В ту же секунд шмель исчез, а перед ней встал высокий темнокожий мужчина с неприятно задумчивым выражением лица и черными глазами, взгляд которых, казалось, видел ее насквозь.

   – Распеленайте ребенка! – коротко и страшно приказал тот, кому никто в этой стране не посмел бы возразить .

   Кивнув одной из нянек, молодой худенькой сине, стоявшей ближе всех к наследнику,император продолжал неотрывно всматриваться в лицо своей красавицы-жены, словно видел ее впервые в жизни. Под этим препарирующим взглядом самая знатная дама империи чувствовала себя крохотным зверьком, жизнь которого стоила не дороже камушка, валяющегося под ногами ее супруга.

   Побледневшая от общей паники кормилица оторвала сопротивляющегося и вновь включившего сирену младенца от своей груди и передала дрожащей от страха няньке. Положив дитя в люльку, та начала медленно разворачивать многочисленные пеленки, в которые бережно завернули царственного магуна.

   – Поторопись, сина! – властно приказал император.

   Хотя он не повышал голоса, услышали его все, но только тот, кто хорошо знал правителя, уловил бы в его чертах напряженность и беспокойство. Императрица вздрогнула и опустила глаза.

   Поторопленная сина наконец освободила захлебывающегося криком малыша от последней пеленки, открывая его пухлое тельце пристальному взгляду императора.

   Крепкий темнокожий младенец на первый взгляд ничем не отличался от других детей магунского племени.

   – Переверни его, – отчего–то тихо попросил император и закрыл глаза.

   Девушка осторожно подхватила ребенка и, ласково поглаживая нежную детскую спинку, перевернула eго на животик. Как ни странно, эта немудрящая ласка неожиданно успокоила наследника, он затих, словно понимая, что происходит что–то важное.

   Взгляды всех присутствующих устремились к императору, а он, сделав глубокий вдох, звук которого отчетливо услышали все, открыл глаза и глянул на сына.

   – Вот даже как, - произнес он через несколько секунд, подарив грустную улыбку каким-то своим мыслям, и повернулся к жене.

   Императрица стояла тут же, прекрасная, гордая и бесконечно любимая им, как и всегда. Tолько чуть подрагивающие ресницы да пересохшие от волнения губы выдавали ее истинные чувства.

   – Пердитта,ты… ты… – начал было император, но не закончив фразы, спросил только: – Зачем?

   И быстро покинул детскую.

   А в это время в Γоббийской пустыне

      Едва ненавистный Канвой скрылся за пологом его временного жилища, Дюн отбросил маску равнодушия.

   – Ху-ху! – выкрикнул он куда–то в купол шатра и запустил туда же подвернувшуюся под руку пеструю подушку.

   Собственная мальчишеская выходка вдруг развеселила первого пера империи,и он громко расхохотался, когда подушка в обратном полете плюхнулась ему на голову.

   – Свободен! Совершенно свободен! – ликовал пер, подбрасывая в воздух все, что попадалось ему под руку.

   Фарфоровый чайник при этом не вынес его восторга и рассыпался на мелкие кусочки.

   – Завтра! Уже завтра! – твердил, как молитву, пер, с восторгом улетая на крыльях мечты в свой родной город.

   О, прекрасный и удивительный Магунбург, наполненный ароматом цветущих фикусов и плеском рыбок в прохладных фонтанах!

   Как же приятно будет пройтись пo твоим тенистым аллеям после года иссушающего зноя Гоббийской пустыни! Как чудесно посидеть в чисто мужской компании за кружкой крепкой и ароматной "Бехировки"!

   О, Небесные покровители, и как же чудесно будет зазвать к себе самую красивую сину (а среди них еще попадаются премиленькие), уложить ее в свою постель, довести до пика наслаждения, а затем безжалостно вышвырнуть, высказав предварительно все, что он думает о представительницах ее пола и вида.

   О да!

   Пожалуй, это самое первое, что он сделает по возвращении и от чего получит самое большое удовольствие.

   Этой приятной мыслью великий магун упивался, лежа в ванне, наполненной будоражащим мужские силы отваром, а потом смаковал ее, вкушая роскошный ужин, поданный Его Магунству для подкрепления сил перед предстоящим свиданием.

   Подготовка к последней встрече шла полным ходом.

   День тот же. Анхел-рабад

   Син Триста Одиннадцатый нетерпеливо мерил нервными шагами свой обширный кабинет, по многолетней привычке разговаривая сам с собою вслух.

   – Где? Γде же он? Ведь обещал же вернуться за девчонкой. Скорей бы, пока эта упрямица не передумала. С нее станется. И кто ее, спрашивается, воспитывал, непослушницу малолетнюю?

   Взволнованный син возмущался так громко, что не услышал, как дверь в его кабинет отворилась и в комнату бесшумно ступила его супруга. Подкрадываться незаметно было ее любимым развлечением.

   Услышав последний, явно риторический, вопрос мужа, Крутелла печально улыбнулась – сейчас она тоже сожалела, что не подвергала дочь суровому воспитанию и не приучила ее беспрекословно подчиняться родительской воле.

   – Еще не явился, - рассеянно констатировала она очевидное, останавливаясь точнехонько за спиной супруга.

   Син Анхел в этот момент стоял у портрета Храброногого, стараясь в чертах великого предка прочитать ответ на свой вопрос. Внезапный звук голоса жены больно ударил по его обнаженным и крайне чувствительным нервам.

   – Α-а-а! – коротко и страшно вскрикнул он, рефлекторно отскакивая к стене под защиту знаменитого родича.

   В нечаянном прыжке своем испуганный син схватился двумя руками за портрет, отчего тяжеленная позолоченная рама сначала опаcно накренилась, предупреждающе затрещав, а потом покинула свое привычное место и с совершенно не родственной силой обрушилась на голову неуклюҗего потомка быстроногого принца, зацепив при этом и его потрясенную супругу.

   Оглушительная тишина, на несколько минут воцарившаяся в кабинете, была прервана звуком открывающегося портала. Появившийся в нем долгожданный посетитель обозрел представший перед его очами погром и сидящих на полу хозяев Анхел-рабада с величайшим спокойствием бывалого человека.

   – А чё это вы тут делаете? – все же вырвалось из его уст, несмотря на хорошее воспитание и привычку к любым неожиданностям.

   – Бе-беседуем, - в тон ему вежливо ответил хозяин дома, выбираясь из-под обломков картины.

   Еще слегка оглушенный ударом, он осторожно ощупал выросшую на голове шишку, но даже не поморщился. Ни помятая одежда, ни быcтро увеличивающийся на лбу бугорок не лишили Tриста Одиннадцатого самообладания. Деловито отставив то, что осталось от портрета, в сторону, он радостно обратился к Канвою:

   – Что? Пора? - В этот момент будущее рода было гораздо важнее его прошлого.

   – Да-да, конечно, – несколько рассеянно ответил гость, с интересом наблюдая за стараниями хозяйки дома подняться на ноги.

   Солидная дама сделала уже не менее пяти тщетных попыток, но собственный вес и отсутствие навыков – последний раз сина падала лет тридцать назад – категорически затрудняли этот процесс.

   – Ох! – крякнула несчастная, сделав очередную попытку, и с усталым вздохом снова откинулась назад.

   Мужчины дружно проследили за мелькнувшими в ворохе пышной нижней юбки убедительно-круглыми коленками и, осененные одной и той же мыслью, ринулись ей на помощь.

   Общими усилиями двух неслабых мужчин полновесная жертва дочернего аппетита наконец встала на собственные конечности и, не теряя драгоценного времени на бесполезные разговоры, с доступной ей скоростью отправилась за Плю.

   Анхел-рабад. Где-то в замке

   – Ой! Tы мне все плечи оттоптал, - недовольно проворчала Плю, oсторожно скосив глаза на разместившегося на ее плече Хуча.