Разумеется, все произойдет совсем не так. На его месте она поступила бы точно так же и попыталась бы разузнать, что с ним случилось, отчаянно надеясь, что он каким-то чудом уцелел. Значит, она узнает, или ей сообщат, как только станет известно о его спасении, поэтому он не увидит такого выражения, какое сейчас воображает. Однако он мог его себе представить и проводил за этим занятием часы напролет, пока грузовик, подскакивая на ухабах и скрипя, тащился по испепеленной равнине.

Как только к нему вернулся дар речи, он назвался, но этому вроде бы не придали значения; для них важно было лишь, что он аристократ, в броне и с метками благородного. Он не знал, надо ли напоминать им, как его зовут. Если эту информацию передадут вышестоящим, то Уороси, возможно, скорее узнает, что он жив, но суеверная, заскорузлая часть его сознания сопротивлялась, поскольку он легко представлял себе, как ей об этом сообщают – надежда на чудо, вопреки всему, оправдалась, – и представлял выражение ее лица, но с равной легкостью сознавал, что без медицинской помощи может умереть от ран, ведь с каждым днем он все слабеет.

Будет слишком жестоко, если она сперва узнает, что он выжил, а потом выяснит, что он умер от ран. Он не стал напоминать своего имени.

Возможно, будь у него чем откупиться, он бы поднял шум, но денег при нем не было, а лоялисты (и силы наемников, которым было все равно, на чьей стороне воевать), оттесненные к родной планете Чел, вынужденно перегруппировывались. Впрочем, это не имело значения. Уороси там, с ними. Она в безопасности. Он продолжал воображать, какой у нее будет вид.

Он впал в кому задолго до того, как фургон прибыл в полуразрушенный город Гольсе. Его выкупили и перевезли в бессознательном состоянии. Только спустя четверть года, когда война закончилась, он вернулся на Чел и лишь тогда узнал об участи «Зимней бури» и Уороси.

Он отбыл ночью по бортовому времени всесистемника, когда солнцеполоса, потускнев, почти исчезла и темно-багровое сияние озарило три огромных корабля и редкие стайки машин вокруг них.

Он снова сменил перевозчика и оказался на так называемом сверхбыстром дозорном корабле; начался последний этап путешествия к орбиталищу Масак. Пройдя внутренние поля у кормы «Санкционного списка», корабль отделился от серебристого эллипсоида и лег курсом на звезду и систему Лацелере, а всесистемник – огромная пещера воздуха и света в межзвездной пустоте – начал закладывать вираж для возвращения в челгрианскую зону космоса.

Уаген Злепе, ученый, свисал с левого субвентрального участка кожной кроны дирижаблевого левиафавра Йолеуса, держась цепким хвостом и левой рукой. В одной ноге он сжимал глифопланшетку и писал в ней свободной рукой. Другая нога болталась в воздухе, временно избыточная для его нужд. Он был облачен в мешковатые светло-вишневые панталоны (закатанные выше колен) с широким кушаком и короткую черную куртку со сложенным капюшоном; вокруг щиколоток сомкнулись толстые зеркальные браслеты, шею обвивало ожерелье с четырьмя тусклыми камешками, а голову прикрывала шапка с кисточками. Его кожа была светло-зеленой; стоя на задних ногах, он достигал двух метров, а если измерять от носа до хвоста, то немного больше.

Вокруг, за ветвями кожной кроны левиафавра, шелестевшими в потоках воздуха, во все стороны тянулась дымчато-синяя бездна, а сверху обзор ограничивался телом существа.

В небе тускло сияли два из семи солнц: одно, большое и красное, справа и совсем низко над условным горизонтом, а другое, маленькое и желтовато-оранжевое, слева и примерно в четверти охвата сферы прямо внизу. Никаких других представителей мегафауны заметно не было, хотя Уаген знал, что вблизи присутствует как минимум один – непосредственно над вершиной Йолеуса. Дирижаблевая левиафавриха Мюэтениве уже три стандартных года была в течке. Йолеус все это время неотрывно следовал за ней, держась совсем рядом, снизу и чуть позади, галантно заигрывал с нею, убеждал, терпеливо дожидался начала своего сезона страсти и между делом отгонял всех потенциальных женихов – оскорблениями, заразой или просто сшибал с пути.

По меркам дирижаблевых левиафавров трехлетние отношения считались легкой влюбленностью и почти наверняка обречены были угаснуть бесплодно, однако Йолеус, судя по всему, был настроен решительно, ведь именно страсть привела его в глубины аэросферы Оскендари, где он пребывал уже пятьдесят стандартных дней; обыкновенно столь огромные существа предпочитали оставаться выше, где воздух был разреженней. Внизу же плотность воздуха была такова, что даже звук голоса Уагена Злепе менялся, а дирижаблевому левиафавру приходилось тратить значительные усилия на поддержание подъемной силы. Мюэтениве испытывала пыл и крепость плоти Йолеуса.

Где-то еще выше и впереди по курсу, вероятно на расстоянии пяти-шести суток медленного полета, находилась гигалитическая двояковыпуклая сущность, известная как Бютюльне; там пара левиафавров могла бы наконец сочетаться, но, скорее всего, этого не произойдет.

Вообще, трудно было предсказать, доберутся эти двое до живого континента или нет. Птицы-посланники доносили, что массивный конвекционный пузырь сформировался на нижних уровнях аэросферы и быстро поднимается, а значит, если в ближайшие несколько дней его удастся перехватить, то парящего мира Бютюльне можно достичь сравнительно легким способом; но время поджимало.

Среди разнообразных представителей бортовой фауны Мюэтениве и Йолеуса – подчиненных организмов, симбионтов, паразитов и гостей – ходили слухи, что Мюэтениве проваландается на этом уровне еще два или три дня, а потом неожиданно рванет на большой скорости в пространство над конвекционным пузырем, чтобы проверить, сумеет ли Йолеус за ней угнаться. Если ему, то есть им обоим, удастся этот маневр, то величественное появление пары в окрестностях Бютюльне станет весьма впечатляющим зрелищем для многотысячной ассамблеи их соплеменников.

Однако же за последние десятки тысяч лет Мюэтениве зарекомендовала себя ветреной особой, склонной к неосмотрительно рискованным поступкам, и нередко допускала промахи в своих брачных и иных состязаниях. Вполне возможно, что они не успеют вовремя добраться в нужную область, и паре мегадеревьев со всеми их обитателями, ползающими, висящими или летающими, не достанется ничего, кроме турбулентности или, хуже того, нисходящего воздушного течения, пока сам пузырь Бютюльне будет преспокойно возноситься в разреженные слои аэросферы.

Учитывая также легендарную, неподражаемую репутацию гигалитической линзы Бютюльне, обитателей Йолеуса несколько тревожило то обстоятельство, что, как намекали птицы-разведчики, пузырь наметился особенно крупный, а Бютюльне одолела охота к перемене мест, так что существо вполне могло подставиться возносящемуся потоку и воспарить на нем в верхние слои аэросферы. Если это произойдет, то встреча с новым гигалитическим созданием состоится через долгие годы, а то и через десятилетия, а Бютюльне снова появится в поле зрения не раньше чем через несколько веков или тысячелетий.

Помещения для приглашенных гостей на Йолеусе находились в клубнеобразном наросте над третьим дорсальным плавником, недалеко от его высшей точки. Внутри этой структуры, напоминавшей огромный выдолбленный плод диаметром под пятьдесят метров, и обосновался Уаген.

Вот уже тринадцать лет он вел здесь наблюдения за Йолеусом, мегафауной и экологией аэросферы и теперь склонялся к мысли радикально увеличить планируемую продолжительность жизни и столь же радикально преобразиться, чтобы лучше приспособиться к масштабам аэросферы и срокам жизни ее крупных обитателей.

Бóльшую часть девяноста прожитых в Культуре лет Уаген придерживался базовой гуманоидной формы. Нынешнее приматообразное обличье вкупе с некоторыми технологиями Культуры (хотя и без использования полевых устройств, которые мегафауна запрещала по каким-то не вполне ясным соображениям) позволяло ему удачно адаптироваться к жизни в аэросфере.