– Попросил лично сопроводить вашу персону в Зимний дворец.

– Господи, что с Россией станет? Да! – он задумчиво закусил нижнюю мясистую губу. – Пожалуй, фельдъегерского почтальона я бы за такое послание вытолкал в шею, а вам, почему-то, не смею перечить. Можете мной повелевать. Повелевать генералом-аншефом, грозой османов. Нынче от моего могущества осталась одна золотая пыль. Ах, – махнул он рукой. – В ваши годы трудно понять стариков. Подождите меня внизу. Я оденусь и велю закладывать карету. Господи! – вновь запричитал он. – Что удумал! Что удумал! И как он это сделает? Ну, скажите, каким образом он желает получить корону из рук покойника?

Больше получаса я ожидал в нижнем зале. Лакей три раза приносил мне чай с всякими сладостями. Предлагал холодную закуску, но я из скромности отказался. Наконец появился Орлов, огромный, важный, в напудренном парике и в белом парадном мундире. Синяя лента Андрея Первозванного легла через его могучее плечо. Слева ордена золотыми и серебряными звёздами теснились на груди. Лакеи накинули на плечи графа лисью шубу, подали шляпу.

– Я готов, – обречённо сказал Алексей Орлов.

Карета, запряжённая четвёркой высоких стройных коней светлой масти, уже стояла у дверей.

– Моего завода кони, – похвастался граф. – Как Барон ведёт себя? – Спросил он у кучера.

– Кусается, – ответил кучер, снимая шляпу. – Но нынче стал строже: не рвётся зря. Ходит в шаг с остальными в упряжи.

Граф Орлов-Чесменский втиснулся в карету и расположился на мягком диване, обтянутым индийским муслином. На против предложил сесть мне. Рядом со мной устроился носатый лекарь с пузатым саквояжем.

– При нем можете говорить спокойно, – сказал Орлов, указывая на лекаря. – Он по-русски ни черта не понимает. – Заметил, как я осторожно сажусь на диван, с удивлением осматриваю богатую обстановку, объяснил: – Карета старинная. Уж сколько ей лет – не помню. Из Голландии, помниться, выписывал. Просторная! Правда, обивку раз десять менял. Да! Молод был. Не чуете, как вином пахнет? – Граф неприлично хихикнул. – Уж сколько в ней вина пролито…

– Пока только чувствую запах от вашего лекаря, – ответил шуткой я.

– А, – безнадёжно махнул рукой граф. – От этого суслика вечно касторкой воняет. Так на то он и врач. Чем от него ещё должно пахнуть? А в этой карете я чуть ли не всю Россию изъездил. Уж сколько в ней шампанского выпито…. А сколько дамских нарядов изорвано…. Да вы не думайте плохого…. А, впрочем, все мы такие – русские шляхтичи: коль надо голову сложить за отчизну – пожалуйста, не жалко, а коль где своровать можно – так своруем по-полной. А уж если погулять – так сам черт – брат. Эх! – вздохнул он с надрывом. – Никогда в России порядка не будет. Как не старался Пётр Великий шляхтичей к европейской культуре приручить – ничего у него не вышло. И у Павла не получится. – Он косо, недоверчиво посмотрел на меня. – Надеюсь, этот разговор останется между нами?

– Не сомневайтесь, – заверил я его. – Но почему именно со мной вы заводите такие разговоры.

– Мне о вас фон Пален говорил, как о благородном и твёрдом человеке…. А мне нынче и поговорить не с кем. Не то, чтобы я боюсь… Чего мне бояться? Нет. Тут другое дело: когда я был в фаворе, так все вокруг в друзья старались записаться, а как в отставку вышел, так друзья сволочные стали, злопамятные. Я ненавидел Григория Потемкина, а теперь вдруг понял, что он был такая же сволочь, как и я, и в то же время – добрейшей души человек, смельчак.

– Но вы же одержали такую великую для России победу, – возразил я.

– Ах, вы про Чесменскую баталию? Да, было дело. Но честно признаюсь, глядя с горы прожитых лет: если бы не адмирал Спиридов, Григорий Андреевич – не видать нам победы. Хоть и не любили мы друг друга: ох, как крепко бранились. Но теперь понимаю: дурак я был. А он до чего опытный флотоводец, отважный какой. Перед Хиосским сражением, помню, как мы сильно ругались. Григорий Андреевич все мне новую тактику боя навязывал. Под прямым углом, говорит, в кардебаталию надо атаковать, да с ближней дистанции бить. Я же ему толкую: куда в кардебаталию, у нас кораблей в два раза меньше, за острова надо уходить…. Распетушились с ним в пух и прах. Да я наутро ему и говорю: Черт с тобой, командуй! Ох, как надел он парадный мундир, да на линейном корабле «Евстафии» рванул в самый центр турецкого строя…

Граф от воспоминаний зарозовел лицом. Выпрямился.

– Эй, месье Штицбер, микстуру давай! – потребовал он у доктора.

– О, найн, найн! – испуганно замахал руками лекарь.

– Давай, говорю! Граф требует! – грозно прорычал Орлов.

Лекарь пожал плечами и нехотя полез в саквояж. Достал небольшую бутылочку коньяка и серебряные рюмочки. Недовольно покачал головой.

– Вы же говорили, он не понимает по-русски, – удивился я.

– Определённые команды – понимает. Я его выдрессировал, – усмехнулся Орлов. – Эх, где мои двадцать лет, бесшабашные, беззаботные!

Заставил нас с доктора выпить вместе с ним коньяку. Закусили засахаренными дольками лимона.

– Я тебе сейчас про Чесменскую баталию расскажу. Ты прости, но с этой болезнью дома сижу целые дни. А бывшие друзья – форменная сволочь. Забегают только денег занять, да нажраться. И поговорить не с кем.

– С удовольствием послушаю, – выразил готовность я. – Много читал о сей славной виктории, но, чтобы так, из первых уст, да от самого командующего – даже не мечтал.

– Вот, вот! – разошёлся граф. От выпитого коньяка на носу и щеках проявились бардовые жилки. Шрам ещё больше побелел. – А было-то все не так, как пишут эти мерзкие канцелярские крысы. В то время война с Турцией шла в полном разгаре. Румянцеву нелегко приходилось за Дунаем. А мой брат, Григорий предложил императрице дерзкий план: отправить флот из Кронштадта вокруг Европы, чтобы зайти к Туркам в тыл и прорваться к Константинополю. Безумная идея. Представить себе трудно: вокруг всей Европы! Корабли не опробованы, матросы большей частью не обучены, офицеры в море толком не ходили. А тут в такую даль.

– Но Спиридов был опытным флотоводцем, – попытался возразить я.

– Спиридов – да! – согласился Орлов. – Тот с пятнадцати лет в гардемаринах служил. На Каспии был под началом Нагаева. Потом в Кронштадт переведён уже мичманом. В семилетней войне участвовал. Дослужился до Адмирала. А назови в его эскадре ещё хотя бы пару опытных капитанов – нет таких. То-то, эскадра как вышла из Кронштадта, так из пятнадцати больших судов до Англии только пять дошло, остальные чинить пришлось. Матросы болеть стали от воды протухшей, да от пищи испорченной. Пока до Средиземного моря дошли, больше ста человек умерло и пять сотен в трюмах лежали еле живые. Но не эта главная опасность. Боялись, что французская или испанская флотилия нападёт. Им-то что: атакуют – и в порты. А нашим кораблям приткнуться некуда.

– Но не напали же.

– Англия помогла. Дипломаты политикой крутили, что шулера за карточным столом. Попробуй-ка в их интригах разобраться – сам чёрт ногу сломит. Я-то императрицей в Палермо был направлен. Якобы на лечение. А сам тем временем готовил восстание в Греции. Я бы не возглавил флот. Какой из меня флотоводец? Вот, на коне, да с палашом в атаку кидаться, каре крушить – это я могу. Но Спиридов крепко поссорился с командующим второй эскадрой, англичанином Эльфинстоном. Спиридов, он какой? Как увидит турецкий штандарт, так сразу бросается на него, словно гончая за зайцем, и плевать ему, что пушек у него меньше, да паруса рваные. А Эльфинстон в бой не вступит, пока все не обдумает, не проверит каждую пушку, пуговицы не начистит. Вот и пришлось мне по приказу императрицы возглавить эскадру, чтобы разногласия двух адмиралов унять. А на корабли я взглянул – Господи помилуй! Матросы худющие, на одних сухарях червивых просиживали. Паруса штопаные-перештопанные, борта гнилые. Хорошо, хоть цехмейстер артиллерии толковый попался, бригадир Ганнибал, Иван Абрамович. Ой, проворный был малый, курчавый, чумазый, что турок, но порядок от матросов требовал железный. Пушки все начищены, салом смазаны, в крюйт-камерах ядрышко к ядрышку.