Кланы продолжают прибывать. Когда новый клан входит в гетто, я встречаю их, разрываю надвое тряпку и отдаю одну половину Старейшине. Большинство принимает дар, но некоторые уходят. Я надеюсь, что больше мы не встретимся с ними.

— Шайни! — так зовет меня теперь одна только Гилл. Она помогает мне, когда не хватает двух рук. Носит свитки из верхнего города, говорит со стражей. Она умна, жаль только, что ее Старейшина покинул нас во время перехода. Мы почтили его память, как он хотел того, но Гилл до сих пор не забыла. Я часто вижу, как она плачет.

— Что-то случилось?

— Шайни, там пришли от твоего герцога, — говорит Гилл, а потом хихикает в ладошку — как маленькая.

Я выхожу встретить последышей. Их трое, все они одеты в холщовые рубахи, штаны и простые сапоги, но взгляды выдают в них аристократов.

— Чем я могу помочь вам?

— Его Величество… — начал было один — самый высокий и тощий.

— Ты что? — другой, низкорослый с рыжими кудрями, толкнул его в бок. — Нельзя так говорить!

— Извини, — высокий потупился.

— Нас послал Генрих, — отодвинув товарищей, выступил третий — черноволосый, с вызывающим хмурым взглядом. — Сказал, тут можно помочь. Так что, можно?

— Конечно, — я улыбаюсь с радостью — на сердце легко, впервые за много лет. — Конечно, можете.

Я разрываю свою тряпку надвое. Элвен замирают, глядя, как я приветствую людей тем же жестом, которым встречаю Старейшин кланов.

Рыжий и высокий растеряны — они видят, что происходит нечто из ряда вон, но не знают, как вести себя. Черноволосый снова выступает вперед, берет половину тряпки и кланяется, согнув спину надвое. Через неделю я узнаю, что его семья едва не погибла во время первого голодного года. Их спасло, что неподалеку поселился клан элвен. На серебро, камни, соль, посудную утварь удалось выменивать тушки мелких зверьков.

Его зовут Эдгар, и он старается больше других. Чаще ходит менять воду, реже отдыхает. Через две недели он приводит еще двух знакомых. Через месяц нам помогает больше сотни последышей. Они приходят молча, приносят с собой только тряпки и ведра. Вечером уходят. Иногда я нахожу свертки с хлебом. Он отвратительный на вкус, но мы съедаем его, передавая ломти по кругу. Разве важен вкус, когда люди отдают последнее?

***

Маленький Генрих стоит рядом со мной на стене верхнего города. Он радуется лучам восходящего солнца, и его тонкая рука, вскинувшаяся над толпой, заставляет всех замолчать.

— Мы рады, что вы вернулись, — говорит он. Только это — больше сказать ему нечего. Он не может пообещать нам то, что не разрешат ему землевладельцы и казначеи. Он даже не имеет права самостоятельно прийти к нам. Об этом рассказал Эдгар.

Генриха держат возле трона, потому что его родословная безупречна, а еще потому что он легко соглашается на все, когда речь заходит о конфликтах. Эдгар сказал, Генрих стоял на стене, когда подожгли Площадь. Будь я там, наверное, я не смогла бы сделать больше ни шагу.

Элвен встречают его слова, протягивая руки вперед. У нас не принято кричать и аплодировать. Руки, которые тянутся к молодому герцогу, сжимают побеги полевых цветов, лесные ростки, семена, обереги.

Проходит еще месяц, растения приживаются. Принесенная издалека земля помогает им почувствовать себя, как дома. К небу тянутся молодые деревья.

Нарушив все запреты, Генрих приходит, чтобы посмотреть на них. Он рассказывает мне, что почти четыре года не покидал верхнего города. От него требуют все время быть на виду, потому что его смерть будет слишком болезненна для тех, кто борется за трон. Пока Генрих жив, они совещаются, продвигаются нужные решения, делят казну после скудных сборов.

— Больше всего я боюсь умереть, — говорит Генрих.

Его слова поражают меня, потому что я понимаю их подлинный смысл. Он боится не собственных страданий. Он боится навредить городу, в котором живет, своей смертью.

— Почему вы плачете? — спрашивает он, беззаботно улыбаясь.

— Я вспомнила одного человека, — отвечаю я, — вы мне его напомнили.

На самом деле, я вспомнила многих: Сьюзи, Уильяма, Жана. Роуни, который теперь уже точно сгинул.

— Наверное, он был хорошим?

— Да, — я стираю слезы рукой. Впервые за много лет она идеально чистая. Мы гордимся чистотой, которую помогли создать люди. — Да, он был очень хорошим.

========== 5. Квинта. Вальхалла ==========

Закатное солнце превращает фигуры всадников вестурландцев вдали в драгоценные камни. Они кажутся настолько хрупкими, что я боюсь случайным жестом смахнуть их с равнины.

— Нужно выдвигаться, — торопит Гуннар.

Я не могу отвести взгляд от вереницы рубинов, стоящих перед лесом. Скоро они исчезнут. Деревья проглотят их, выплюнут пустые доспехи. Мне кажется, что я сплю. Разве может быть правдой, что вестурландские рабы попали сюда, в леса, о которых даже в Терции никто не слышал? Разве может быть правдой, что мы собираемся идти прямиком в чащу, где нас ждут элвен — народ, по сравнению с которым люди — несмышленые щенки.

— Нужно идти, — рука Гуннара опускается на мое плечо. Как всегда, она горячая и тяжелая.

Мы садимся на пару коней. Я — позади Бальдра. Круг сказал, иначе они откажутся. Только в моем войске простые солдаты могут отказаться идти в бой. Смешно даже думать о таком в Терции.

Когда последние лучи солнца скрываются за горизонтом, конница трогается с места. В седле только те, кто может править конем в полной темноте. Таких немного — всего пять сотен голов. Остальные последуют пешком.

Единственное, на что мы можем рассчитывать — неожиданность и страх. Элвен давно властвуют в здешних лесах, они не привыкли к тому, что кто-то посягает на их территорию. Разведчики не нашли ни крупных городов, ни даже небольших каменных построек. Народ кочует с места на место, выбирая лучшие охотничьи угодья. Неудивительно, что человеческие государства здесь так плохи. Даже бедная голодная Терция выглядела лучше. Люди запуганы, они не рискуют сунуться в лес даже за целебными травами.

Конница набирает скорость. Мы летим навстречу черноте леса. Бальдр почти в центре, Гуннар чуть впереди него. Чтобы у нас была возможность развернуться, если элвен расставили ловушек.

Опасения напрасны — ловушек нет. Ни капканов, ни силков. Только стрелы.

Они летят со всех сторон россыпью вспышек. Их свиста не слышно за грохотом копыт. Кажется, мы попали под дождь. Если капля коснется тебя — ты умираешь. Как в детской игре.

— Все будет хорошо, — говорит Бальдр. Я понимаю, что стиснул его бок до крови.

Лес кажется бесконечным. Мы несемся вперед все быстрее. Я знаю, что это иллюзия: теперь деревья растут чаще, они чаще мелькают перед глазами, и от этого мне кажется, что мы двигаемся быстрей. Все равно мне страшно. Сердце выпрыгивает из груди. Это совсем не похоже на ночь, когда умерла мама. Тогда я ничего не боялся. Ни смерти, ни боли. Все, что я хотел — отомстить. Теперь я хочу выжить, и это уменьшает мои шансы.

Башня, которую хорошо видно было на равнине, теперь скрывается за кронами. Даже если задрать голову вверх, глядя через плечо Бальдра, я все равно ничего не увижу. Но я не заглядываю. Жизнь превращается в движение. Пока мы летим к Башне, мы живы. Как только мы подберемся достаточно близко, жизнь закончится.

***

У подножия нас поджидает стража. Во всяком случае, так говорит Бальдр:

— Стража.

После пережитого у меня из груди вырывается вздох облегчения. Если они думают, что способны остановить меня парой десятков мечников, они поистине безумны. Впрочем, всегда остается шанс, что у них не хватает людей для полноценной защиты.

— Мы подождем, — говорит Бальдр, не обращая внимания на мой смех. Круг, Гуннар и Бальдр вместе со мной отходят в сторону. Конница собирается плотным рядом и идет прямо на стражников. Этому их научил Фредди. Вестурландцы понятия не имели, что такое «растоптать».

— Необязательно делать это, — воспоминания о Фредди и его предательстве вспыхивает алым, голова раскалывается от боли.