Она взяла меня в ученики.

Сегодня я – лучший в своем деле. Я могу взять банк и исчезнуть без следа; никто никогда не догадается, что я вообще причастен к ограблению. При желании я могу проникнуть в Конгресс. Но, каким бы талантливым лжецом и вором я ни был, до Анджелы мне далеко. Она научила меня всему, что я знаю. Сейчас я смотрел, как она бросает окурок и втаптывает его в мягкую влажную землю. Я пил бурбон и слушал ее тихий голос.

Совещание окончилось. Анджела взяла меня под руку и повела в лес, расстилавшийся за последним бунгало. Мы долго шли, и я изо всех сил напрягал зрение. Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Лишь луна, изредка выныривая из-за туч, бросала на землю слабый свет. Мы углубились в лес на добрых полмили, когда Анджела вдруг остановилась. Она долго молчала, а потом я услышал ее настоящий голос. Таким голосом она разговаривала только со мной.

– Что ты здесь делаешь? – Она поглядела мне в глаза и покачала головой. – Что такого он наобещал, чтобы выманить тебя сюда?

– Ничего. Просто указал адрес, и все.

– Кажется, я учила тебя никогда не браться за дело, пока не получишь полную информацию. Кажется, я учила тебя никогда не доверять незнакомым, особенно если они предлагают работу. Кажется, я учила тебя быть осторожным.

– Да, помню.

– Тогда какого черта ты здесь делаешь?

Я не ответил. Мне казалось, что это очевидно. Какое-то время я смотрел на нее. Брюнетка с короткой, почти мужской, стрижкой, губы – в помаде цвета красного апельсина. На ней было платье за четыре тысячи и бриллиантовые серьги, которые за последние двести лет не примеряла ни одна женщина – Анджела украла их из музея. Сказать, что она была красавица, значило не сказать ничего. Она была воплощением идеальной женщины. Я так и стоял, уставившись на нее, пока она, вздохнув, снова не взяла меня под руку. Когда мы вернулись в отель, ее платье и мой костюм были запачканы грязью. Она проводила меня до номера и в коридоре пожелала спокойной ночи. Я слушал, как стихают на лестнице ее шаги. Вот так началась операция «Азиатская рокировка».

К работе мы приступили с утра.

В те времена работать на Маркуса почитали за честь. Он еще не стал заправилой наркобизнеса, а был самым настоящим «дирижером». Он писал сценарии ограблений, как Моцарт – музыку. Они были масштабны и красивы, а деньги сулили сумасшедшие. Пять лет назад каждый мечтал влиться в его команду, потому что все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Конечно, в работе с ним имелась своя темная сторона. До меня доходили слухи о том, какая участь ожидала тех, кто его подвел. Но это были просто слухи. А тех, кому везло, я видел воочию. Они уходили от Маркуса богатыми. Очень богатыми.

Спустя два дня мы с Анджелой вместе с другими членами нашей команды уже поднимались на борт самолета, выполнявшего чартерный рейс из Лос-Анджелеса в Куала-Лумпур, Малайзия. Самолет принадлежал Маркусу, но он с нами не полетел. Операцией он собирался руководить из Сиэтла, по спутниковому телефону. Он, словно Цезарь, восседал в кабинете собственного ресторана, но никто из нас не жаловался. Ведь с ним мы рассчитывали разбогатеть.

И именно я испортил все дело.

Полет до Атлантик-Сити занял пять часов.

Самолет был марки «Сессна ситейшн соверен» – двухмоторный, размером чуть больше грузовика, с дальностью полета около трех тысяч миль. Он уже был заправлен топливом и стоял наготове, поджидая меня. Никакого контроля безопасности проходить не пришлось. Охранник у ворот едва увидел лимузин Маркуса, как дал отмашку, приказывая пропустить нас на летное поле. Мы подъехали прямо к трапу, и я сразу поднялся на борт. Мы с пилотами обменялись рукопожатиями, но обошлись без формальных представлений. Время было слишком дорого. Уже через пять минут мы поднялись в воздух. Нам предстояло преодолеть две с половиной тысячи миль.

На плече у меня висела черная нейлоновая сумка. Маркус дал мне время забрать из квартиры кое-какие вещи. В сумке лежал кольт тридцать восьмого калибра с коротким курком – Маркус вернул мне его. Зубная щетка. Набор для бритья. Грим. Краска для волос. Кожаные перчатки. Несколько паспортов, водительских прав, удостоверений личности, два мобильника с предоплатой. Пять тысяч долларов от Маркуса, три черные корпоративные карты «Виза» – все на разные имена. На дне сумки – зачитанные «Метаморфозы» Овидия в переводе Чарльза Мартина. Я всегда путешествую налегке.

Предстоящий полет вызывал у меня приятное возбуждение. Давно уже я не брался за такую работу. Я очень придирчив и избирателен. Когда я не работаю, время как будто проходит мимо, словно пленка в быстрой перемотке. Сначала сливаются дни, потом недели. Я сижу у себя в квартире за письменным столом, лицом к окну, и наблюдаю за восходом солнца. Перечитываю и перевожу греческих и римских классиков, исписывая желтые страницы блокнота, иногда берусь за немецких и французских авторов. Бывают дни, когда я только и делаю, что читаю. У меня уже сотни страниц переводов. Эсхил, Цезарь, Ювенал, Ливий. Их слова помогают мне думать. Когда я не на работе, у меня не бывает собственных слов.

Вот чего я ждал все это время – работы, которая наконец-то не будет скучной.

Внутри «сессна» была чрезвычайно удобной. Мне еще не доводилось летать на этой модели, но по большому счету она мало чем отличалась от других частных самолетов. Нос как у хищной птицы, под хвостом два мощных двигателя. Взлет чем-то напоминал аттракцион в парке, но, как только мы набрали высоту в пять с половиной миль, полет выровнялся, а гул двигателей стал почти неслышным. В салоне было восемь кресел, плюс два для пилотов, и стоило это удовольствие около двадцати миллионов. Зато сиденья были как в первом классе. В хвостовой части салона находился полноценный бар, под потолком – плоский телевизор, настроенный на круглосуточный канал новостей, рядом с кофеваркой – спутниковый телефон. Беспроводной интернет. Когда вышел второй пилот и сказал, что можно ходить по салону, я встал и приготовил кофе. Но все равно чувствовал себя не слишком уютно. Все-таки в самолете лучше сидеть.

С кофейником в руках я вернулся на свое место, налил себе чашку кофе и выпил. Потом налил еще и открыл книгу. Я почему-то нервничал, но никак не мог понять, в чем дело.

Прошло минут двадцать, и на экране телевизора появилась заставка: Перестрелка в «Ридженси». Я прибавил звук. Имена жертв не называли, но промелькнула старая фотография Морено в оливковой солдатской форме, а следом пара снимков отеля-казино и асфальта со следами пуль. Телевизионщики расположились на набережной, и по толпе зевак на заднем плане нетрудно было догадаться, в каком месте произошло нападение. Женщина-репортер сообщила, что убитых четверо, из них один налетчик. Полиция разыскивает, добавила она, двоих сбежавших преступников. Это меня насторожило. Я и так подозревал, что был третий стрелок – судя по тому, что рассказал Маркус, – и вот мои догадки подтвердились. По словам репортера, налетчики были отлично осведомлены о системе безопасности казино. Расследование идет полным ходом.

И тут экран заполнила фотография Джерома Риббонса из полицейских архивов.

Я чуть не вылил на себя кофе. Фото сделали несколько лет назад, но это определенно был он. Разыскивается для дачи показаний. Имя Риббонса было набрано крупными буквами внизу экрана рядом с номером телефона, по которому следовало сообщить о его местонахождении, и репортер зачитала его полностью. И четырех часов не прошло, а они уже установили его личность. Черт!

Я нажал на «паузу» и, слегка прищурившись, вгляделся в снимок на экране. На фотографии Риббонс был года на четыре моложе, чем сейчас. Он хмуро таращился в объектив налитыми кровью глазами. Толстый, даже жирный, с каким-то мальчишеским, несмотря на жесткую щетину, лицом, он чуть сутулился, как бурый медведь, и вообще выглядел измученным. Снимок был сделан полицейским управлением Филадельфии, так что задержанного сфотографировали в его собственной, а не тюремной одежде. Многочисленные татуировки свидетельствовали о бурном прошлом. Я разглядел у него на запястье стилизованного оленя. Судя по количеству рогов, парень отсидел пять лет. Наколка под подбородком в виде пистолета выдавала принадлежность к банде. Нос был сломан, костяшки пальцев сплошь в шрамах.