Ну и ночка! Надежно закрыл дверь. Больше не буду никому открывать: ни собакам, ни кошкам, ни чертям… Но я поймал себя на мысли, что ужасно рад: теперь мне не придется одному спать в этом жутком месте: все же животина рядом. Кот вылизывался и зевал, источая изо рта жуткую вонь. Собака чесалась и ворочалась подо мной. Я уже почти заснул, как борзая вылезла из-под кровати и попыталась забраться ко мне на перину. Кот тут же кинулся защищать свою территорию. Завязался бой прямо перед моим носом с рычанием, шипением… Наконец собака отступила. Обиженная подошла к окну и рванула зубами штору. Гардина с грохотом обрушилась. Собака принялась крутиться на месте, потом грохнулась на поваленные шторы с тяжелым вздохом и притихла. Кот с важным видом победителя улегся на подушку, чуть не спихнув мою голову.

Я с блаженством почувствовал, как проваливаюсь в дремоту.

***

Утром проснулся рано. За окном висела луна над черным лесом. Задремать вновь никак не получалось. Печник еще не растопил камины, и щеки мои покрылись мурашками.

Осторожно вошел старый лакей со свечей. Принес мне чистую рубаху и чулки. Увидев сорванную гардину и собаку, мирно спавшую на дорогих бархатных шторах, он горестно воскликнул:

– Матильда, как ты посмела? Что же ты натворила!

Псина недовольно зарычала, поднялась и не спеша, вышла из комнаты.

– Что это за собака? – спросил я.

– Любимая гончая покойного барина, – объяснил лакей. – С ней на зайцев ходили. Шустрая, никогда добычу не упустит. Петр Васильевич любил ее сильно, позволял у себя в кабинете спать. Не стало барина, – прослезился он, – и сука его любимая тоскует. Вон, что творит. Надо же, шторы оборвала, – и добавил. – Вы отдыхайте, барин. Еще рано. Утренний сон – самый нежный.

Он заметил кота.

– И этот разбойник здесь! Маркиз, ты как посмел сюда пробраться? Да еще на подушке развалился. Не стыдно ли? Это тоже кот Петра Васильевича. Всегда в его кабинете ошивался. Странно, что это они сегодня ночью к вам пришли?

– Не знаю, – пожал я плечами.

Я собрал волю в кулак и выскочил из-под одеяла. Быстренько натянул холодную одежду и побежал на кухню, откуда тянуло свежей колбасой и специями. Печь пылала. Котел кипел, источая мясной аромат. Перед кухней в коридорчике сидел Степан и с выражением философа попыхивал трубочкой.

– Барин, Александр Андреевич, вы чего в такую рань? – удивился он, встал, накинул мне на плечи серый колючий плед. – Кофею али чаю искушать изволите?

– Чаю бы, – попросил я.

– Эй, Семен! – окликнул он буфетчика, суетящегося перед котлом. – Чаю сооруди, да варенье клубничное посмотри, и не прошлогоднее. Хлеба свежего с маслом… Давай, живее, – обернулся ко мне. – Может, колбаски желаете. Вон, наварили сколько.

– Нет, спасибо, я только чаю, согреться.

– Сейчас Семен все сделает, а я пойду корму задам коням.

– Я с тобой, – мне вдруг захотелось еще раз взглянуть на Грома. Удивительный конь. Я до сих пор помнил его гладкую упругую шею, стремительный легкий шаг, силу, которая исходила от гибкого тела…

В конюшне остро пахло мочой.

– Ох, и надули за ночь, – покачал головой Степан. – Надо конюхов кликать, чтобы убрали, да свежее сено постелили.

– Ты иди, зови, а я здесь постою.

Гром доверчиво потянулся ко мне. Я угостил его припасенной краюхой с солью. Что за конь красивый! Глаза большие, темные. Реснички длинные. А зубы какие белые!

– Нравится? – В дверях стоял Василий. На нем была простая домашняя одежда. Какой-то старый халат, под халатом белая рубаха с косым воротом, шаровары, подобно турецким, короткие сапожки. Глаза опухшие. Наверное, всю ночь не спал. Выглядел усталым, но походил на человека, который, наконец, пересилил горе, свалившееся на него внезапно, и теперь готов жить дальше. Смирился.

– Еще бы! – ответил я. – Все бы отдал за такого коня.

– Да, у настоящего мужчины три соблазнителя: слава, женщины и лошади.

– Наверное, – я пожал плечами. – В этом еще не разбираюсь.

– Ничего. Всему свое время, – горько усмехнулся Василий.

– Почему вы не возьмете его с собой? На таком коне, да в строю, да на параде…

– Хотел взять… Жалко… Под военным седлом кони долго не живут. Хотя, и здесь ему не место… Эх, думаю, выйду в отставку, да займусь разведением коней, – он вновь невесело усмехнулся.

– Так, когда выйдете в отставку, Гром уже состарится. Ему сейчас волю надо, – не согласился я.

Василий подошел ближе. Погладил коня по морде.

– Ну, как живется тебе, Гром? Понимаю тебя, Сашка, – хлопнул он меня по плечу. – Хотел бы такого рысака?

– Конечно. Кто бы не хотел?

– Не могу, – после паузы раздумий ответил дядька. – Вот, как нож в сердце, – не отдам. Прости. Все, что хочешь – проси – не жалко для племянника, но не Грома.

– Ничего. Я понимаю. Да и куда мне его в Петербург? У нас во дворе конюшня – кое-как две клячи помещаются.

Я говорил с улыбкой, а душа так и ныла: – эх, такого бы коня, да по проспекту Невскому промчаться! Все бы ваньки кляч своих заворачивали, уступая дорогу. Дамы бы шеи ломали, следя за удалым всадником, а статные господа скрипели зубами от зависти…

***

Отец позвал меня к себе. Только я потянулся к дверной ручке, как из кабинета выбежала заплаканная тетка Мария. Она промчалась мимо, вытирая кружевным батистовым платочком покрасневшие глаза, и даже не ответила на мое приветствие. Отец задумчиво прохаживался вдоль массивных книжных шкафов. Увидев меня, попросил плотнее прикрыть дверь.

– Мне надо с тобой посоветоваться по важному делу, – сказал он, не гладя в мою сторону.

Советоваться со мной, да еще по важному делу? Я был весьма удивлен. Отец всегда считал меня оболтусом, отчитывал даже за малейшую шалость, а тут вдруг вызвал на совет.

– Отчего же со мной? Отчего же маменьку не позвать? – недоумевал я.

– С ней я уже разговаривал. Но так как ты наш старший сын, твое слово решает многое.

Что за подвох?

– Ты считаешь меня взрослым? – осторожно спросил я.

– Да, – отец шагнул в мою сторону и посмотрел прямо в глаза. – Скоро тебе четырнадцать, и пора стать полноценным членом семьи: ответственно выполнять поручения и блюсти честь. Или я не прав? Ты чувствуешь, что еще не созрел?

Я не знал, что ответить.

– Простите папенька, я немного растерян. Как-то ваше предложение прозвучало неожиданно для меня.

– Перейдем к делу. – Он решительно двинулся к столу и поднял с него гербовую бумагу, исписанную убористым подчерком. – Вчера приезжал нотариус из Пскова, вскрыл завещание покойного графа. Воля Петра Васильевича весьма необычная. Теперь все имения, а также дом и лесопильная мануфактура переходит в мое распоряжение.

– Тебе? – не сразу понял я. – Почему тебе? А графине Марии, а графу Василию?

– Ничего, – отрицательно покачал он головой. – Я должен назначить им содержание и, конечно так и сделаю… Не правда ли, странное завещание? – он передернул плечами. – Меня отец… твой дед… отдалил и не желал видеть, не общался более четырнадцати лет…Боже! Целых четырнадцать лет!.. вдруг делает наследником всего капитала, а любимым детям не оставляет ничего.

– Графиня Мария плакала по этому поводу?

Отец задумчиво окинул взглядом шкафы, произнес:

– Случаются в жизни нелепые ситуации. Да, старик, царство ему небесное, начудил.

– Ничего странного, – рассудил я, вдруг поняв замысел деда. Удивился: и чего папенька не понимает? Ведь все так просто. – Если ты всего достиг сам, то и имение сохранишь. Поэтому отец тебе доверил управлять после себя.

– Возможно, ты прав. У меня тоже возникали такие мысли, – он задумался. – Ну, что, Мария? Она и ездить сюда не будет из Москвы. А за мануфактурой пригляд нужен. Муж ее Преображенов, это между нами, – он прижал указательный палец к губам, – картами частенько балуется. Вот как продуется, так и от имения ничего не останется. Василий? Ну что с бравого улана возьмешь? Какой из него управляющий?

– Папенька, – укоризненно покачал я головой.