— Они бежали оттуда, — возражает Марк, — он повел их на верную смерть. Ты сам слышал рассказ Роуни.

— Скоро я тоже поверю в богов, — отвечаю я. Смешно вспоминать детские перепалки, но их, оказывается, не хватало. — Буду каждый день жертвовать ведро золота, благодаря их за то, что избавили меня от участи моих братьев. Неужели можно быть таким идиотом? Я могу простить это рабам или терцианской знати — ни те, ни другие не смогли бы выжить, будь у них хоть немного мозгов. Но ты? Как тебе удается совершенно ничего не планировать и выходить сухим из воды? Тебя ведь до сих пор не убили — это просто феноменально.

— Из нас двоих, — Марк улыбается, — ты — умный, я — везучий.

— Грегору не повезло, — говорю я, а после мы смеемся вместе. Хорошо хотя бы изредка не чувствовать между лопаток неприятное жжение чужой зависти. В нашей с Марком встрече мне нравится ясность — ему не нужны проблемы Терции, мне — объедки со стола Союза. Хотя бы сегодня мы — не враги.

— Рассказывай, в чем заключается твой гениальный план? — спрашивает Марк.

— Он увел эльфов, прекрасно зная, что им не выжить. Возможно, он повредился рассудком, возможно, действовал из соображений защиты людей — этого мы уже не узнаем, он мертв. Что мы знаем наверняка, с другой стороны, — связь Маяка с другими башнями была нарушена. Значит эти люди, кем бы они ни были, не подозревают о нашем существовании. Они могут подозревать о том, что происходило в Терции, они могут даже знать о том, что я отправился к землям Союза с целью захвата. Но у них нет никакой возможности узнать, что было дальше. У него, у этого поломанного Морохира, не было никакого выхода, кроме как спасти бедную девочку и провести до самой башни. Что бы ни происходило на востоке, оно достаточно ужасно даже по меркам хозяина башни. И, что еще важнее, никто из живущих там не ждет меня.

— Неужели ты не допускаешь мысли, что Морохир пытался спасти своих людей? Неужели не думаешь, что он мог плыть на запад из-за того, что восток полностью разрушен?

— Ничто не может быть разрушено полностью, братец, — я улыбаюсь. Разрушение — то, в чем я преуспел с детства.

— Посмотри внимательнее, — Марк указывает на груду мелких камней на месте, где раньше возвышался прекрасный Маяк.

Я вспоминаю распятое на металлических деталях тело девочки, которая отдала приказ об уничтожении. На секунду мне становится страшно, и в этот момент на плечо ложится ладонь Фредди:

— Как красиво, — говорит он.

Страх уходит, и я вновь начинаю видеть красоту.

***

Следить за ходом погрузок я отправляю Фредди и его людей. От него уже не воняет вином, он увлеченно сверяется со списками и отвешивает оплеухи тем, кто кажется ему недостаточно расторопным.

— Разве мы не повернем назад? — спрашивает Бальдр, не утерпев, после долгих часов тишины. Мне хотелось проверить, надолго ли хватит его выдержки. Оказалось — до полудня.

— Мы поплывем на восток, — отвечаю я. — Туда, откуда приплыли те эльфы.

— На востоке нет ничего, — уверенно отвечает Бальдр.

— Эльфы не появляются из пустоты, — возражает Гуннар, выступив из тени. Они оба не отходят от меня надолго. Если поблизости нет одного, значит он выслеживает кого-то. После высадки в западной бухте, когда они притащили мне Роуни, их энтузиазм не стихает.

— Нужно отправить разведчиков, — говорит Бальдр. Я понимаю, что мне придется дослушать их перепалку.

— Сейчас никто не ожидает нас там, — отвечает Гуннар.

— Почем ты знаешь? — Бальдр злится.

— Прекратите перепалку, — я вмешиваюсь, потому что спорить они могут до самого вечера. Если бы не их характер, без колебаний я сделал бы из них отличную охрану. Но каждый день выслушивать подобные разговоры невыносимо. Даже вынужденное молчание после моего приказа кажется молчаливой битвой.

— Что, не можешь угомонить своих варваров? — спрашивает Марк.

Когда мой кулак касается его лица, мы удивляемся вместе. Мне приходится отступить — Бальдр оттаскивает меня.

— Какого дьявола ты сделал? — Марк стирает кровь — она течет из его носа.

— Если бы не твой дрянной характер, — я чувствую, что Бальдр с силой тянет меня назад и не могу взять в толк, зачем, — мы сейчас жили бы в Терции. Спокойно и мирно. Ты начал все это! Ты!

Слова приходят сами. Как будто жили во мне все эти годы, поджидая нужного часа.

Теперь оттаскивают оба: Гуннар и Бальдр. Видят, что я не хочу говорить все это? Знают, что от запасов Марка зависят жизни тринадцати тысяч воинов?

— Если бы не твои слова… Одна фраза! — наверняка, меня слышно даже на кораблях. Жаль, что ни Бальдр, ни Гуннар не осмеливаются зажать мне рот — это могло бы пригодиться. — Одна чертова фраза, и все полетело в пропасть! Это из-за тебя! Ты убил их! Маму, отца! Ты убил их всех! Ты должен быть старшим братом, черт тебя побери! Ты должен был править ими! Ты, а не я! Слышишь? И ты обвиняешь меня? Я вижу на твоем лице эту отвратительную ухмылку. Ты думаешь, что знаешь меня? Посмотри получше! Посмотри на Морохира, погребенного под грудой булыжников башни! Он увел на запад горстку лучников. Я увел девять тысяч нахлебников.

Гуннар или Бальдр — кто-то из них — затыкают мне рот и волокут прочь, вглубь портового городка. Пока один тащит, другой отпугивает зевак. Вокруг почти пусто, люди попрятались по домам, опасаясь иноземцев, а войско ждет вдалеке, наскоро разбив лагерь. Можно сказать, никто не услышал меня. Можно, если забыть на секунду остекленевший взгляд Марка.

***

— Вам надо избавиться от Фредерика, — говорит Гуннар, заливая мне в горло бражку из бурдюка. У каждого вестурландца есть такая — они пьют перед боем, чтобы ничего не бояться. Как будто они умеют.

— Вы окончательно рехнулись? — выплевываю я вместе с вином.

Они правы — они, два раба с жестокого севера. Я не могу мыслить здраво, не могу даже быть уверенным в том, что говорят мои губы.

— Такое бывает, — говорит Бальдр и пьет из собственного бурдюка.

Мы в захолустье — в сарае или в лачуге какого-то бедолаги. Темно, тесно и душно. По крайней мере, никто не услышит меня, если я решу обвинить брата в новых преступлениях.

— Что бывает? — лучше бы не спрашивал.

— Бывает, если не можешь бояться в бою, боишься после, — отвечает Бальдр.

— Он хочет сказать, — вмешивается Гуннар, — что мы ожидали это.

— Ожидали? — я надеюсь, что дело в бражке.

— Мы все долго не ели, — отвечает Гуннар. — Роуни сказал много важного, вы увидели брата…

— Хочешь сказать, я переволновался? — мне удается жестоко усмехнуться и я надеюсь, что неизвестный внутри меня не расплачется, как мальчишка.

— Вы правда хотите плыть на восток? — спрашивает Бальдр. Его внимательные глаза впиваются в меня, как пара кинжалов.

— У меня нет выхода, — во мне говорит вино — дело в нем.

— Мы можем вернуться, — отвечает Бальдр.

— Ради чего? Ждать урожая? Надеяться, что уничтожение башен сойдет нам с рук? — мне становится смешно.

Они оба молчат.

— Чего вы хотите? — спрашиваю я, выждав паузу. — Зачем вы притащили меня сюда?

— Вам надо избавиться от Фредерика, — повторяет Гуннар.

— Для чего? Он же теперь герцог, — в их компании я могу позволить себе смех.

— Он готовит восстание, — отвечает Гуннар.

Хмель выветривается из головы.

— Восстание?

— Никто из терцианцев не хочет плыть на восток. Они надеются вернуться к семьям, — говорит Гуннар. Из уважения ко мне он не продолжает объяснять. Из нас двоих я должен работать головой, его задача — защищать меня, а не рассказывать о настроениях в войске.

— Предлагаешь мне отправить их обратно? После всего, что я сделал? Если я когда-нибудь вернусь на родину, меня встретит выжженная пустыня. Даже я не способен на такое, Гуннар, что бы ты ни думал обо мне.

— Мы хотим плыть дальше, — встревает Бальдр. Что мне не нравится в них — никогда не знаешь, кто заговорит следующим. — Отдайте приказ — этого хватит.

— Четыре тысячи вестурландцев? Это намного меньше тринадцати тысяч, Бальдр, даже ты должен понимать это.