Вот и со всеми итальянскими делами происходит ровно то же самое. Мало того, что вся дипломатия в южной Италии последних лет была похожа на бахвальство безусого юнца в сенате, мало того, что Пирра непростительно недооценили с самого начала. Нет, это - не главное! Главное - то, что римляне вообще позволили себе возгордиться своими успехами в Италии. Как будто за пределами Италии ничего нет! Вот тут, рядом, за морем - маленькое Эпирское царство. Оно - крошечный, окраинный закуток огромного греческого мира. И вот этот проклятый Пирр со столь скромными силами переворачивает вверх дном всю Италию. А главное - элефантасы. Да большая часть римлян до этого несчастного дня считала их сказочными существами откуда-то с окраины мира, которых, скорее всего, уже нет или не было никогда! Ну, вроде циклопов или кентавров. Разумеется, даже слова своего для этих чудовищ на латыни не было, все знали только греческое "элефантас".

Каждое из этих ужасных существ стоит небольшой армии. Его ноги - огромные столбы, сокрушающие всё живое. Его нос - гигантская змея, уши похожи на крылья какой-то твари из страшных сказок. Его огромные рога, растущие почему-то из морды - ужасное, смертоносное оружие. А ещё - паника, которую элефантас нагоняет на людей, совершенно помимо их воли, и на лошадей.

Римляне в своей гордыне забыли, сколько неизвестного есть в этом мире - и поплатились за это. Где ты, старая римская сдержанность? В брюхе этого придурка Эмилия? Корнелий тоже не отличается умом, но он хотя бы храбр, а это кое-чего стоит. Но хватит. Они - патриции, а Фабриций будет уважать это звание до самой своей смерти.

Да и думать сейчас нужно не о том. Вся умеренность, осмотрительность и самообладание Фабриция потребуются для того, чтобы пройти унижение куда хуже тарентского. Нет, Пирр, как всегда, будет играть в благородство и постарается обращаться с римлянами, как с равными. Но от этого всё только хуже. Без унижения лично его, римлянина Фабриция, унижение римской республики будет жечь его стократно больнее.

Если мысли Фабриция напоминали тяжело груженого мула, с трудом взбирающегося в гору, то мысли Эмилия больше походили на несчастного осла, которого злой хозяин колотил палкой за нерадивость.

Вот зачем он опять выставил себя этим самым ослом? Для чего ему постоянно ломать перед Фабрицием шута? И так уже мнение вечного коллеги о нём - ниже некуда.

А ведь не такой уж он, Эмилий, и дурак. Некоторые вещи он понимает отлично. Например, то, что Фабрицию он нужен не из уважения к древности его рода, как тот привык громогласно утверждать, и даже не из-за того, что Эмилий вечно поёт с его голоса (как, должно быть, Фабриций думает сам). Нет, дело в другом. Этому "идеальному римлянину" нужно, чтобы его блеск постоянно оттеняло некое ничтожество по соседству. Даже не столько для публики, сколько лично для себя.

Эмилий поморщился. Всю свою жизнь он считал себя именно ничтожеством. С детства ему внушали про гордость патриция, про долг римлянина, про суровые требования богов. И то ли в этих речах, то ли в характере самого Эмилия было нечто такое, что вынес он для себя одно - он не справляется! Он - вечный неудачник, недостойный ни своих великих предков, ни более успешных современников.

Вот этот плебей-репоед, который сейчас сидит с ним рядом. Его-то уж точно любят не только люди, но и боги! Любят ведь не за доброту и не за красоту души, как Эмилий в простоте своей думал долгое время. Любят тех, кто любит сам себя, кто за себя самого глотку рвать готов. Таких и любить легко...

Вот куда ему теперь без Фабриция? Он же ровно ничего не умеет делать сам! И в первую очередь - не умеет жить. Фабриций живёт за него. Вот он - умеет. Он точно знает, чего хочет - славы, почестей и чувствовать себя защитником доброй старины. Вроде как, он защищает её без корысти и насилия.

На этом месте Эмилий горько усмехнулся. Ну да. При всём своём уважении к патрицианскому званию Фабриций не погнушался устранить нескольких очень уважаемых в Риме магистратов, которые пытались проводить враждебную ему линию. Да и плебеев не миновала доброта великого деятеля современности. Двух народных трибунов, обличавших Фабриция с большим пылом, конечно, съели мышки. Фабриций, его родственники, рабы и клиентела, разумеется, и вовсе ни при чём. И, уж конечно, абсолютно самостоятельно умер бедный Сервий, осмелившийся заподозрить коллегу Эмилия в не совсем честном расходовании государственных средств...

Всё это Эмилий знает и понимает. А кое-что чувствует и получше самого Фабриция. Но к Фабрицию он привязан так, что уже не отвяжешь. До самой своей смерти, которая, видимо, уже не за горами - сердцебиения и одышки в последнее время усилились.

Проклятый дождь! Этим двоим вот всё нипочём, а на него, Эмилия, капает в плохо прикрытое оконце! Ещё и гроза громыхает где-то вдали... Слева, справа, сзади - какие там приметы есть на этот счёт? Да неважно... Всё равно Пирр разденет республику догола, а уж ему лично, Эмилию, и подавно не видать в этой жизни уже ничего. Ничего...

- Эй, возница! - внезапно высунул он голову в окно под этот мерзкий ливень, - ты там спишь или с мулами своими любезничаешь? Побыстрее нельзя ехать?

Сладко дремавший Корнелий открыл глаза.

Опять расшумелись, подумал он. Сидят, репу жуют. Нет, он понимает - если нечего есть, так тут не то что репу - траву сожрёшь, как мамкины пирожки. А то и ещё что похуже. Но вот за нами тащится обоз с самой разнообразной снедью, а тут легаты сидят и чем занимаются? Это всё оттого, что думают оба много. Что до него - он будет служить республике, а думают пускай в сенате те, у кого голова от этого не трещит.

Есть вот у греков прекрасное божество - Геркулес, ну, Геракл, по-ихнему. Вот он - не думал, а куда пошлют - туда и шёл. Хотя и начальничек же ему попался, Эврисфей этот... Но ничего, выдержал! И закончилось у него всё прекрасно. Так и он, Корнелий, живёт.

Хорошо бы Пирр их подарками богатыми одарил. Пирр - он же любит деньги-то швырять, как будто не Эпиром правит, а всем Востоком. Есть у Эмилия в Риме одна... Омфала, она любит красивые и дорогие вещи.

Кстати, что эти двое вечно поют про старый Рим? Его, Корнелия, и новый устраивает. Получилось бы у него в старину вот так, без брака, с патрицианкой? Из очень почтенного рода, между прочим, пусть и обедневшего. Он так её Омфалой и называет - стесняется лапочка своего родового имени. А он не хочет ей неприятно делать.

Хорошо, когда люди просто живут... С этими мыслями и глупейшей улыбкой Корнелий опять уснул.

ЛАГЕРЬ ПИРРА. ПОЛМЕСЯЦА НАЗАД.

Киней с шумом умылся из серебряного таза, вытащил из мешка новую зубную кисть и начал чистить зубы. Времени было в обрез, но он старался не торопиться, получая удовольствие даже от таких мелочей. Это имело не только философский, но и прямой практический смысл. Кинею было уже за шестьдесят, и, хотя он и отличался крепким здоровьем, силы и настроение нужно было уже беречь. Тем более, что дело предстояло нелёгкое.

Пока что всё шло прекрасно. Тяжёлая, но полная победа при Гераклее, потом быстрое и правильное передвижение войск по Аппиевой дороге, и наконец - разумная тактика переговоров, вылившаяся в предварительные условия договора, довольно выгодные для Пирра и при этом вполне реалистичные. Теперь ему, Кинею, предстояло завершить дело. В конце концов, нужно же ему оторваться от Пирра в их шуточном состязании, кто возьмёт больше городов: Пирр - мечом или Киней - словом.

...После быстрой беседы с тремя легатами оратор сразу же понял, что дело нужно иметь исключительно с Фабрицием. Другие двое - совершенно у того в руках. Всё, что нужно с ними делать - это не дать взбеситься, взбрыкнуть. Меры были Пирром сразу же приняты: Эмилию - уютное помещение без резких тонов, умеренное количество хорошей еды и вина, а также искусный лекарь, разбирающийся и в душевных болезнях; Корнелию - хорошие подарки и несколько горячих рабынь для развлечений. И Пирр с Кинем спокойно занялись Фабрицием.