Липочкина подруга села, ей тоже налили вермута, тоже заказали куриную котлету. Но она прежде всего закурила, и некоторое время молча посматривала зелеными глазами на Феликса.
– Я слышала о вас от Липы,– сказала она.– И я хотела познакомиться с вами. Липа подстроила это по моей просьбе. Вас не шокирует это?
– Что именно?
– Такой разговор и моя откровенность. Я не люблю врать. Считаю, что врать очень хлопотно. Надо все время помнить, что и как сказала раньше, чтобы не спутать, не запутаться. Голова занята, ничто иное в нее не идет. Когда врешь, много теряешь.
– А почему вы так хотели познакомиться со мной?
– Потому что вы, судя по вашим поступкам, не ординарный. Вы от казались от родства с высоким человеком, расторгли брак, потому что в нем не было любви, пренебрегли аспирантурой, научной карьерой и пошли в так называемые простые заводские инженеры. Покажите, пожалуйста, ваши руки, если можно.
– Почему же нельзя! Вот мои ладони. Вас именно ладони, конечно, интересуют, мои мозоли, так? Ведь я до самого окончания института работал слесарем-инструментальщиком.
– Что ж, и мозоли тоже. – Ия поводила пальцем по положенным на стол кистям рук Феликса, по его повернутым кверху ладоням. – Руки как руки. Красивые притом, ладонь не лопатой, пальцы длинные. На фортепьяно играете?
– Могу.
– А мозоли… Они ни о чем еще не говорят. Мой дед, например, был настройщиком роялей, мозолищи же у него на руках были, не сравнить с вашими. Потому что все лето возился на огороде с лопатой и граблями. А сколько вы зарабатываете? Не тайна?
– Рублей сто пятьдесят, сто семьдесят. В зависимости от выполнения плана.
– Значит, если вы останетесь на всю жизнь таким вот рядовым инженером, у вас никогда не будет собственной дачи, собственного автомобиля?
– Дачу хоть завтра можно завести. Получить участок в так называемом коллективном саду за городом и построить дощаник. А машина – по вещевой лотерее бац, и вот она! «Москвич», «Волга».
– Я спрашиваю серьезно.
– А если серьезно, это уж как выйдет. Пока что ни в даче, ни в машине я не нуждаюсь.
– Бессребреник! Мне это подходит. Давайте дружить, а?
– Трудно так вот, сразу-то. Тем более что и враждовать нам не с чего.
Когда котлеты были съедены, Ия предложила:
– Кофе поедем пить ко мне. Здесь какой же кофе! Бурда. А я могу приготовить настоящий турецкий. Недалеко. Несколько остановок на автобусе. Или на троллейбусе. До улицы Димитрова. Бывшая Якиманка.
Все втроем вошли они во двор старого серого дома, поднялись по обшарпанной, темной лестнице на второй этаж. Ия отворила дверь своим ключом. В запущенной темной квартире с застойным, неприятным запахом в коридоре она отомкнула еще одну дверь, включила за нею свет, и Феликс увидел почти испугавшее его странное жилище. После чистоты и постоянно свежего воздуха у них дома, после такой же чистой и светлой квартиры семьи Нонны и всех других известных ему квартир, пусть даже небольших, тесных, но опрятных, здесь ему показалось, что он попал в вертеп таких времен, в какие происходили события, описанные Достоевским в его романе «Преступление и наказание». Никогда в этой комнате не менялись, думалось ему, мрачные, неопределенного рыже-буро-серого цвета обои, не освежался белилами чуть ли не ставший черным потолок, вполне возможно, что он еще хранил на себе копоть керосинок военных лет. Половицы шатались под ногами. На этих разошедшихся, широких, с облезлой краской тесинах, занимая всю середину комнаты, стоял круглый, низкий стол, у которого, чтобы сделать его таким, просто-напросто отпилили ножки. Вокруг стола располагались старые-престарые кожаные стулья, тоже с укороченными ножками. Стол был завален книгами, рукописями, начатыми пачками сигарет, карандашами. Среди всего этого стояли две пишущие машинки и лампа с широким плоским абажуром.
– Не смущайтесь, – сказала Ия гостеприимно. – Устраивайтесь на тахте. Но пусть вас не испугают звон и визг пружин. Тахта старенькая. И все здесь старенькое. Оно еще бабушкино и дедушкино, а может быть, и прабабушкино и прадедушкино.
Действительно, пружины залязгали под Феликсом и опустили его чуть ли не до самого пола. Он сидел так и рассматривал вкривь и вкось развешанные по стенам случайно подобранные эстампы, дешевые картинки, среди которых, трудно понять почему, оказалось несколько старых икон и костяное распятие; две железные подковы, помещенные под распятием, были подняты, видимо, где-то на сельских дорогах.
Ия кипятила в электрической кофеварке кофе, Липочка помогала ей.
– Ийка закончила что-то восточное,– говорила Липочка, звякая чашками и блюдцами. – Она индолог, ориенталист, синолог.
– А что это такое? – поинтересовался Феликс.
– Синолог-то? Да специалист по Китаю. От слова «Сина», «Чина». Знаешь,– пропела Липочка,– «чина-чина-чина сан»? Из оперетки.
Кофе пили долго, из чашечек, а чашечки были крохотные, и наполнять их приходилось по нескольку раз. Пили на той стороне стола, с которой хозяйка просто взяла и сгребла все. что там было,– бумаги, книги, коробки со скрепками. На вопрос Феликса, чем она занимается, Ия ответила:
– Перевожу.
– С каких же языков?
– А с каких вам угодно?
– То есть? Вы все языки, что ли, знаете?
– Не все. Но могу с французского, могу с английского, могу с хинди, с урду, с арабского, корейского…
– Хватит! – закричал Феликс. – Караул! Вы счетная машина. Сколько же вам лет?
– Двадцать шесть, как вам.
– Когда же вы успели?
– Время, которое ушло бы у меня на переклейку обоев, на перестилку полов, на наведение так называемого уюта, на устранение этого бес порядка,– она повела рукой вокруг,– который, я вижу, вам так активно не понравился, я употребила на другое. Вы поняли?
– По-вашему, значит: или – или? Или человек живет вот так, – Феликс тоже повел рукой вокруг,– зато много знает, или живет по-другому, и тогда он, как все? Третьего не дано?
– Нет, не дано. Увы. Я выбрала первое. Почему я спросила вас об автомобиле? Потому что тот, кто стремится к автомобилю, сам себе готовит духовную, интеллектуальную гибель. Автомобиль сожрет его с потрохами. Автовладелец будет постоянно искать запасные части к своей машине, резину, связываться с жуликами, крадущими все это из государственных гаражей. Он не будет не только иметь свободного времени днем, но он не сможет и ночью спать спокойно – все думать… Зимой – о том, как бы не замерз радиатор, а летом – как бы его четырехколесное сокровище не украли с улицы. Потому что гаража-то у вас не будет.
– У вас что, есть машина?
– У меня-то нет и не было. Но вы же знаете, наверно, что она была у Липочки с Антониной? Я сужу об этом на их печальном примере.
– Да,– подтвердила Липочка.– Мы только тогда и вздохнули свободно, когда отделались от этой пожирающей деньги чертовщины. Был ужас!
– Ну, а то, что не дожрет в человеке машина,– продолжала Ия, – докончит дача. Крыша потекла, дымоход засорился, дрова надобны, какие-то баллоны с газом… Это уже из жизни семьи моего отчима. Ох. Ох, ох!… Чем убивать себя на такую чертовщину, как говорит Липочка, я лучше прочту лишнюю книгу. Умней стану.
– А для чего, для кого?
– Для себя. Мне приятно чувствовать себя умной. А вам разве нет?
– Не задумывался над этим. Никогда не изводил себя мыслью – умный я или нет.
– Попробуйте задуматься. Это полезно.
– А со стороны как оно выглядит? Как, на ваш взгляд – вы же не любите лгать,– каков я? С умом или без оного? – Феликс пытался шутить. Ему было нелегко вести разговор с этой особой.
– Со стороны-то? От природы вы неглупы. Но ум ваш неоткультивирован. У вас нет должной школы. Так сказать, одно самоусовершенствование. Но и оно для начала неплохо. Вокруг ведь повальная глупость или суррогаты ума. Умничанье вместо ума, манерничанье вместо манер, острословие вместо остроумия, красивость вместо красоты.
– Таков век,– вставила слово с интересом слушавшая их разговор Липочка.– Век синтетики, век заменителей. Даже и думать начинаем переставать, все на электронные машины переваливаем. Интересно, как детишек в будущем станут вырабатывать? Ведь то, как есть сейчас, наверно. будет считаться очень отсталым.– Новаторы этого дела будут поносить консерваторов, обзывать их ретроградами.
