг решили, что им и так хорошо, и он остался стоять, где стоял, тупо пялясь на закрытую дверь.

Снаружи плеснуло синим и красным светом; с горки спускалась патрульная машина. Он подумал, что за милую картину он собой представляет – стоя перед трейлером, тычет внутрь пистолетом. «Ладно, – сказал себе Джесс, – это тот самый момент, когда надо все не испортить». Он шагнул внутрь и прикрыл – но не захлопнул – за собой дверь.

Целую минуту он смотрел на дверь, потом, наконец, буркнул: «на хрен», подошел и повернул ручку. Дверь открылась наполовину и застряла. Что-то было там, с другой стороны. До Джесса вдруг дошло, что сигарету он перекусил пополам, и он выплюнул остатки. «Не нравится мне это… Совсем не нравится». Держа пистолет на уровне глаз, он толкнул дверь носком ботинка. На дальней стороне кровати виднелся чей-то сгорбленный силуэт.

– А ну, мать твою, не двигаться, – сказал Джесс как мог, сурово, но голос предательски дрогнул.

Не опуская пистолета, он хлопнул по выключателю на стене. Лампа валялась на полу с разбитым абажуром, но лампочка каким-то чудом уцелела и загорелась, пустив по стенам причудливые тени.

– Ну, будь я проклят! – выдохнул Джесс.

Не было никаких оранжевоглазых демонов, готовых проглотить его целиком, был только мешок – большой красный мешок с горловиной, обвязанной золотым шнуром. Мешок, который, провалившись сквозь крышу, упал прямо Джессу на кровать.

Продолжая держать мешок на мушке, Джесс выудил из пачки свежую сигарету и прикурил свободной рукой. Глубоко затянулся и некоторое время наблюдал, как на полу в его комнате постепенно формируется сугроб. Еще пара затяжек, и его нервы как будто начали успокаиваться. Он стал одной ногой на кровать, подался вперед и пару раз потыкал дулом в мешок, будто тот был набит змеями.

Ничего не произошло.

Джесс развязал золотой шнур, открыл мешок и осторожно заглянул внутрь.

– Будь я проклят.

– Где же мои Бельсникели?

Крампус изо всех сил натянул цепи, так, что древний ошейник впился ему в горло. Задрал голову и – вот оно! – бледный отблеск далеко вверху, на каменной стене. «Лунный свет – или первые лучи солнца?»

Он поскреб свою грязную, кишащую насекомыми шкуру и изучающе оглядел обломанные ногти, из-под которых торчали грязные волосы и куски засохшей корками плоти. «Я гнию заживо. Пока он купается в удовольствиях, я каждый день понемногу умираю. – Он вдруг заметил, что пальцы у него дрожат. – Я что, дрожу? Стою здесь и дрожу, как малое дитя? – Он стиснул руки. – А что, если они никогда не вернутся? Что тогда? На что я могу надеяться без моих детей? Не будет никакой надежды, никаких шансов на то, что имя мое снова распространится по земле, а без надежды даже я, великий Повелитель Йоля, рано или поздно сдамся на милость безумия. Буду медленно погружаться в небытие, пока он не одержит окончательную победу».

– Нет! – взрыкнул он. – Никогда! Я никогда не позволю ему победить. И если от меня останется только иссохший труп, пусть так! Но мой дух никогда не будет знать покоя. Я стану чумой в его доме. Я буду вечно тревожить его. Я буду… Я буду…

Его голос угас. Зажмурившись, Крампус уткнулся лбом в холодную стену пещеры, прижал ладони к влажному камню и замер, надеясь уловить дрожь земли под их бегущими ногами.

– Бельсникели вернутся, – проговорил он. – Они просто обязаны вернуться. Они должны принести мне обратно мешок Локи.

Свет там, наверху, мигнул, и у него заколотилось сердце. Крампус сделал глубокий вдох – еле заметно пахнуло сосновыми иглами и влажной, гниющей листвой. Он прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, какой он, зимний лесной рассвет. Каково это – бежать, танцуя, среди деревьев, а свежий, морозный воздух покусывает за шею.

– Скоро, – прошептал он. – Скоро я вновь зашагаю по милой Матери-Земле, и они будут приветствовать меня, радуясь моему возвращению. Будут празднества и пиры, как раньше, и гораздо, гораздо больше.

Нахлынули воспоминания – калейдоскоп картинок, быстро сменяющих друг друга, тысячи ушедших святок: бой барабанов, вызывающий его из леса; звук рога, знаменующий его приход; юноши и девушки с глазами, полными страха и восхищения, обвивают его гирляндами из перьев и омелы, венчают остролистом; кружащиеся в танце девы усыпают его путь свежими сосновыми иглами, окуривают благоуханной хвоей и ведут его между хижинами, а следом выступают строем, ударяя мечами в щиты, мужчины, и скачут беснующиеся, вопящие женщины. Вот перед ним открываются двери господского дома, и его приветствует манящий запах жареного вепря. Они усадят его на огромный трон, сплетенный из ветвей, во главе длинного стола, и будут потчевать лучшими кушаньями и медовой брагой – ешь, пей до отвала. А потом они проведут перед ним своих самых пухленьких женщин, и он будет ложиться с ними, и они будут совокупляться, как звери в лесу, и он благословит их чрева здоровьем и плодородием.

И, когда его сердце наполнится преданностью и верой людской, он провозгласит пришествие святок, поторопит возрождение земли и изгонит прочь духов голода и болезни. И круговорот жизни продолжится, вновь и вновь.

«И уже скоро, – подумал он, – я вновь буду благословлять род людской. Но на сей раз это будут люди Виргиний. Потому как эта новая земля, Америка, сильно нуждается во мне, нуждается в том, чтобы я был велик и ужасен, чтобы я прогнал прочь духов тьмы и обрушил кару свою на нечестивцев и грешников. И так оно и будет, потому что Крампус, Повелитель Йоля, знает, как быть ужасным. И я буду ужасным, и они все поклонятся мне, и будут праздновать мой приход, и осыплют меня дарами и яствами, и… и приведут ко мне молодых женщин своих, чтобы я их благословил. – Он кивнул, улыбнулся, глядя перед собой невидящими глазами. – Они меня полюбят. Они все меня полюбят, дай только срок».