Ядвига заметила меня, лучезарно улыбнулась и подозвала:

– Александр, я не ошиблась? – сказала она по-французски с мягким польским произношением.

Я тут же подлетел и подал ей руку, чуть не сбив лакея.

– Мама, это Александр Очаров, – представила она меня даме в собольей шубе.

– Чудесный ребенок, – безразличным тоном сказала дама, позволив поцеловать ее руку в шелковой перчатке, и направилась по лестнице в храм.

–Почему ребенок? – про себя обиделся я. Хотя она права. Мне тогда только исполнилось тринадцать.

– Вы не спешите, Александр? – спросила Ядвига.

Я? Спешу? Да я готов был забыть про все на свете, лишь бы лишнюю секунду побыть рядом с этим очарованием!

– Будьте так любезны, проводите меня в костел, – попросила она.

Оперлась на мою руку, в другой несла букет из красных и белых роз. Я воспылал от счастья и гордости. Сзади раздался стук копыт и ржание разгоряченного коня, которого резко, грубо осадили. Мы невольно обернулись. Всадник спрыгнул на землю, бросив лакею поводья, и поспешил в нашу сторону. На всаднике был надет красивый венгерский костюм для верховой езды с золотыми шнурами. И этим всадником оказался тот самый Ян, которого я уже успел возненавидеть.

– Где вы задержались? – накинулась на него дама.

– Прошу прощения, – вежливо поклонился он.

– И сколько вас просила: не носитесь так в городе. Зашибете кого-нибудь.

Он вдруг заметил меня, и взгляд его вспыхнул гневом.

– Не волнуйтесь, мама, – сказал он со злой улыбкой. – Уж если зашибу, то – кого надо.

– Хватит нести ерунду, – надоело старой княгине пустой разговор. – Доведите меня до храма.

Внутри, в правом пределе у входа покоилась мраморная плита, покрытая флагом Речи Посполитой²⁹: красное полотнище, в центре которого скакал белый рыцарь с занесенным мечом. Тут же лежало множество белых и красных роз. Ядвига положила сюда же свой букет. Я подождал, пока дама, Ядвига и ее брат совершат молитву, преклонив колени на бархатные подушечки. После помог Ядвиге подняться, и она отвела меня в главный зал базилики, где стояли ряды скамеечек, а в главном алтаре не было иконостаса, лишь только возвышался огромный деревянный крест. Пока старшая Понятовская беседовала со священником, Ядвига мне шепотом рассказала, что сегодня день смерти последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского³⁰. Он захоронен здесь, в Петербурге. Понятовских много в Польше и в России, но их семья принадлежит к королевской ветви этого рода. Сама Ядвига не любит заниматься политикой, она больше расположена к искусству, но мама – ярая сторонница возрождения Великой Речи Посполитой, поэтому каждый год приезжает на могилу Станислава Августа и совершает молебен.

Я посадил Ядвигу в карету. Она попрощалась со мной, сказав, что уезжает надолго в Варшаву, и неизвестно, когда вновь посетит Петербург. Мне стало грустно, когда карета отъехала.

– Я вижу, вы не понимаете слов, сударь, – услышал я ледяной голос брата Ядвиги. – Мне кажется, вас предупреждали.

Я повернулся и бесстрашно посмотрел прямо в его серые глаза. Он был всего на полголовы выше меня и задрал подбородок, чтобы казаться еще выше. Но я ему ответил:

– Не старайтесь запугать меня, сударь. С кем хочу, с тем и общаюсь.

– Моя сестра, возможно, станет королевой Польши. Вы хоть это понимаете?

– Возможно, – подчеркнул я. – И, насколько мне известно, на данный момент такого королевства не существует.

Все мышцы его лица окаменели. Он быстро стянул перчатку с правой руки, намереваясь дать мне пощечину, но с паперти его окликнул падре и приказал немедленно прекратить ссору.

– Думаю, наши дороги когда-нибудь пересекутся, – холодно кинул он, запрыгивая в седло. Дал шпоры, и бедное животное рвануло вперед, чуть не поскользнувшись на мерзлой мостовой.

Да. Все это происходило год назад. И чего вдруг я вспомнил об этом? Захотел еще раз увидеть Ядвигу. Наверняка, она стала настоящей красавицей. А я за этот год сильно подрос, наверное, теперь выше ее, и, если вновь выпадет счастье танцевать с ней, я не буду испытывать неловкости.

Мои воспоминания прервал всадник на высоком белом коне. Он влетел в наш двор, чуть не сбив меня. Высокий кивер с султаном, голубой ментик с золотыми шнурами и отороченный мехом, синие расшитые чикчиры. По форме – гусар, только я не мог вспомнить, в каком полку носят такую форму. Да и самого всадника сразу не признал. Но лишь только он лихо спрыгнул с коня, конечно же, перенеся ногу спереди, я сразу понял кто это. Дядька! Василий! Я обрадовался, кинулся к нему. Он меня обнял.

– Что за форма у вас? – удивился я. – Это же гусарская. Да странная какая. Вы же уланом были.

– Перевожусь брат, – в Гродненский гусарский.

– Здорово! – искренне обрадовался я. – В гусары?

– В гусары.

– А у нас долго будете?

– На денек заехал, – разочаровал он меня.

– Почему?

– И без того еле отпросился. Я ж не просто так заехал. С днем рожденья тебя решил поздравить.

– Так… Мы же не справляем, – погрустнел я. – Нынче – траур.

– Знаю. Но не могу же без подарка оставить любимого племянника, да простит меня Господь. Захар, где ты там запропастился? – крикнул он.

– Здесь я. – Старый казак на гнедой кобыле въехал во двор, ведя за собой расседланного Грома. Конечно же, это он, широкогрудый, высокий, гордый.

– Бери. Он – твой.

Я застыл на месте с раскрытым ртом. Не мог поверить. Мне? Это чудо? Но почему?

– Я помню, как ты на него глядел. Бери! С днем рожденья, племянник!

***

Василий и мой отец всю ночь просидели в диванной. Перед ними на столике покоилась в серебряном ведерке бутыль шампанского. Два тонких бокала, две оплывшие свечи, две просмоленные трубки. Они разговаривали о чем-то, смеялись, иногда вздыхали, попыхивая турецким табаком или потягивая игристое вино. Никто не смел им мешать. Два близких человека встретились после столь долгой разлуки. Как будто жили на разных берегах, грустили друг о друге, а руки протянуть не могли.

А наутро, чуть свет – Василий ускакал в полк.

Папенька заглянул со мной в конюшню.

– Ух! – только и смог сказать он, увидев Грома.

– Ладно, дам тебе прокатиться, как-нибудь, – пошутил я.

– Дерзишь! – в шутку погрозил он мне пальцем.

За ужином мама объявила, что к нам в гости на новогодние праздники приезжает ее старшая сестра Ильза из Риги со всем семейством. Утром с посыльным пришло письмо. Отец одобрительно кивнул. Конечно, ему будет теперь с кем коротать вечера. Муж тетки был известный в Риге доктор, к тому же военный в чине полковника. Сестры завизжали от радости. Приедет их любимая кузина Анна. Я тоже сделал вид, что радуюсь, хотя в душе сильно разочаровался. Ох уж эта кузина Анна!

Позапрошлым летом мы ездили в Ригу к этим самым родственникам. Небогатые немецкие обрусевшие дворяне, добродушные, но со строгими, никому не нужными правилами: завтрак ровно в семь, гулять только с гувернанткой, кучера звать по имени, отчеству, ложиться спать ровно в девять – и прочее, к чему я был не совсем привычен.

Но самое ужасное – это кузина. Рыжая костлявая девчонка на два года младше меня. Зазнайка, каких мало встретишь. Как вспомню ее курносенький нос, усыпанный веснушками и холодные светлые глаза, да еще свои белесые брови нахмурит, так и хочется треснуть ее… Была бы она мальчишкой, ох, получила бы.

Увидев меня впервые, она окинула взглядом мой костюм и поучительным тоном произнесла:

– Такие жабо уже не носят, а чулки по тону не подходят к вашему сюртуку.

Я даже оторопел после такого приема. Она мне протянула свою тонкую руку для поцелуя. Но я не стал этого делать, а лишь поклонился, чем разозлил девчонку. С этого дня мы стали врагами.

Сестры, так те сразу признали в ней вожака. Именно она выбирала, куда мы пойдем, и во что будем играть. Во всех наших детских играх мне всегда доставались невыгодные роли злодеев или чудовищ. В конце концов, я удирал из дома и играл с местными городскими мальчишками, за что меня нередко ругали. Кузен, старший брат Анны, походил на кузнечика: высокий, нескладный, и точно такой же зазнайка.