А ещё её лицо, когда она дерзила ему, пряча за спиной испачканные руки… пахнущие мятой и такие нежные… И это пятно сажи на носу… И то, как старательно она оттирала платком его поцелуй, будто это именно он испачкал её руки своим прикосновением.

«Она очаровательна и мила…»

Винс прав – она очаровательна и язык у неё, правда, острый, она одна не лепетала милые глупости, которые принято обсуждать на балах. Да что там, таких строгих наставлений он не слышал даже от своей матушки в глубоком детстве… Нет, она не просто очаровательна…

Задери его медведь! Винс знал, чем его зацепить.

Спор с другом на ящик вина вдруг обрёл реальное значение, и Форстеру захотелось выиграть этот спор. Захотелось, чтобы синьорина Миранди – эта колючая южная роза – ждала от него приглашения на танец. Чтобы хотела его слушать, как эта курица Паола, и чтобы слушала, склонив голову, как Лучиана, а её ресницы при этом трепетали от тех слов, которые он говорил. Чтобы перестала видеть в нём дикаря… Хотя… она уже назвала его неотразимым. Ну-ну.

Он отхлебнул из бокала и усмехнулся.

У неё красивая линия скул, и такая гордая осанка… А её губы…

Лесной дух! Не стоит ему думать о её губах. И об этом глупом споре. Им же с Винсом не по шестнадцать лет. Что, вообще, на него нашло?

Форстер снова усмехнулся.

А он уже и забыл о том, что можно увлечься женщиной так быстро и так сильно. Но Винс прав…

Задери его медведь! Винс всегда прав.

Ни к чему это…

Синьорина Миранди с её дерзостью и южным очарованием нужна ему так же, как прошлогодний снег. Надо быстрее закончить дела и ехать в Трамантию.

На следующий день после завтрака гости отправились на священную гору в монастырь Невинных дев. Там по обычаю родители жениха должны были сделать щедрые пожертвования и прочесть молитвы, благодаря Богов за скромность и целомудрие невесты.

Торжественная кавалькада колясок, украшенных цветами и лентами, проехала верхней дорогой, разбрасывая по обочинам зёрна пшеницы и лепестки роз, одаривая нищих медными монетами и сладостями. Когда жизнь новой семьи начинается с благих дел, то и Боги будут к ней добры.

Габриэль разглядывала толпу – хотела быть уверенной в том, что мессир Форстер не окажется внезапно где-нибудь поблизости. Но, к счастью, его нигде не было видно, и она вздохнула с облегчением.

Вот было бы здорово, если бы он вообще не появился!

Но надежды Габриэль на то, что дальше она сможет наслаждаться вальсами, а не прятаться в темноте как вчера, рухнули, едва их процессия вернулась с прогулки. Мессир Форстер не только оказался среди гостей, более того – он как ни в чём не бывало беседовал с её отцом в тени густых деревьев у стола с закусками.

Синьор Миранди на прогулку не поехал, сославшись на разболевшееся колено, но, по всей видимости, общество столь «приятного» собеседника, как мессир Форстер, сняло его недуг как рукой. Что такого нашёл в «этом гроу» её отец – для Габриэль оставалось загадкой, но, увидев их вместе, она ужасно разозлилась. Сердце рвануло вскачь, потому что она полночи провела без сна, перебирая в уме, что можно было бы сказать в ответ на вчерашние колкости «этого гроу». И, с одной стороны, теперь у неё просто язык чесался от нетерпения взять реванш, а с другой, она понимала, что ничего хорошего из этого не выйдет, и лучше бы ей вообще ускользнуть от внимания наглого северянина. Поэтому подойти к ним Габриэль не решилась. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь подумал ненароком, что она ищет общества «этого гроу». Но укрыться в беседке от зорких глаз мессира Форстера ей не удалось – он увидел её издали, учтиво поклонился, шепнул что-то синьору Миранди, и отец тут же обернулся, помахал рукой, предлагая присоединиться к ним.

Я буду вежливой и спокойной…

Я сделаю вид, что ничего не было…

Она поцеловала в щёку отца, распахнула веер и принялась обмахиваться, чтобы хоть как-то скрыть своё волнение.

– Синьорина Миранди, – Форстер учтиво её поприветствовал, церемонно поцеловал руку, затянутую в изящную кружевную перчатку, и добавил тихо, так, чтобы синьор Миранди точно не услышал, – как жаль… что нет повода предложить вам снова свой платок.

Габриэль вспыхнула.

Этот наглец никак не уймётся? Да как же можно быть таким невоспитанным! Зачем всё время намекать девушке на её нечаянный конфуз?

– «Как жаль», что дела так надолго задерживают вас на юге, мессир Форстер. Вы северянин, и, наверное, жутко страдаете от нашей жары. На вашем месте я бы просто мечтала о том, чтобы поскорее отсюда… уехать, – произнесла Габриэль с притворным сочувствием, проигнорировав напоминание о её вчерашнем фиаско. Она едва удержалась, чтобы не сказать «поскорее отсюда убраться», но вовремя остановилась и спросила с ледяной вежливостью: – Так как скоро вы уезжаете?

– Не раньше, чем осмотрю ваш прекрасный сад, синьорина Миранди, – улыбнулся Форстер, сделав вид, что не заметил сарказма, – у нас в горах розы не растут, знаете ли. Только шиповник. А мне хотелось бы увезти с собой какое-нибудь тёплое воспоминание о нашей встрече… помимо вчерашнего чудесного вальса, – он повернулся к синьору Миранди и добавил, – ваша дочь прекрасно танцует, Витторио. Мне понадобилось немало усилий, чтобы выкроить местечко в её расписании танцев.

– Вашей изобретательности можно только удивляться, мессир, – тихо ответила Габриэль.

Он уже называет отца по имени! Немыслимо!

– Да, Александр! – воскликнул синьор Миранди. – Это у неё от матери. Моя Джулия прекрасно танцевала. Я впервые увидел её именно на балу и сразу же влюбился! Представьте, что мне понадобилось целых два года, чтобы добиться её согласия.

– Но вы оказались упорным, Витторио? – с усмешкой спросил Форстер, глядя при этом на Габриэль.

– Скорее, упрямым – это правда. Но и она была просто ужас, какая упрямая! Сказала, что я вечный студиозус и книжный червь, что я корплю над черепками и костями и не замечаю ничего вокруг. А знаете, чем я её подкупил?

– Чем же? – левая бровь Форстера взметнулась вверх.

– Розами. Очень уж она их любила. Поверите ли, что я посылал ей каждый день корзину роз целых три месяца?

– И под натиском этих роз её принципы пали? – усмехнулся Форстер.

– Ещё как пали! – рассмеялся синьор Миранди.

– У всех принципов есть своя цена, Витторио, – ответил Форстер многозначительно и посмотрел при этом на Габриэль.

И зачем только отец рассказывает ему это? Зачем он вообще говорит о матери с «этим гроу»?

Ей было неприятно, что Форстер поставил в один ряд свои рассуждения о треклятых шляпках и то, что она помнила о матери и её принципах.

Синьорина Миранди была женщиной безупречного воспитания, она бы лучше умерла, чем поступилась уважением к себе! И она любила отца, а Форстер опять свёл всё к цене и стоимости. Да кто вообще дал право этому дремучему горцу говорить о ней!

– Отец забыл сказать, что они любили друг друга, мессир Форстер, – произнесла она холодно, – а посылать любимой женщине цветы не то же самое…

Она хотела повторить его фразу о шляпках и туфлях и едва сдержалась – отец бы не понял её внезапных нападок, поэтому Габриэль, с шумом сложив веер, присела в реверансе и добавила:

– Впрочем, неважно. Прошу простить, я совсем забыла, что обещала Фрэн помочь… с одним делом. Извините.

Она бросила на Форстера взгляд, полный ледяного презрения, и удалилась, едва сдерживая гнев. Шла и думала о том, что никогда ещё не испытывала к человеку такой жгучей ненависти. И такого желания отомстить.

Габриэль пыталась успокоить себя тем, что синьорина Миранди точно бы не одобрила это её желание и сказала бы, что воспитанная девушка не должна думать о мести. Воспитанная девушка должна пойти в храм и просить Богов избавить её от таких неподобающих желаний. Но мысли о молитве и храмовой тишине, наполненной ароматами ладана и мирры, почему-то вызывали только раздражение. Думалось совсем не об «избавлении от желаний», а о том, что сейчас она как никогда понимает, почему мужчины вызывают друг друга на дуэль.