- Найди лошадей, - повторяет она. - По дороге в Карлайл я расскажу тебе, что придумала.

11. Между молотом и наковальней

Эдель проснулась, но вставать ей не хотелось. Она рассеянно поглаживала рукой беличьи хвостики, пришитые к краям одеяла, и думала - сначала над тем, зачем уехал несколько дней назад в Лондон Лайонел; затем - с радостью и гордостью - над тем, что Дик все больше ладит с детьми, и даже стал у них кем-то вроде вожака... И, наконец, над тем, что случилось вчера между нею и графом.

Как странно - де Турнель был ее мужем по-настоящему уже много дней, но все это время она все еще где-то в глубине души считала, что остается верной Родерику. До вчерашнего вечера, до того поцелуя...

Этот поцелуй оборвал последние нити, связывавшие ее с первым возлюбленным. Он открыл для нее какую-то новую, незнакомую Эдель; и нельзя сказать, - и да простит ее, если это грех, Всевышний, - что это открытие вызвало неудовольствие.

А еще, оказывается, она имеет власть над де Турнелем. Над этим волевым, суровым, гордым норманном. Он не так равнодушен к ней, как пытается казаться. Удивительно... и так необычно.

Она поднесла руку к губам, вспоминая все подробности того поцелуя. Его язык у нее во рту... Кто бы мог подумать, что это окажется так приятно.

Неожиданно за дверью послышались поспешные шаги, и в спальню влетела Сара, - совсем непохожая на себя, раскрасневшаяся, со сверкающими глазами.

- Миледи!

- Что случилось?

- Ох, миледи!.. - Сара вдруг начала плакать. Даже не плакать - рыдать. Эдель вскочила и подбежала к ней.

- Сара! Ради бога!.. Что случилось?

Но старая экономка не отвечала. Она уткнулась головой в плечо госпожи, пытаясь что-то произнести, - однако рыдания не давали ей вымолвить ни слова.

Эдель не на шутку испугалась. Что с Сарой?!

И тут раздался детский голосок, заставивший ее вздрогнуть всем телом.

- Мама!

Нет, конечно, ей просто послышалось. Или это какой-то чужой ребенок, случайно поднявшийся в башню и зашедший в эту комнату. Он потерялся и зовет свою маму...

Она медленно повернулась на голос, - и ноги ее едва не подкосились. В дверях стоял ее сын.

- Мама, - повторил он.

- Боже всемогущий! Дик!!

Она бросилась к сыну и прижала его к себе; слезы так и брызнули из глаз. Ее сын заговорил! Хвала Всевышнему, заговорил!..

Она уже не надеялась на это. Не чаяла когда-нибудь услышать его голос, хотя в глубине души самым огромным ее желанием было услышать именно это слово - «мама». Такое простое, выговариваемое так легко всеми детьми... Но для Эдель это было нечто волшебное, чего на свете не существует; это было как взлететь под облака, как увидеть в полной темноте, как ожить после смерти...

Она рыдала навзрыд вместе с Сарой; слезы ее капали на лицо Дика, на его темные кудри. Он стоял смирно, будто чувствуя, что не нужно сейчас вырываться, что эти материнские слезы не горькие, а сладкие, и несут в себе не печаль, а радость...

Чуть позже Эдель бежала по ступеням вниз, во двор, разыскивая мужа. Она нашла его на конюшне; он сам седлал своего вороного, видимо, собираясь выехать.

Как ни были легки шаги Эдель, он услышал их и обернулся. Лицо его было сосредоточено и, как обычно, сурово. Но это не остановило Эдель. Она не раздумывая бросилась к нему, повторяя с восторгом:

- Дик заговорил, Дик заговорил!

- Правда, миледи? Я очень рад.

Знай Эдель его чуть меньше, она бы решила, что ему все равно. Но она заметила, что лицо его немного смягчилось, в обычно холодном голосе проскользнули теплые нотки. Он был рад, в этом не было сомнений!

Ее душа вдруг потянулась к этому мужчине. И, прежде чем сама осознала, что делает, в каком-то безотчетном порыве, она обвила его шею руками, пригнула к себе его голову и поцеловала в губы.

Она не ожидала отклика, тем более такого быстрого; но он ответил, причем стремительно перехватил инициативу Эдель, и она с радостью ощутила, что поцелуй становится таким же чудесным и захватывающим, каким был предыдущей ночью. Он крепко прижал ее к себе, его руки потянули ворот ее платья, губы сместились на шею. О, как же это было приятно - его горячее дыхание на нежной коже, прикосновения губ... Она будто начала воспламеняться; воздуха в груди не хватало, он казался Эдель раскаленным.

Ей вдруг захотелось большего, - захотелось, чтоб и грудь была обнажена, чтоб муж касался и целовал и ее. Соски даже заныли от этого желания, они просили ласки, как и все ее пылающее тело. «Боже, прости мне, если это грех, но я так хочу этого!»

Но он вдруг резко отстранился. Он отпустил Эдель, и она бессильно прислонилась к столбу, поддерживавшему крышу конюшни, - ноги не держали ее.

- Миледи, мне нужно ехать, - сказал граф. - Если мы будем продолжать, то я уже не смогу остановиться.

- И не надо!

Разве это произнесла она, Эдель? Нет, какая-то другая женщина. Эдель никогда не смогла бы вымолвить такое. И какая-то другая, бесстыдная и порочная незнакомка, шагнула к де Турнелю, прижалась к нему, взяла за руку и потянула в глубину конюшни, в пустое стойло с рассыпанным по полу сеном.

Он, не сопротивляясь, последовал за ней... И вот они уже лежали на сене, и граф ласкал ее груди, которые она сама подставляла ему, целовал их и нежно покусывал розовые ягодки сосков; а его руки пробрались под юбки жены, и искусные пальцы вытворяли что-то такое невозможное с самыми укромными уголками тела Эдель, что она то вскрикивала, то стонала, то умоляла не прекращать эту сладкую пытку... А вскоре она забилась под ним, и он губами ловил крики блаженства, вырывавшиеся из ее широко открытого рта...

И, когда он вошел в нее, с дикой яростью, какой еще не знала Эдель, когда задвигался в ней глубокими сильными толчками, тело ее вновь откликнулось на этот страстный призыв, и она снова испытала наслаждение, с которым ничто не могло сравниться.

Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу. Голова Эдель покоилась на груди мужа, и молодая женщина слышала, как быстрыми сильными толчками бьется его сердце.

Она чувствовала себя необыкновенно счастливой. Какой чудесный сегодня день! Дик заговорил. И ее муж... нет, лучше она назовет его по имени - Антуан, - любит ее. Конечно, любит! Иначе не подарил бы ей такое сказочное путешествие в неизведанное.

Антуан. Энтони. Его так имя красиво звучит и по-английски, и по-французски...

- Я не думал, что моя холодная жена когда-нибудь растает. - Он провел пальцем по щеке Эдель.

- А я не думала, что мой жестокий суровый муж может быть таким нежным и ласковым.

Она поняла, что сказала что-то не то. Хоть в деннике было и полутемно, но она почувствовала, как граф напрягся.

- Я умею доставлять женщинам удовольствие, - коротко кинул он. Это его «женщинам» больно укололо Эдель, разрушив ощущение счастья. Она сразу вспомнила Мириам. Сколько было у него любовниц? А эта девушка-паж, - ведь она и сейчас день и ночь рядом с ее мужем. Удовлетворяет его, когда ему захочется.

Она резко села и начала натягивать на плечи платье. Прежняя Эдель молча оделась бы и ушла, но эта не могла не ответить.

- Что ж, - холодно произнесла она. - Мне тоже досталось немного от вашего умения, милорд. Благодарю и за эту малость.

- Малость? - В голосе его послышался гнев. Он сжал ее запястье железными пальцами. - Вы называете то, что произошло между нами, малостью, миледи? Ваши стоны и мольбы о продолжении еще звучат в моих ушах.

Она с трудом выдернула руку. Щеки ее запылали, когда он напомнил ей о том, как бесстыдно она вела себя несколько минут назад. Как же ей захотелось сделать ему больно!

- Жаль, вы не слышали, как я стонала, когда была с Родериком, - едко бросила она. И тотчас испуганно прикусила язык, - он схватил ее за плечи и затряс, так же, как в ту ночь, когда явился к ней пьяный.

- Я уже говорил вам, миледи: забудьте своего первого мужа! Повторяю вам это в последний раз. Еще раз услышу это имя, клянусь, вам не поздоровится!