Гроза приближалась. Стоило найти надежное укрытие, без мертвых, полуживых и полумертвых.

– Стой! – окликнул чародей неожиданно звучно.– Подожди… Дождись. Это… не продлится долго.

– Время дорого, – на ходу хмыкнул Деян.

– Подожди! Тогда добей меня. Прошу.

Деян против воли оглянулся – такой невообразимый ужас звучал в голосе чародея.

– Прошу тебя. Ты ведь с самого начала хотел этого… – Голем отчаянно пытался подняться: судорожные, бессмысленные движения выдавали глубину охватившей его паники.

– Когда ты мог, ты не просил – ты приказывал. Теперь приказать не можешь – и начал просить? – Деян вложил в голос всю злость, какая у него только нашлась. Воспоминания о страхе и бессильной ярости, о мучительных последних часах в Орыжи, об остекленевших глазах старого Киана-Лесоруба, о черной гаревой плеши, оставшейся в семи верстах к югу.

Он не хотел смотреть на мучения чародея и не хотел резать ему горло, ни из ненависти, ни из милосердия. А уйти у него была причина: чем дольше жил чародей, тем дольше должна была служить приживленная ступня; тем больше оставалось надежды еще раз увидеть Орыжь до того, как она превратится в груду горелых бревен.

– Мне не с руки тебя убивать, – сказал Деян, подавив сомнения. – Ты сам довел себя до смерти из страха и гордыни. Причем тут я?

– Стой! Я не…

Чародей потерял сознание.

Деян отвернулся и быстрым шагом направился обратно на юг.

– XI –

Стало темно, как в сумерках, но дождь все никак не начинался. Ветра не было. Лес замер: только рокотал гром – часто, почти что беспрерывно – и хрустели под сапогами ветки.

Деян остановился глотнуть воды и побрел дальше. Он ушел еще не далеко, но хижину уже надежно укрыли деревья. Каждый шаг давался с трудом. Давила на плечи поклажа, ныла спина, болели ноги, родная пуще чужой.

Пока гроза колотила насухую, но скоро обещал начаться огромной силы ливень. Деян шел, и ему ясно представлялось, как по распахнутым глазам великана сбегает вода, как собирается в огромных ладонях; как заливается в приоткрытый в последней невысказанной просьбе – или в недосказанном оправдании? – чародейский рот.

Сырой тяжелый воздух не давал глубоко вздохнуть.

«Если повезет – он захлебнется раньше, чем очнется. Кому повезет – ему или мне? Куда я иду? – Деян распустил ворот. – Домой. Где меня никто не ждет».

«Но я не о том беспокоюсь, – одернул он себя. – Сперва нужно дойти…»

Побеспокоиться было о чем: как не сбиться с пути, как не замерзнуть в сырости насмерть, как избежать встречи с волками в человечьей шкуре и с волками настоящими, как раздобыть пищу, как справляться, когда нога перестанет служить? На все эти вопросы – кроме разве что первого – не было ясного ответа. Деян понимал, что, скорее всего, не сумеет преодолеть и половины пути. Но со времени последней Орыжской ночи на месте прежнего страха перед концом он чувствовал лишь муторную пустоту. Теперь, когда он остался один, нечем стало ее заполнить…

Что осталось за спиной, что ждало впереди? О чем ни подумай, все было не так, и от мешка ныло плечо, как его ни вешай.

«Что я скажу, когда вернусь? Герой, одолел колдуна: оставил подыхать под кустом, как паршивую собаку. А он, между прочим, спас нас… презираемых им «свободных людей» – спас, когда мы просили о помощи».

Деян еще раз поправил мешок. Снова встала перед глазами хижина и собачьи – или волчьи? – кости под елью. Привязь сгнила, но свобода псу уже давно была без надобности: год-два, может, больше – хижину забросили давно, раз мыши начисто объели кости.

Верст от нее до деревни насчитывалось меньше, чем от Орыжи до Волковки, но никто не пришел хоронить мертвых, никто не искал в ней спасения, когда случилась беда, и некому больше было рассказать, что за люди поселились когда-то уединенно в лесу, почему заросла к ним тропа. Их поглотило забвение: без долгих лет, безо всякого колдовства, безо всякой жалости к их надеждам и чаяниям.

«Что я могу сделать? Сгину в лесу, война выжжет Орыжь – и ничего не останется, кроме костей. – Деян вздрогнул, представив Эльму на месте сестрицы Шинкви: объеденное падальщиками лицо, черные панцири жуков-могильщиков в провалившихся глазницах. – Неужели так и должно быть? Нет! Но как еще? Да никак…»

Та же судьба ждала и чародея, и его создание: белые кости на зеленом мху. Если, конечно, у неправильного человека Джибанда были человеческие кости.

«Можно понять, почему Голем так стремился на встречу с прошлым… Все-таки он тоже человек, в чем-то мы похожи. Я и сам стремлюсь назад… Охочусь за химерой. – У Деяна вырвался злой смешок. – Мрак небесный! Он раздражал меня, пока жил, но в смерти не дает покоя! Это ли не колдовство? Терош сказал бы, что я сбился с пути, но я знаю путь: мне нужно назад… Нужно! Химера виляет хвостом, а хвост скалит змеиную пасть. Может химера вилять хвостом? Спросить бы, да не у кого».

Деян выругался, поняв, что уже некоторое время топчется на месте. От дыхания парило, но со лба градом катился пот. В безветренном грозовом воздухе было невыносимо жарко и душно.

«Почему я колеблюсь? – Деян толкнул сапогом изгрызенную белкой шишку. – Почему? Чего ради? У меня нет долга перед ним: помогая нам, он лишь исправлял то, что наворотил раньше. Когда я просил оставить меня в покое, он мне выбора не дал. И все-таки…Господь всемогущий, ну почему все так?! Это неправильно. Так не должно быть. Все это не должно сбыться. Не должно!»

Громыхнуло совсем рядом; дрогнула, казалось, сама земля. Гром не принес с собой ни ветра, ни прохлады, и все же что-то раскололось, треснуло, сдвинулось. Словно скалу разрушило страшным ударом – и увлекаемый камнепадом валун вдруг оказался на вершине, замер на миг, чтобы мгновением позже покатиться вниз по другому склону, порождая новый обвал.

– Мрак небесный, вот мало натворил в жизни глупостей, нужно еще одну добавить… Да зачем?! Не зачем, а дурак потому что… Мрак, мрак бы все это забрал! – бормотал Деян, пока ноги несли его назад к хижине. Химера перед внутренним взором сыто ухмылялась.

– I –

Деян смотрел наружу через открытую дверь, но видел только стену воды и слышал один лишь ее рокот. На его памяти не случалось еще таких неистовых ливней. Крыша пока не текла, и стены держались, но чем дольше шел дождь, тем больше становилась опасность, что хижину подтопит.

Деян отмахнулся от дыма, поправил над огнем котелок с очищенными «ведьмиными камнями». Сырые поленья в очаге сильно дымили, однако других не было. Прошедший час казался нелепым предрассветным сном, цветным и путаным. Он в самом деле вернулся назад…

Пригодилось ржавое ружье: удалось вбить ствол в щель между дверью и косяком и вскрыть хижину. Внутри оказалось грязно, смрадно и тесно: лавки вдоль стен, курной очаг в полу, стол, какие-то сундуки, лари и ящики; он не разбирался – осматриваться было некогда. Втащить чародея оказалось несложно; иное дело – Джибанд, но тут сгодились остатки веревки: отвязав ее от ели и протянув у великана под мышками, Деяну с горем пополам удалось втянуть через узкую дверь и его. Деян сомневался, что великану может повредить гроза или хищники, но проверять не хотел. Под навесом, рядом с костями, уцелели какие-никакие дрова, а на старых грядках, кроме лука и пировника, нашлась еще репа и «ведьмины камешки» – мелкие, кривые, но пришедшиеся как нельзя более кстати. Ломти очищенных «камешков» кружились в кипящей воде: уже скоро они должны были развариться в горьковатую массу, противную на вкус, но питательную. Деян помнил, как старая Вильма выпаивала жидким пюре из них девчонку, заблудившуюся на десять дней в лесу, намерзшуюся и наголодавшуюся. И ему самому в детстве вдосталь этой жижи перепало – настолько, что ее запах до сих пор вызывал тошноту.