Беспокоится он за меня! Похоже, эти полтора года его всё же изменили. Юноша стал менее безрассудным, более сдержанным и… не знаю… серьёзным. Хотя после того, как остаток пути Рандарелл всё же донёс меня на руках вопреки моим отчаянным сопротивлениям, заверяя прохожих, что я – его избалованная жена, которая только так и перемещается по городу, я заключила, что немалая доля дурашливости в нём всё же осталась.

========== Глава 4.1 Их вина и Её терпение ==========

- Ты не знаешь, зачем люди ходят в церковь? Что за испорченное дитя! – восклицал любой воспитатель в приюте, косясь на девочку, как на прокажённую. – Такое поведение недопустимо для цивилизованного человека. Ты же не дикарка какая-нибудь, не верующая в Бога! Завтра же отправишься к настоятелю Магросу!

Та, которую теперь называли Умфи, лишь смиренно покивала. Она была ещё слишком маленькой и хрупкой, чтобы вступать в спор с сильными взрослыми, к тому же боялась сделать что-нибудь неправильно: вдруг те опять захотят её убить или прогонят?

В приюте девочка жила уже пару лет, и ей не то чтобы нравилось там, но она чувствовала себя сносно и в относительной безопасности, если рядом с людьми вообще возможно быть в безопасности. Когда голодающий, едва переставляющий от усталости ноги ребёнок забрёл в небольшой городок, жители приняли её за сиротку и отправили на попечение воспитательниц приюта. Так Умфи стала жить в каменном двухэтажном здании с пристроенным крылом. Помимо неё в приюте находились три старшие воспитательницы, две младшие, семь нянечек, кухарка, сторож, а также около двадцати детей разных возрастов – от пяти и до шестнадцати лет.

- Меня научат в церкви писать? – Умфи внимательно присмотрелась к лицу воспитательницы, дабы не пропустить ни единого изменения в настроении женщины.

- Ты ещё маленькая, - ответила та. – Достаточно и того, что ты наконец-то научилась читать.

- Но мне уже десять. Я видела, что дети моего возраста уже умеют писать.

Женщина только нетерпеливо помахала рукой.

- Тебе шесть, девочка, а не десять. Уж такие простые числа могла бы запомнить!

Умфи насупилась, но уже когда воспитательница отвернулась от неё. Малышка умела считать и точно знала, что ей больше шести. Вот только не была уверена, что ей именно десять, потому как не следила за датами, а больше и некому было отмечать её дни рожденья.

Но раз её не научат писать, зачем же ей тогда ходить в церковь? Умфи не видела в этом смысла, но всеобщее давление вынудило её послушаться. К тому же все дети начинали посещать «обитель Терпящей», когда им исполнялось шесть, и малышке приходилось соответствовать стандартам, дабы не разозлить людей. Вдруг они снова захотят её убить, если девочка будет излишне настырной?

И вот наступил день, когда Умфи переступила порог покосившейся церквушки – маленького строения с пожелтевшим камнем, острой крышей и четырьмя абсидами, смотревшими каждая в свою сторону Света. И хотя она была построена во времена Ане Магаре, подарившего архитектуре второе дыхание, в ней не было ни единого признака той далёкой и славной эпохи. Не следовало грезить о лёгкости форм и грациозности изгибов. Громоздкая фигура церкви будто клонилась к земле под давлением собственного веса. Длинные прямоугольные окна были вместе с тем неколоритно узкими. Складывалось мнение, что создатель заведомо невзлюбил своё дитя, и то выросло несуразным и далёким от радостей. И всё же эта церковь простояла не один десяток, зазывая людей в свою обитель. Подобно сварливому старику, она одновременно и отталкивала своим видом, и манила таинственным очарованием, нависала над гостями и дарила им ощущение защищённости и надёжности, омрачала их думы и рождала в душах мистические мысли о вечном.

Потолок показался девочке давяще низким. Пахло маслами и воском. В центре помещения находилась подставка с раскрытой книгой, возле которой стоял служитель. По кругу были расставлены лавки, на которых уже сидело несколько детей. Для молодого поколения выделяли определённое время, чтобы они приходили и слушали проповеди служителя, молились вместе с ним, пели гимны. Подобный порядок был установлен последней крупной реформой, проведённой Церковью Терпящей без малого век назад. До этого взрослые и дети ходили на проповеди вместе, но служители церквей пришли к выводу, что молодые души слишком хрупки и не воспринимают некоторые постулаты, не осознают правду в силу возраста. Поэтому их просвещение было упрощённым. В то же время было принято урезать годы служения на одном месте: реформа вынуждала священников и служителей не задерживаться по полжизни в одной и той же церкви или храме, а менять «рабочее пространство». Но этот закон на протяжении последующих ста лет постоянно нарушали в силу его неудобства. Либо священникам, жившим в глухой деревушке, не было резона ехать через десятки земель, либо прихожане настолько привыкали к одному и тому же лицу, что новое вызывало у них недоверие и заведомо отталкивало.

Вот и в церкви, в которую пришла Умфи, служитель, по всей видимости, не менялся уже более сорока лет. Им оказался пожилой мужчина с лысеющей головой. Он был слепым на один глаз, нос казался непривычно большим, а губы, наоборот, тоненькими и едва заметными. Он кутался в тёмно-синюю рясу, хотя в помещении царила духота от натопленной печки. Внешность у смотрителя была не то, чтобы отталкивающей, хотя приятной её не назовёшь. Но вот голос… Он был самой отвратительной частью этого человека. Высокий, режущий слух. Особенно когда на служителя находило религиозное возбуждение, он становился почти писклявым и срывался.

- Новенькая? – спросил он, когда девочка в первый раз пришла в церковь. – Меня зовут настоятель Магрос. Обращайся ко мне только так. В какую церковь ты ходила раньше?

Умфи заверила его, что ни в какую. Мужчина сдвинул брови.

- Сколько лет?

- Десять.

С ближайшей скамьи послышались смешки.

- На вид лет семь, - протянул настоятель. – А на лицо – тяжёлый случай.

Он жестом велел ей садиться. В помещении царил полумрак. Огонь свечей равномерно подрагивал, и тени на стенах иногда дёргались. Но это были не те живые и подвижные тени, которые Умфи часто встречала в пустующих домах. Эти являлись мёртвыми.

С того дня для девочки началось так называемое «просвещение». Когда она присоединилась к группе детей, те заканчивали заучивание молитв и гимнов. Магрос велел Умфи самостоятельно вызубрить хотя бы часть из них, чтобы не быть совсем уж пустой, как он выражался.

- Вскоре мы приступим к более сложным знаниям, - крутя головой в разные стороны, обещал Магрос. – От молитв и гимнов мы переходим к историям о создании мира и ухода Терпящей.

Со стороны детей повеяло оживлением. Всего их было около тринадцати, включая Умфи. Некоторые жили в приюте вместе с ней. Приютские девочки были на вид совершенно невзрачными. На их фоне дети из семей выглядели более заметными. У первой девочки была ямочка на подбородке, и она казалась самой испуганной из всех. Другие две были сёстрами. Они носили одинаковые платья, и у них были похожие длинные волосы, заплетённые в косы, только у одной они напоминали засыхающие колосья, а у второй оттенком могли потягаться с коркой запечённого хлеба. Ещё одна малышка, приводимая мамой за ручку, выглядела так, будто у неё непреходящее несварение. Она чаще остальных пропускала посещение из-за слабого здоровья. Остальные мало чем выделялись и в воспоминаниях Умфи сливались в серую массу лиц.

Мальчиков было семеро, но выделялись из них лишь несколько. Самому старшему недавно исполнилось одиннадцать. На его носу сидели очки с круглой оправой. Мальчик всегда внимательно слушал Маргоса, не сводя с него серых глаз, а иногда его нижняя губа начинала забавно подрагивать, как будто он пытался мысленно повторять за настоятелем, но слова сами рвались наружу и толкались возле зубов.

Второго – и он был единственным, чьё имя врезалось в память Умфи, - звали Ланмон. Он был тощим курносым пареньком семи или восьми лет, сутулым и неусидчивым. Ему всегда было трудно дотерпеть до конца очередного чтения проповедей или религиозных историй Магроса. Не потому, что мальчик совсем уж не испытывал интереса. Просто он был таким ребёнком, которого переполняла энергия и желание выплеснуть её на подвижные игры, а его заставляли два часа сидеть на месте, слушая высокий противный голос настоятеля.