Зачем он потащился за Роджерсом в эти ебеня? Вопрос был риторическим и ответа не требовал. Потому что втрескался в эту так до конца и не оттаявшую глыбу по самые помидоры. И то, что они периодически страстно трахались, никак не приближало Брока к тайной цели захапать символ новой нации себе. Подойти чуть ближе, стать кем-то важным. Пусть не Барнсом, Барнс был единственным в своем роде и знал Роджерса едва не с рождения, а хоть кем-нибудь.
Пока же он был верным псом, исправно носившим апорт, и периодически — вибратором, удовлетворяющим свое божество.
Как же Брок его хотел, до одури просто. И драл, когда позволяли, с животным жадным упоением, на совесть, так, что ноги отнимались. Не у Роджерса, конечно, тот был даже не двужильным, а вообще неубиваемым. Стряхивал Брока с себя, как обожравшегося щенка, и отправлял в душ. К тому моменту, как Брок оттуда возвращался, в кабинете был уже не Роджерс, а Капитан. С Капитаном шутки были плохи. Обычно он кивал, придирчиво оглядывал Брока с головы до ног и, бросив «Свободны на сегодня», снова опускал взгляд на свои бумаги.
Конечно, кто агент Брок Рамлоу, и кто — он. Аж сам Капитан Гидра. Символ Новой Эры Порядка.
Роджерс впереди предостерегающе поднял руку, и Брок послушно замер у него за спиной. Да, потащиться на земли Майя в поисках мифического артефакта «Солнечное Око», который, якобы, может отогреть Барнса, в очередной раз залегшего в крио, было тупостью. Но Роджерс предложил, и Брок пошел. Как пошел бы за этой ледяной гадиной куда угодно. Пусть ради Барнса, в конце концов, Броку никогда не стать для Роджерса кем-то настолько близким.
И хрен с ним.
Но должен же хоть кто-то присмотреть за этим якобы неубиваемым мудаком?
— Я вперед, — только и сказал Роджерс, и Брок моргнуть не успел, как тот прыгнул в какой-то провал. Вот, сука, просто взял и исчез в темноте.
Брок, вздохнув, удобнее перехватил винтовку одной рукой и зажег еще один фонарь, помимо спелеологического, сиявшего, как звезда во лбу, и осторожно заглянул в трещину в растрескавшемся гранитном полу. Роджерс был там, в десяти метрах под Броком. Лучше бы он действительно был под Броком, а не в каком-то еще более древнем коридоре, на который и глянуть-то страшно, не то что туда лезть.
— Спускайся, — приказал Роджерс, и Брок принялся забивать костыль, за который можно было бы зацепить крюк.
Минут через двадцать он тоже был внизу. Роджерс, судя по пыльному костюму, уже успевший обрысить несколько окрестных коридоров, снова оценивающе осмотрел его с ног до головы и молча отстегнул страховку.
— Нам направо, — с завидной уверенностью провозгласил он и пошел вперед, прикрыв грудь щитом. Брок поднял с пола тяжелый рюкзак и потащился за ним.
Вокруг стояла оглушительная мертвая тишина, гнетущая и какая-то давящая. Будто оба они давно умерли и теперь бродят в подземном царстве, не зная покоя. А еще зверски хотелось жрать. Брок не был супром, который, как верблюд, мог обходиться по нескольку дней без воды и месяцами без еды, отрицая все законы физиологии и здравого смысла. Но Роджерс шагал и шагал, переставляя длинные ладные ноги, обтянутые темными форменными штанами, и Брок невольно залюбовался. Вспомнил, как трахал его на массивном столе в кабинете, и эти самые ноги, белоснежные, гладкие, пружинили у него на плечах в такт жестким рывкам. Туда, внутрь горячей задницы, тугой, розовой дырки, по которой Брок с ума сходил. Вылизывал и трахал, иногда по несколько раз, не вынимая, неотрывно глядя в ледяные глаза, на распахнутые розовые губы, которые ему крайне редко позволяли целовать.
Он с ума сходил по всему Роджерсу целиком, сожрал бы его, если бы мог. Скорее всего, отравился бы, но попытаться стоило. Роджерс был охуенным. И пока он отчего-то позволял Броку драть свой тесный зад, Брок готов был лезть за ним в самую глубокую жопу.
Роджерс впереди сбавил шаг, прислушиваясь, осветил мощным фонарем стены, рассматривая вязь непонятных (Броку непонятных, во всяком случае) символов, а потом схватил вдруг за запястье, как клещами сжал, и стартанул с места так, что Брок едва ноги успевал переставлять, а потом запихнул его в какую-то неебически узкую нишу, в которой и одному-то было не поместиться, вжал собой в холодную каменную стену, и Брок услышал. Каменный, тяжелый, гулкий грохот, как при камнепаде. Нарастающий, мощный, как лавина.
Он еще успел подумать, что их так тут и завалит к едрене фене, как ебаных Ромео с Джульеттой, как за спиной у Роджерса что-то гулко, тяжело прогрохотало, и покатилось вниз, по чуть наклонному коридору. Туда, откуда они пришли.
Роджерс еще минуту, наверное, прижимал его к стене, и Брок остро чувствовал запах его разгоряченной кожи, вспоминал её вкус, всем телом ощущал его: твердого, горячего, и плыл. От адреналина, от яркого, жадного желания жить, трахаться, жрать, снова видеть солнце, дышать.
Господи, они чуть не сдохли только что!
— Чисто, — спокойно проинформировал Роджерс, отлепляясь от него. — Привал через полчаса, как только выйдем в Северный Зал.
И пошел, сука, вперед. Брок отковырял себя от стены, похрустел шеей и, перехватив удобнее фонарь, последовал за ним.
Зря он на это согласился.
С другой стороны, выбора у него особо не было.
Северный Зал был своего рода перекрестьем нескольких провалов-коридоров, лучами расходившихся в кромешную тьму. Пол, покрытый толстым слоем пыли и каменной крошки, был ледяным, но на одной из стен нашлась чаша, полная прозрачной ключевой воды.
— Я первый, — как всегда, сказал Роджерс и зачерпнул воду алюминиевой кружкой из рюкзака Брока. — Можно.
Брок жадно напился прямо из чаши, пока Роджерс обходил зал по кругу, рассматривая фрески на стенах и заглядывая в ответвления коридоров, и что-то помечая на небольшой карте, которую достал из кожаного тубуса. Сноб.
— Есть будешь? — за полгода странных отношений, сводившихся, в основном, к жаркой ебле в самых неожиданных местах (но не в спальне, туда Брока так и не пустили) и личным поручениям в обход прямого начальства Брока, он научился безошибочно определять, когда к Капитану можно было обратиться на «ты», не заработав в ответ продирающий до печени взгляд и отлучение от тела. Чтобы не зарывался, видимо.
Брок очень старался не зарываться, но в силу природной жадности, наглости, эгоизма и мудачизма выходило не всегда.
Чаще всего он мог произнести «Есть, сэр», едва вынув из Роджерса член и вылизав его классную задницу, даже если они оба были еще без штанов. Наверное, поэтому он и продержался так долго.
И, наверное, именно поэтому он был сейчас в нескольких десятках метров под землей в заброшенном тайном храме чертовых Майя.
— Нет, — отозвался Роджерс. — Ешь и пойдем. Спать будем не здесь.
Брок бросил взгляд на продавленный в пыли желоб, оставленный прокатившейся тут каменной глыбой, чуть не превратившей их в мошек на лобовом стекле, и мысленно засомневался, что вообще сможет уснуть в таком месте. Даже рядом с Роджерсом.
В голову полезли дурацкие мысли о совместном сне в одной постели, но Брок тут же их оборвал: не жили красиво — нехуй начинать. Он молча съел два энергетических батончика, запил их водой из чаши и, расстелив тонкий спальник, уселся по-турецки прямо на пол.
Каменная крошка глухо шуршала под тяжелыми ботинками Роджерса, где-то очень далеко капала вода, с гулким звоном разбиваясь о водную гладь, пахло пылью и немного — сыростью. Спать хотелось зверски, но без приказа было нельзя. Роджерс же был отвратительно свеж и бодр, знай себе пил кружку за кружкой, как тот самый верблюд, который мог не есть и не пить, зато потом сжирал и выпивал годовой запас продовольствия маленькой частной армии.
— Странно, — будто сам себе сказал Роджерс, и Брок, почти постигший дзен, то есть задремавший, насторожился. — Н-да.
Брок не стал давать волю любопытству: все, что ему нужно знать, до него донесут в нужный момент. Если он что и понял о Роджерсе за время их недоотношений, так это то, что тот всегда все решал сам. Такой уж характер.
