16.10.1952
Сегодня я говорил с Ним. Не уверен, как назвать его. Потому что писать о том, что я говорил сам с собой, — это сумасшествие. Мой вопрос о словах Фреда Даркхолма послужил триггером, вызвавшим ее обращение. Бэка приняла мой собственный облик, и Он отвечал на мои вопросы за Бэку. Я не могу назвать причину, по которой она выбрала именно мое лицо для разговора. Возможно, она видит меня подобным монстром, угрожающим ее личности. Или, наоборот, считает меня авторитетным защитником, способным отстоять ее интересы. Есть вариант, что она просто решила поставить меня в крайне неудобное положение. Но я был вынужден принять это и вести диалог с человеком, который отказался представляться.
«Имя не важно, доктор. Важно лишь мнение, которое я хочу донести…»
Альтер-личность — некто вроде оборотной стороны Рейвен. Которая, скорее всего, его и породила. Холодного, надменного — и желающего уничтожить недостатки Рейвен, а значит, и саму Рейвен. Он хочет быть «человеком моего круга». Среди тех, кто имеет власть над «такими, как Рейвен. Больными, уродствами этого мира…» Как будто негативная часть отношения Рейвен к своей особенности, своей настоящей внешности с синей кожей и желтыми глазами, выросла в нечто радикальное. Оно росло в ней, копилось, подавляемое двумя личностями, Рейвен и Бэкой, и, в конце концов, проявилось в новой альтернативе. Полной холодной ненависти к мутации, которую Он не способен отождествить с собой. Из его ответов я понял, что Он не знает о том, что он и есть мутант, способный к изменению своего тела. Он оказался слишком самостоятелен… Он напугал меня, если честно…»
Осталась ли хоть где-то личность самой Бэки тогда? Эрик вспоминает рассказ Рейвен о ее встрече с мутантами, об Азазеле… Возможно, именно в тот период жизни она была больше Бэкой, чем Рейвен. Хотя Шоу никуда не пропадал…
«17.10.1952
Бэка ничего не знает о Нем. Хотя она всегда знала о существовании Рейвен. Надеюсь, мне удастся однажды спросить Рейвен, если от ее личности сейчас что-то осталось… Он пока не появлялся, а я не заводил разговор о терапии…
2.11.1952
Мне кажется, что нас в квартире теперь живет трое. Я, Бэка и Он. Он с завидным упрямством пытается отвоевать себе место в этом мире, и у него неплохо получается. Я отправляю Бэку в клинику, но она возвращается уже второй раз. Как ни в чем не бывало. Она просто сбегает, обернувшись кем-то из персонала, и я обнаруживаю ее в квартире! Я нашел выброшенные таблетки в мусорном баке. Не уверен, что могу контролировать ситуацию…»
Следующая страница в старых засохших каплях крови. Очевидно, Шмидт писал ее сразу же после случившегося. Впопыхах, пока Рейвен-Шоу увозила психиатрическая бригада. Его руки тряслись, почерк скакал, строчки ехали, и лист мялся. Но он все равно сделал эту запись. Свою последнюю запись…
«7.11.1952
Я пытался подмешивать лекарства в еду и чай, но Он обо всем догадался. Он вырвался, как зверь из клетки, в которую я постоянно пытался его запихнуть. Напал на меня и порезал ножом. Я видел ярость в его глазах — безумную и холодную. Меня спасла случайность, и я успел вызвать бригаду и полицию. Я знал, что Он спрячется в облике Бэки, как только они приедут, и позволит себя увезти. Теперь я точно уверен: не Рейвен убила тех детей в приюте, а Он…
Я собираюсь рассказать все Фреду Даркхолму. У него есть знакомые с кафедры генетики. Такие, как Бэка, опасны. Я велел медикам не спускать с нее глаз. Если Он вырвется на свободу — не представляю, что ждет тех, кто встанет у него на пути…»
Чарльз считает, что на самом деле Бэка была старше.
— Хэнк говорил, что из-за мутации ее клетки стареют медленней. Может, ей было не четырнадцать, а восемнадцать или даже больше. Ее настоящий возраст мог соответствовать возрасту Шоу, который лишь прятался за личностью девочки Бэки. Увы, теперь мы никогда не узнаем…
— Когда ты был в Церебро, ты не видел разума Шоу, Рейвен? — Эрик сам знает ответ, но все равно хочет услышать его от Чарльза.
— Церебро было настроено так, чтобы я игнорировал Шоу. К тому моменту, когда я пришел в себя дома, Рейвен уже уехала…
— Думаешь, она и в самом деле не знала о Нем? Это же… Боже, это какое-то сумасшествие, — он трет лицо ладонями, ощущая, как ото лба к затылку начинает расползаться головная боль, а заживающие ребра снова ноют.
Его тело все еще болит после травм, но благодаря лекарству Хэнка он идет на поправку быстрее, чем мог бы…
— Неудивительно, Эрик. Она ведь действительно была сумасшедшей. Диссоциативное расстройство идентичности*** — это серьезный диагноз. Другие личности вполне могут не знать о существовании остальных, иметь разный характер, пол, возраст, привычки и манеры общения. Случай Рейвен был тяжелым из-за того, что ее расщепление начиналось на уровне тела… Ее личности не просто жили в голове, она становилась ими полностью, меняя облик. Видимо, чем дальше, тем сильнее становилось расщепление…
— Я ведь видел ее тетку, мы были в клинике! — Эрик вскакивает с кресла не в силах оставаться на месте и нарезает круги по гостиной, в которой они изучали записную книжку. Его нога все еще болит, и он хромает, но это позволяет ему помнить о реальности происходящего. В противном случае есть риск ощутить себя Алисой, упавшей в кроличью нору, которую все больше затягивает безумство…
— Она же и тогда прикинулась другим человеком. Может, правда жила под ликом той женщины какое-то время или вообще навещала чужого человека, ища поддержки хоть у кого-то. Пусть у больной старухи…
Все допущения Чарльза разумны. Рейвен могла адаптироваться к любой ситуации. Ее дар — благо, которое открывало ей любые двери, спасало жизнь и могло вознести к славе. Ее дар — проклятье, которое заставило ее полжизни гоняться за самой собой. Две стороны одной монеты, два лица в одном теле, две сущности, находящиеся в противостоянии, пытающиеся уничтожить друг друга во что бы то ни стало. Не понимая, что, если умрет один, умрет и другой. Если бы Рейвен знала, что для убийства Шоу ей надо покончить с собой, сделала бы она это?
Эрик усмехается, глядя на пламя в камине. Конечно же, Шоу не позволил бы ей такое, подрезав веревку…
Он вспоминает свою медицинскую карту, которая так и осталась валяться где-то среди его раскуроченной квартиры, и диагноз «шизофрения». Он часть жизни считал себя психически больным, а сейчас понял, что был, пожалуй, здоровее многих. Хэнк, Логан и остальные бок о бок провели несколько лет рядом с человеком, настолько глубоко больным, что этого уже нельзя было заметить…
— Звучит очень пугающе, друг мой, — Чарльз топчется у него за спиной, не рискуя подойти ближе, настороженно скользя телепатией по краю его сознания.
Эрик вздыхает и оборачивается. Он подумывает о том, чтобы швырнуть книгу в камин, но вместо этого сует ее в карман брюк.
— В нашей жизни и так достаточно всяких ужасов, чтобы думать и дальше об этом, верно? — Чарльзу не по себе от этого разговора.
Для них обоих раны, нанесенные Рейвен и Шоу, все еще свежи. Есть ли смысл копать и дальше туда, где уже ничего нельзя исправить. Изменить…
На секунду в голове Эрика мелькает мысль о том, что с помощью силы Ванды они, возможно, могли бы изменить прошлое. Но Чарльз прерывает его прежде, чем какой-то план оформляется в голове Эрика.
— Не поддавайся соблазну, друг мой. Поле вероятности — не то, с чем стоит играть. Мы должны помнить об этом вместо Ванды.
Эрик мучает себя этими мыслями полночи, пока вдруг не понимает одну вещь. Если бы он действительно мог что-то изменить, то он бы сделал это в будущем. Но раз все так, как есть сейчас, значит, у событий в их жизни есть только один путь.
«Рад, что ты сам до этого дошел, Эрик. Можно мне теперь поспать?»
