— Что же вы? Вы тоже гордитесь?

— Элвен должны слушать своего старейшину. Так было всегда.

— Многое изменилось, не так ли? — когда я говорю эти слова, во мне просыпается новый человек.

***

К первому городу последышей мы приходим с тремя полными кланами. Дети и старики идут в хвосте, их защищают от случайных опасностей несколько стражей. В их руках простые луки, другого оружия у нас нет. Элвен страшно было расставаться с копьями, но когда я объяснила, что две сотни вооруженных оборванцев могут вызвать панику, они послушали.

Впереди идем мы с Жаном. Ворота закрываются у нас перед носом. Через несколько минут на стену города выходит один из стражников. Я вижу на нем хороший доспех. Еще я вижу, что он напуган.

— Что вам нужно? — спрашивает человек.

— Мы хотим обменять товары, если любезный граф позволит нам остановиться у стен, — отвечаю я.

Все идет по плану. Стражник спускается со стены, выходит ко мне и спрашивает, что задумали элвен. Взгляд его то и дело касается Жана.

— Мы пришли с миром, — говорю я, — в лесу много дичи, теплых шкур, целебных трав, орехов и ягод. Но там мы не можем ткать, у нас нет нужных для работы инструментов. Все, что нам нужно, — несколько дней неподалеку от стены.

— С вами придут болезни, — хмурится стражник. Он больше не боится нас, но я вижу, что его заботит судьба города.

— Посмотрите на нас, мы все здоровы. После долгого перехода на нас осела дорожная грязь, но мы смоем ее в реке.

Стражник оказывается дотошным, не ленится и проходит по рядам. Он видит женщин и мужчин в теплой одежде — красивый мех привлекает его внимание.

— Вы хотите торговать пушниной? — спрашивает он, вернувшись.

— Нам не нужны деньги, мы хотим обменять то, что дал нам лес, на то, что в избытке есть в городе, — отвечаю я.

В этом мой план — никаких денег. Они портят людей, портят элвен — всех, до кого могут дотянуться. Мы возьмем самое необходимое: инструменты, оружие, ткань, стекло, обожженную глину. То, что старейшины кланов не потрудились прихватить с собой, убегая из гетто.

— Мы приставим к вам охрану, — говорит стражник, — я даю вам три дня, ни часу больше. Наутро четвертого вы должны уйти, иначе вам не поздоровится.

Элвен позади меня ликуют — они рассчитывают поесть настоящего хлеба, выменять леденцов для детей, сменить тряпье на новые рубахи, подлатать обувь.

— Моему старику ты пришлась бы по душе, — говорит Жан.

Ворота распахиваются перед нами.

========== 3. Квинта. Чужие земли ==========

На лице Бальдра счастливая улыбка — сегодня он во главе отряда захватил город. Я смотрю на него, сердце замирает. Он радуется тому, что лишил жизни сотни иноземцев. Для него это высокая честь, теперь ему наливают добытого из погребов местного правителя вина у каждого костра. Иногда он поглядывает на меня, но с каждой кружкой этих взглядов все меньше. Слава и радость захватывают его целиком.

Вестурландцы не подходят ко мне из уважения, терцианцы — из страха. Элвен снова пропали в своих лесах, а горстка отправленных Марком жителей Союза мрачно точит оружие к следующему дню. Они не привыкли жить так, им страшно.

Я один.

Мысль, уколов озарением после победы, становится навязчивой. Раньше она заглядывала только в особо тяжелые дни. Никогда — вместе с одержанной победой.

Победа должна приносить удовольствие, иначе для чего она нужна.

— О чем вы думаете? — спрашивает Гуннар, усаживаясь возле моего костра.

— Об одиночестве, — я отвечаю ему, потому что не знаю другого человека, которому мог бы сказать такое, не опасаясь измены, непонимания, обиды. Я радуюсь, что Фредди мертв. Мы похоронили его, бросив в море. Надеюсь, теперь его бедная жена будет счастлива.

— Мы далеко от дома, — говорит Гуннар. Первые годы меня удивляло, как житель Вестурланда может так хорошо разбираться в других людях. Потом Бальдр объяснил мне, что Гуннар был надсмотрщиком. Разбираться в людях было его работой. Он точно знает, как обращаться с такими, как Бальдр, с такими, как я, с такими, как Роуни. Для каждого у него свой подход. Мне бы его талант, не пришлось бы тогда покидать Терцию.

Я представляю себя, живущим в замке, за стеной, представляю приемы, попойки, турниры. Было бы это лучше того, что есть у меня теперь?

— Нет, — отвечаю я самому себе, — у меня никогда не было дома.

— Вы… — Гуннар сам себя обрывает. Когда говоришь с ним так, наедине, сложно сказать, нарочно он оборвал себя или так вышло случайно.

— Договаривай.

Обо мне, должно быть, люди думают так же. Поди, разберись, что у него на душе. Вот почему никто не приходит к нашим кострам, чтобы предложить кружку вина.

— Вы можете его построить, — говорит Гуннар.

Он не смотрит мне в глаза — знает, что я злюсь, когда Вестурландцы делают так. У них особый взгляд. Холодные глаза пронизывают насквозь. Даже когда они радуются, кажется, что вот-вот один из них набросится на тебя с копьем наперевес.

— Я не из тех, кто строит, Гуннар, — мне хочется, чтобы он правильно понял это.

— Я знаю, — отвечает Гуннар. — Возможно, вы найдете его здесь. Или на другом острове. Где-то далеко.

Он уходит от костра, а я вспоминаю время, когда мог думать только о победе. Вспоминаю глупый бунт аристократов Терции, свое послание Башням. Даже мне самому тяжело поверить, что прошло так мало лет. Кажется, я прожил несколько жизней.

***

Утром не могу отделаться от кошмара — мне снилась мать. Во сне я пытался спасти ее, бежал прямо на убийцу, но Фредди схватил меня за руку и дернул на себя. Он сказал, что я чуть не погиб там, и только его находчивость спасла мне жизнь. Мой сон был обычным воспоминанием. Все так и было в реальности: до боли крепкий захват, убийца у кровати матери, ее тело.

У мамы было красивое лицо, она умела подчеркнуть его прической. Ее любимая служанка вечно бегала в город за всякими безделушками. Кое-что обходилось недешево, но чаще в волосах мамы были простые цветы. На улицах города о ней говорили только хорошее. Она была доброй, щедрой, никогда не задирала нос. Кто бы ни пришел к ней за помощью, она старалась изо всех сил. Наверное, ей было ужасно скучно в замке. Она не видела ничего, кроме этого города. И умерла в его стенах.

Мне в голову приходит неожиданно ясная мысль: Фредди убил ее. Не сам — он все время крутился возле меня. В какой-то момент в суматохе он предложил посмотреть, все ли в порядке с ней, мы открыли дверь, и я увидел убийцу. Каковы были шансы? Настоящий профессионал скрылся бы сразу, спустя секунду-другую.

Он все подстроил. Он сделал так, что я считал себя обязанным ему. Сделал так, что я начал безоговорочно доверять ему.

Теперь я привязываюсь к Гуннару и Бальдру. Сколько времени пройдет, прежде чем я пойму, что они тоже используют меня?

Сколько времени пройдет, прежде чем они поймут, что я использую их?

— О чем вы думаете? — спрашивает Гуннар.

Мне кажется, я уже слышал от него этот вопрос недавно, но мои мысли — о дне, когда умерла мама.

Марк был прав — я убил ее. В моих руках не было клинка, я не знал убийцу, но мое желание заполучить беспринципного, преданного союзника сыграло со мной злую шутку. Беспринципные союзники — глупость. Чтобы стать для кого-то союзником, другом, нужно ценить чужое доверие.

— Я вспоминаю мать.

— Какой она была? — спрашивает Гуннар. В его руках бочонок с ледяной водой — он знает, что с утра я люблю хорошенько отмыть лицо и руки.

Вспоминая ночь, когда убили маму, я ищу короткое слово, которое Гуннар смог бы понять. Вестурландцы ценят краткость. Для них то, что нельзя поместить в одно слово, недостойно мысли. Они считают, нельзя одновременно размышлять о многих вещах.

Мысленно перебирая в голове прекрасные черты лица, я отвечаю ему:

— Доверчивой.

На самом деле, я говорю о себе. Доверчивость матери — вот что мешает мне избавиться от людей вроде Гуннара и Бальдра.