Оба они - и отец и муж - имели право. Сам Балиор дал его. Только почему, несмотря на божественное благословение, тепло этих людей было таким горьким, неприятным? Оно падало на дно колодца, слишком быстро растворяясь, разлетаясь, пропадая. То тепло, которое едва насыщает нелюдя, человека разрушает, отравляет.

      Но дальше, в самом конце улицы, померещилось другое: густое, сладостное, чистое. Алан потянул его в себя и, не удержавшись, сам потянулся к этому теплу. Медленно-медленно он приближался к тупичку в лабиринте домов, к заветному питательному источнику. Туда, где маленький мальчик играл с подобранным где-то щенком. Любимой псине он соорудил, как смог, жилище из досок и тряпок и подкармливал ее своей едой, которую тайком недоедал и припрятывал за пазуху.

      Эмоции детей чисты и просты, будь то искренняя радость или испепеляющая злость, в них мало взрослых оттенков и примесей. Этот ребенок был счастлив, беззаботно, безоговорочно счастлив. Такое редкое, такое вкусное тепло...

      Алана затрясло от нетерпения. Захотелось выпить все, сразу, одним глотком!

      Еле сдерживаясь, он совсем забыл о том, что происходит вокруг.

      А он тем временем уже вышел из тени домов и медленно надвигался на ребенка.

      Щенок зарычал и зашелся визгливым тявканьем. Мальчик вздрогнул и обернулся.

      Только что мягкие, светлые, так хорошо согревавшие лучи вмиг обратились в ледяные стрелы. Алан покачнулся от неожиданности и резкой едва выносимой боли.

      Отчаянный и оглушительный детский крик и щенячий лай взвились над домами. И покатились прочь: ребенок, не замолкая, юркнул в какую-то щель казавшегося глухим тупика (псина последовала за ним) и был таков. Только звон в ушах остался.

      Недовольно вздохнув, Алан пошел дальше.

      И снова дома, улицы, лужи и хлюпающая грязь на немощеных проулках. И люди, люди, люди... С их переживаниями, чувствами, теплом...

      Нелюди живут при храмах. Но лишь храмы крупных, густонаселенных городов и реже сел могут позволить себе нелюдя. Не потому что содержание этих существ слишком затратно или выдаются они только хорошо зарекомендовавшим себя старшим храмовникам (хотя и это отчасти тоже). Все упирается лишь в пищу для «судей Балиора»: там, где мало людей, мало и человеческого тепла, без которого нелюдь не выживет, засохнет, как цветок без влаги.

      А еще нелюдь при храме всегда один. Эти создания не выносят присутствия друг друга.

      Потому Март в поисках баронессы и возлагал на Алана большие надежды.

      Тот встречался с себе подобным много лет назад, когда был еще ребенком. Странные и очень неприятные ощущения, почти стершиеся из памяти. А если теперь, столько времени спустя, он не сможет их узнать?

      По мощеной улице прогрохотал отряд стражи - десять человек, единственные, что не шарахнулись от прохожего в сером плаще - привычные. Восточные кварталы они с шумом покидали, но кто мог поручиться, что в этот момент задворками туда не пробирается женщина с младенцем на руках? Что ж, если такое предположение верно, для «судьи Балиора» найдется работа.

      Алан пониже натянул капюшон, опустил голову, скрывая лицо от чужих взглядов, и свернул в проулок. Чуть-чуть попетлял в лабиринте домов.

      И понял, ощутил, что все сомнения и опасения были напрасны: другого нелюдя нельзя не узнать.

      Говорят, есть такое явление - смерч - большая воронка из ветра, что берет начало прямо от земли и уходит высоко в небеса, вращается с безумной скоростью и втягивает в себя все, что попадается на пути.

      Когда нелюдь смотрит внутрь себя, он видит колодец, глубокий, холодный. Но нелюдям, как и людям, сложно увидеть себя со стороны.

      Алан ощущал присутствие себе подобного и понимал, наверно, первый раз в жизни, что в действительности колодец не глубок - он бездонен. Он не имеет ни прочных, ни зыбких границ, он вообще не имеет границ. Этот колодец, то, что живет внутри нелюдя, подобен смерчу - вечно всасывающей, пожирающей воронке, затягивающей внутрь человеческое тепло.

      А что бывает, когда сталкиваются две воронки? Насчет смерчей Алан ничего не знал, но нелюди «гасят» способности друг друга. Каждый неосознанно хочет урвать себе побольше тепла, и если один не сможет контролировать себя, второй в его присутствии окажется совершенно слеп.

      Чутье вело Алана сквозь затейливую вязь проулков. Он старался вытянуть как можно дальше свои невидимые руки, прощупать дорогу, насколько хватит сил. Как знать, в какой момент подведет «зрение» и насколько сильно подведет.

      Позади осталась мостовая, под ногами то хлюпала грязь, то проминались абы как набросанные булыжники и полусгнившие доски. От едкого запаха свербело в носу. Неподалеку, за каменной стеной в полтора человеческих роста мерно текли зловонные сточные воды. Едва заметный среди мусора и обломков, в ограде имелся лаз. А за ним...

      Странно, что Алан не терял чутье в такой близости от другого нелюдя. Лишь чуть сложнее стало различать детали, да «обзор» малость уменьшился. Наверно, тот, другой, просто еще слишком мал.

      Вздохнув, «судья Балиора» опустился на колени и сунулся в лаз. По другую его сторону пришлось прижиматься спиной к стене ограждения, плавно переходящей в стену дома и идти влево мелкими шажками, по самой кромке канавы. Еще чуть-чуть и будет поворот, а за ним - укромный закуток, где прячется баронесса. И как она только об этом месте узнала?

      Но Алан медлил, стоял, замерев, прижавшись к холодному камню, и грелся. Там, за поворотом, баронесса кормила грудью маленького нелюдя, баюкала его, прижимала к себе, шептала что-то ласковое и улыбалась, наверняка улыбалась. Бывают такие улыбки, которые и без глаз можно увидеть. От них веет теплом, нежным, бережным. Алан слышал, как подобными словами описывали прикосновения, но к нему так никогда не прикасались.

      А тепло баронессы было обволакивающим, бесконечно любящим. Его хотелось пить жадными глотками, но поступать так было бы святотатством. И Алан тянул его понемногу, по ниточке, наслаждаясь каждым мгновением.

      Влажная земля проседала под ногами, оползала вниз, к зловонному ручью на дне канавы. Еще немного - и стекать бы Алану туда вместе с грязью.

      Пришлось, судорожно хватаясь руками за стену, делать последние шаги и выходить в закуток.

      Баронесса дернулась и подняла глаза на выросшего перед ней человека... Нет, не человека...

      Тонкое нежное кружево ее тепла задрожало, в нем начали прорастать липкие слизистые жгуты страха. Мгновения тянулись, и еще недавно чистые светлые нити уже оплетались сверху серой паутиной отчаянья и безысходности. То тепло, что было таким неповторимо сладким, приобрело дурной привкус. У людей после вынесения обвинительного приговора за серьезные преступления, этой дрянью пропитано все существо. Но для баронессы она была словно оболочка, грязь, скрывшая под собой драгоценный камень.