«Господи всемогущий, не дал ума, так подсоби терпением».

Деян зажал нос, помешивая палкой варево. Век бы не нюхал! Но девчонка тогда выжила, и он сам выжил; а никакого другого способа, каким можно было попытаться сохранить чародею жизнь, он все равно не знал. Повезло уже в том, что хоть такой припомнил, и что «камешки» на грядке оказались…

«Чушь! Кто тут везучий – я или он? – Деян скосил глаза на Голема. – Что бы я ни делал – он наверяка умрет к утру. И я ненамного дольше проживу, если буду вот так вот впустую тратить время».

Чародей лежал плашмя на лавке под парой одеял; дыхание его было слабым и неровным. Посеревшая кожа была на ощупь едва ли не так же холодна, как у Джибадна, потому Деян обернул нашедшимися в хижине тряпками несколько разогретых камней из очага и положил ему к ногам, животу и груди: так делала Вильма. Но не очень-то пока все это помогло.

«Эх, Вильма, Вильма! Проживи ты подольше, может, научила бы меня чему полезному, не вырос бы таким дураком. Не сидел бы теперь здесь безо всякой пользы».

Деян вздохнул; взгляд его вернулся к очисткам «ведьминых камешков» на земляном полу. Только на грядках старой Вильмы он видел эти неприхотливые, но бесполезные в обычном хозяйстве корнеплоды: даже свиньи воротили от них нос. Значит, кто-то не случайно высадил их здесь: среди тех, кто скрывался в хижине, был больной.

Деян запалил от огня щепку-лучину и, переступив через ноги Джибанда, попытался получше осмотреть скудную обстановку. Судя по изъеденному молью маленькому полушубку на гвозде, жильцов было двое: пробитый пулей крупный череп в поленнице принадлежал, вероятно, мужчине, а полушубок – женщине или ребенку.

«Скорее, все-таки женщине».

Деян открыл стоявшую на столе деревянную шкатулку с резной крышкой: внутри оказались причудливого вида некрасивые костяные бусы и такая же брошь.

В одном из ларей он нашел надежно закупоренную банку с черным порохом для патронов, железные шарики, гильзы и ружейные инструменты, в другом – кучу полусгнивших тряпок, в третьем – испорченную муку и банку с солью. На стенах висело множество пучков с травами, тоже попорченными паразитами и сыростью.

Чародей иногда бормотал что-то; он бредил на иноземном языке или на многих языках сразу. Разобрать возможно было лишь некоторые повторяющиеся слова: «Венжар», «Марфус», «Мила», «Тина», «Радек», «Влад»… Деян предположил, что это все – имена, и тотчас же ужаснулся своей догадке. Люди эти – большинство из них – наверняка давно умерли, и обращенный к мертвецам зов словно призывал в лесное убежище Мрак…

Деян снял котелок с треноги и переставил боком к очагу, зачерпнул полкружки варева и поставил на стол остывать. Полкружки чуть теплых «ведьминых камешков» каждый час – так Вильма выхаживала замерзшую в лесу девчонку.

Рокочущая стена дождя за порогом надежно скрывала кости на поленнице и безымянную могилу; быть может, могилу той женщины, что жила здесь, а последний вздох испустила на той самой лавке, где умирал теперь чародей.

«Тогда тоже шли дожди?» – отрешенно подумал Деян. Ему представилось, как хозяин, крепкий мужчина – Деян не мог вообразить его лица, но почему-то явственно видел густую черную бороду и длинные руки – поутру склоняется над женой, целует ее в лоб и отшатывается, почувствовав губами смертный холод… Осеняет ее амблигоном, выходит вон, споро раскидывает лопатой сырую землю; опускает тело и ровняет холм, не замечая воющего пса; отряхивает руки, убирает лопату. Берет ружье и выходит из дому под навес, прикрыв за собой дверь: велика сила привычки – дождь ведь!

А затем садится на поленницу и, уперев приклад в землю, ногой давит спусковой крючок и пускает пулю в подбородок.

Позабытый пес на привязи подвывает и скулит, обессилев. Вокруг собираются волки, но пока еще держатся в стороне, ждут. Только в темноте блестят глаза, необъяснимо похожие на человеческие…

– Эй!.. – Деян вскочил, стиснув топорище. – Эй, Джибанд, – повторил он уже тише, провел ладонью перед неподвижными глазами великана. – Ау, Джеб? Ну конечно, ты не можешь меня слышать. Мрак. Что я, в самом деле…

Деян перевел дыхание и сел на ящик, сам себя успокаивая вслух. Неизвестно как он умудрился задремать, и великан нечаяно напугал его. Отсветы очага плясали в неживых глазах Джибанда, как будто тот следил взглядом за всем вокруг; от этого взгляда, от застывшей в углу огромной фигуры становилось совсем не по себе.

«Пригрезится же чушь всякая».

Деян притушил очаг, оставив одни угли, и закрыл дверь. Снаружи гремела гроза, в непроглядной серости лил дождь, и не понять было – день еще или уже наступили сумерки. Одно было ясно: как бы ни умерли те, кто жил здесь прежде, – умерли они совсем не такой спокойной и легкой смертью, которой стоило бы желать.

– Смерти вообще желать не стоит. Слышишь, колдун? – Деян, взяв кружку, склонился над чародеем, осторожно встряхнул того за плечо. – Голем! Пей. Сам говорил – за Белыми Вратами ничего нет, кроме людей вроде нас. Нечего туда торопиться.

Чародей застонал. Деян привычным жестом, как не раз проделывал с Шалфаной Догжон, обхватил ладонью его затылок, приподнял голову и поднес кружку к губам. Кисло-горький запах ударил в ноздри: чародей приоткрыл глаза и попытался оттолкнуть кружку подбородком.

Деян выругался. Он сомневался, что чародей сейчас хоть как-то соображает, – но ужас перед пищей застрял в его больном сознании крепче некуда.

– Пей! – Деян повысил голос, вспоминая, как чародей когда-то заставил подчиниться превосходящих числом орыжцев. – Давай, ну?!

Тот захрипел, пытаясь отвернуться. Деян легко удержал его.

– Пей, сукин ты сын! – Деян наклонил кружку. – Пей или умрешь!

Вряд ли чародей подчинился угрозе: просто кончились силы сопротивляться – и Деян постепенно влил варево в рот.

– Вот так бы сразу. – Он отпустил чародея. – Безо всяких…

Деян осекся; ему вдруг стало стыдно. Чародей смотрел из-под полуприкрытых век с бессильным ужасом.

– Ну, будет! Успокойся.– Деян присел на корточки у изголовья. – Ты меня слышишь? Господин Ригич… Рибен, – он с трудом припомнил имя чародея. – Я не хочу причинить тебе вред. Этим у нас детей лечат… Понимаешь? Но если станет хуже – я не оставлю тебя мучиться, – заставил себя произнести Деян. – Обещаю.

Чародей тяжело дышал, беззвучно шевеля губами.

Погасла закрепленная между камней лучина. Деян, морщась от боли в спине, встал, разжег ее заново и снова поставил котелок греться над углями.

– II –

Днем монотонный рокот ливня заглушал все лесные звуки. Ночью, когда буря улеглась, через волоконные оконца слышно было, как тут и там капает вода, как скрипят деревья. Хижина неплохо держала тепло, но отчего-то стыли пальцы; в капели с крыши чудились шаги.

На лавке сбивчиво дышал чародей.

Еще дважды Деян сумел влить ему в рот по несколько глотков целебной жижи, но никак нельзя было понять, есть ли в том польза и возможно ли вообще удержать жизнь в ослабленном немыслимым колдовством теле.

Измотанный ожиданием, Деян вновь провалился в полудрему и вновь подскочил с криком: теперь примерещилось, как чернобородый хозяин хижины душит спящую женщину.

Деян придвинулся к очагу, отогрел руки, и снова незаметно подкрался сон: безликий чернобородый был весел, блестел начищенный ружейный ствол. Чернобородый ударил прикладом женщину на лавке, хохотнул, нагнувшись к ней: у женщины оказалось круглое лицо Солши Свирки с зияющей раной на месте рта.

– Мрак небесный!

Деян ударил кулаком по стене, разгоняя сонную одурь. За испугом последовало облегчение, за облегчением – стыд. Пусть то был лишь кошмар; и все же он оказался рад – рад! – увидеть изувеченным одно знакомое лицо, потому как страшился увидеть на его месте другое.

«Господь всемогущий! Вот до чего дошло. До чего я дошел».

Деян прошелся по хижине, сел обратно к очагу, обхватив голову руками. От стен пахло древесной гнилью; запах напоминал об Орыжи – старый дом Химжичей давно пора было перестраивать. Сна больше не было ни в одном глазу, но явь причиняла не меньшие муки.