– Увидим. Завтра. А теперь пойду-ка я спать. Какой смысл повторять одни и те же доводы… и попусту расстраивать друг друга? Мне этого совсем не хочется, Алек. Ничего хорошего это не принесет.

Она повернулась и пошла к двери, даже не попросив поцеловать ее на ночь.

– Маргрета!

– Да, Алек?

– Вернись и поцелуй меня.

– А зачем, Алек? Ты же женатый человек.

– Гм… Ну, ради Бога… ведь поцелуй еще не измена.

Она грустно покачала головой:

– Знаешь ли, Алек, есть разные поцелуи. Я бы не целовала тебя так, как целовала раньше, если бы не была готова с радостью заняться любовью. Для меня это счастливое и вполне невинное занятие… а для тебя – измена. Ты даже напомнил мне, что сказал Христос женщине, уличенной в прелюбодеянии. А я не грешила… и не собираюсь вовлекать тебя во грех. – Она снова повернулась к выходу.

– Маргрета!

– Да, Алек?

– Ты спрашивала, не собираюсь ли я снова пригласить тебя зайти ко мне попозже. Так вот, я прошу. Сегодня. Ты придешь ко мне попозже?

– Это грешно, Алек. Для тебя это грех, а стало быть, он превратит все в грех и для меня – ведь я буду знать, как ты это расцениваешь.

– Грех! Я не знаю, что такое грех. Знаю только, что ты мне нужна… и думаю, что нужен тебе.

– Спокойной ночи, Алек. – И она быстро вышла из каюты.

Прошло немало времени, прежде чем я решил почистить зубы, умыться, а затем еще раз принять душ. Я пустил еле теплую воду и слегка успокоился. Но когда я улегся в постель, то долго не мог заснуть, предаваясь тому, что считал размышлениями, хотя на самом деле это занятие таковым не являлось.

Я вспоминал многочисленные серьезные ошибки, совершенные мною за все годы жизни, перебирал их одну за другой, сметая с них пыль и подвергая тщательному изучению, чтоб понять, как я превратился в тупого, неуклюжего, безмозглого, самодовольного, упрямого как осел идиота и как, добившись успеха в этом похвальном начинании, унизил и ранил самую лучшую и самую милую женщину на свете.

Подобным никчемным самобичеванием я могу заниматься чуть ли не всю ночь, особенно если перед этим наговорил неимоверное количество глупостей. Мое сегодняшнее поведение было вполне достойно того, чтоб я неделями таращился в потолок.

Было уже за полночь, когда меня разбудил звук ключа, вставляемого в замок. Я нашарил кнопку прикроватного ночника как раз в тот миг, когда Маргрета сбросила халат и улеглась рядом со мной. Я тут же выключил свет.

Она была теплая и нежная. Она дрожала и плакала. Я ласково обнял ее и попытался успокоить. Ни она, ни я не произнесли ни единого слова. Слишком уж много слов было сказано раньше, и бóльшая часть их, к сожалению, принадлежала мне. Пришло время, когда нужно было только крепко обняться и говорить без слов.

Наконец бившая ее дрожь стала стихать, а потом прошла совсем. Дыхание выровнялось. Она вздохнула и еле слышно произнесла:

– Я не могла оставаться одна.

– Маргрета, я люблю тебя.

– Ах, и я люблю тебя, да так, что сердце щемит.

Столкновение произошло, когда мы оба уснули. Поначалу я и вовсе думал, что не засну, но все-таки расслабился – впервые после хождения по углям – и, конечно же, задремал.

Первым был невероятной силы толчок, который едва не сбросил нас с кровати, затем послышался пронзающий барабанные перепонки визг гнущегося, разрывающегося металла. Я включил ночник и увидел, как переборка в изножье кровати медленно выгибается вовнутрь.

Раздался сигнал общей тревоги, что усилило и без того оглушительный шум. Стальной борт корабля вздулся и с треском лопнул; в дыру просунулось нечто белесое и очень холодное. Свет погас.

Уже не помню, как я выбрался из кровати и выволок Маргрету. Корабль тяжело накренился на левый борт, мы покатились к внутренней переборке. Я ударился о дверную скобу, уцепился за нее правой рукой и повис, а левой рукой изо всех сил прижимал к себе Маргрету. Теперь корабль завалился на правый борт. В каюту через пробоину ворвался холодный ветер и хлынула вода – мы все это чувствовали, но ничего не видели. Корабль выпрямился, потом снова резко лег на правый борт, и я выпустил скобу.

То, что произошло потом, – мои догадки; кругом стояла кромешная тьма и раздавалась безумная какофония звуков. Мы упали – я крепко держал Маргрету – и вдруг оказались в воде.

Видимо, когда судно завалилось на правый борт, нас вышвырнуло в пробоину. Повторяю, это лишь догадки. Мне точно известно лишь то, что мы упали вместе и довольно глубоко ушли под воду.

Когда мы вынырнули, я все еще прижимал к себе Маргрету левой рукой, почти как настоящий спасатель на водах. Мне удалось оглядеться и набрать в легкие воздуха, а потом нас снова накрыло волной.

Корабль шел где-то совсем рядом. Дул холодный ветер, раздавался непонятный скрежет, рядом с бортом виднелась какая-то темная громада. Больше всего меня пугал корабль, точнее, его двигатель, гребной винт за кормой. Каюта С-109 была ближе к носу, однако, если не удастся отплыть подальше от судна, нас с Маргретой смелет в фарш. Я еще крепче прижал ее к себе и, изо всех сил загребая одной рукой и колотя ногами, устремился прочь от корабля. Я уже торжествовал победу, ощущая, что грозящая нам опасность почти миновала… и вдруг с размаху врезался головой в отвердевшую мглу.

Мне было удобно и не хотелось просыпаться. Но дергающая боль в голове раздражала, и хочешь не хочешь, а проснуться пришлось. Я тряхнул головой, словно отгоняя назойливую боль, и тут же набрал полный рот воды. Я откашлялся.

– Алек? – раздался голос Маргреты где-то совсем рядом.

Я лежал на спине в соленой, теплой, как кровь, воде; меня окружала беспросветная тьма – я как будто вернулся в материнское чрево, если такое возможно по сию сторону смерти. А может быть, это и есть смерть?

– Маргрета?

– Ах! Ох, Алек! Какое счастье. Ты так долго спал! Как ты себя чувствуешь?

Я пошарил вокруг, проверил одно, другое, подвигал третьим и четвертым и понял наконец, что завис в воде рядом с Маргретой, которая тоже лежит на спине, поддерживая мою голову руками – классическая поза спасателей из Красного Креста. Она делала медленные лягушачьи движения ногами, чтобы удержаться на поверхности.

– По-моему, со мной все в порядке. А как ты?

– Все хорошо, дорогой, особенно теперь, когда ты проснулся.

– Что случилось?

– Ты врезался головой в гору.

– В какую гору?

– В ледяную. В айсберг.

(Айсберг? Я старался припомнить все, что произошло.)

– Что еще за айсберг?

– Да тот, который налетел на корабль.

Кое-что припоминалось, но ясной картины пока не возникало. Ужасный толчок, будто судно с ходу наткнулось на риф, а затем мы оказались в воде… Попытка отплыть подальше, удар обо что-то головой…

– Маргрета! Мы же в тропиках, почти на широте Гавайских островов. Откуда тут взяться айсбергу?

– Не знаю, Алек.

– Но это… – Я хотел сказать «невозможно», а потом подумал, что из моих уст это прозвучит глупо. – Вода здесь слишком теплая для айсбергов. Послушай, да не напрягайся ты так, в соленой воде я плаваю не хуже мыла «Айвори».

– Ладно. Но я все равно тебя придержу. В темноте я тебя уже чуть не потеряла и ужасно боюсь, как бы это не повторилось. Мы упали в довольно холодную воду, а теперь она теплая. Значит, айсберг уже далеко.

– Конечно, держись за меня. Я тоже не хочу тебя потерять.

Я вспомнил, что поначалу вода и впрямь была холодна. Или это просто показалось после чудесной теплой постели? И ветер был студеным.

– А что случилось с айсбергом?

– Не знаю, Алек. В воду мы упали вместе. Ты схватил меня и оттащил подальше от корабля. Именно это нас и спасло. Однако было так темно, как бывает только в декабрьские ночи, поднялся сильный ветер, и в непроглядной тьме ты врезался головой в лед. Вот тогда я тебя чуть не потеряла. От удара ты лишился чувств и выпустил меня. Я ушла под воду, нахлебалась, потом всплываю, отплевываюсь, а тебя не нахожу. Алек, я никогда в жизни так не пугалась! Тебя нигде не было. Я ничего не вижу, шарю вокруг, а тебя нет; зову тебя, а ты не откликаешься.