Главной головной болью представлялся уже известный Николай Петровских, при одном взгляде на которого Сергею Петровичу хотелось одновременно и пристрелить его из своей 'мосинки', и в приступе омерзения вымыть руки с мылом. Таких наглых и самодовольных болванов, уверенных в собственной безнаказанности, Сергей Петрович еще не встречал и всерьез подозревал, что в самое ближайшее время этим типом будет непременно спровоцирован какой-нибудь конфликт, который вынудит его, Петровича, изгнать этого человека из племени, если не приговорить к смертной казни. Сергей Петровича охватило неприятно свербящее ожидание еще неизвестного события, которое он совершенно не желал возглавлять, и одновременно был не в силах предотвратить. То есть предотвратить, конечно, было возможно, но это лишь означало, то, что высшую меру социальной защиты этому сынку казнокрада надо было выписывать не на основании совершенных им преступлений, а только из предчувствия того, что он их обязательно совершит. Мерзкая дилемма. И так плохо, и эдак тоже нехорошо.
Второй проблемой из упавшего буквально на голову пополнения была бывшая педагог этих французских школьников - мадмуазель Люси д`Аркур, к которой у Петровича установилась стойкая неприязнь, в основном из-за постоянной демонстрации ею стойкого неприятия, как самих вождей племени Огня, так всего того, что они делают. А также чувствовалось в этой особе нечто чуждое, скрыто-враждебное, очень глубокое, неразрывное с ее личностью и базовыми убеждениями - а, следовательно, и трудноискоренимое.
Совершая ознакомительную экскурсию для французских школьников по своей территории, Сергей Петрович окончательно решил повысить статус подведомственной ему социальной структуры, уже мысленно называя ее племенем. И в самом деле, сто с лишним человек, из которых чуть меньше ста дееспособных и экономически активных, к тому же разбитых по происхождению на четыре подсообщества - это далеко уже не клан, а именно племя.
Так вот, мадмуазель Люси выглядела в этом племени так же органично, как павлин в курятнике, и не было такого установившегося уже обычая, который бы не шел вразрез с ее особым личным мнением. Правда, никаких уголовных преступлений со стороны этой женщины Сергей Петрович не ожидал, а, следовательно, относился к ней весьма спокойно, как к неизбежному, но в общем-то безвредному злу. Тут надо было опасаться прямо противоположного - как бы Лани и полуафриканки, которых она попробует обратить в свою феминистическую веру, не устроили бы ей хорошей трепки с выдиранием волос и расцарапыванием морды лица.
За своих учениц, в смысле за Лизу и Лялю, Сергей Петрович был совершенно спокоен. Выдержки у них хватит, и в драку за любимых мужей они не кинутся. А вот насчет всех остальных такой уверенности не было. Что, если эта воинствующая феминистка начнет дурить головы местным женщинам? Налетят и разорвут, ибо такой уж у местных пылкий темперамент, особенно у полуафриканок. Надо будет поговорить с женщинами и объяснить им то, что не надо особо резко реагировать на возможную пропаганду дурацких идей гендерного равенства со стороны французской учительницы, которую, в крайнем случае, можно будет просто игнорировать.
Петрович призадумался. В ходе наблюдений за этой особой, а также со слов Ольги напрашивался вывод, что она весьма энергична, горда и самоуверенна, к тому же горячо предана своим идеалам. Если абстрагироваться, то это, безусловно, положительные качества, и вопрос в том, чтобы направить их если не в полезное, то хотя бы в нейтральное русло. Конечно, было бы желательно изменить саму идеологию мадмуазель Люси, но это, конечно же, вряд ли удастся. Непременно, она будет стремиться завоевать авторитет - а вот этого допустить никак нельзя. Авторитет дает власть, а власть всегда в некотором роде распространяется и на умы. Так что, после недолгих, но серьезных раздумий, Сергей Петрович решил, что Люська, как он ее окрестил, в отличие от той же инициативной пятерки, никогда не получит в племени никакой руководящей должности, и ее пожизненный удел - это тяжелый физический труд - месить раствор, таскать кирпичи, или в крайнем случае, как и положено добропорядочной женщине, прясть и ткать при свете свечи, то есть, пардон, пока что электрической лампочки. И это все - никакого преподавания французского языка и чего-либо еще, что она считает для себя достойной работой, она не получит. Тем более что этот самый французский язык должен был быть переведен на роль языка для бытового общения между самим французами, чему поможет уже созданное среди местных русское языковое поле, а затем французский язык должен и вовсе исчезнуть почти без следа, ибо у зарождающейся цивилизации должен быть только один центр кристаллизации.
Все же остальные французские школьники, в количестве шестнадцати человек, в основном девочек, в общей массе представлялись Сергею Петровичу таким неопределенным колышущимся болотом, из которого может выделиться как и нечто хорошее, так и нечто плохое, и которое будет следовать за сильным и ярким вождем. И очень хорошо, что Люська не имеет среди них абсолютно никакого авторитета, и падение бывшего педагога на дно социальной иерархии ее бывших подопечных скорее радует и забавляет, чем печалит и вызывает сочувствие. Это, конечно, тоже нехорошо, и говорит об их душевной черствости и грубости, но чего вы хотите от европейцев, которые предпочитают жить каждый сам по себе.
Кстати, глядя на нежно воркующую первую французскую парочку, Сергей Петрович уже подумывал, не стоит ли обвенчать - то есть повязать - Роланда с Патрицей прямо на сегодняшнем вечернем празднике...
С одной стороны, пара к этому явно готова - вон как держатся за руки, глядя друг другу в глаза, да и заявление соответствующее от жениха уже было. Теперь, если невеста согласна (а она явно согласна, и ей только надо прямо и в лоб задать соответствующий вопрос), то дело только за самим Сергеем Петровичем, ну и еще немного за женсоветом. Хотя в этом случае женсовет немного побоку - парень хочет взять в жены девушку, с которой он вместе пришел в племя. Нехорошо, если вопрос - быть или не быть их семье - будет решать женсовет племени.
С другой стороны, молодую семью надо будет где-то поселять, и хоть одна свободная комната в общежитии, зарезервированная как раз для вот таких непредвиденных нужд, имеется, но рассчитана она на шесть человек, и поселять туда только двоих будет излишней роскошью. При этом вопрос о наделении Роланда дополнительными женами даже не рассматривался. Во-первых, среди Ланей и полуафриканок половозрелые девушки уже закончились, а вторая, третья, пятая жена-француженка для Роланда - это не совсем то, что нужно для выравнивания генетических потенциалов.
Во-вторых, имеет место соображение, частично противоречащее тому, что 'во-первых', а частично с ним согласующееся. Брак - это личное дело будущих членов семьи, причем всех членов. Это своего рода коллективный договор, обеспечивающий согласие и семейный уют, и принудительное вмешательство в это дело хоть со стороны совета вождей, хоть со стороны женсовета недопустимо, и Петрович просто не хотел этим заниматься, ибо такие вопросы должны устаканиваться сами по себе. Хочет Роланд взять в жены Патрицию - пусть берет, раз она согласна, а все остальное им пока можно дать авансом. Но все равно вопрос жилплощади для молодых следует обсудить с вождями.
Сергей Петрович его и обсудил, как только рабочий день был досрочно закончен (около пяти) и все вернулись к казарме и общежитию быстренько помыться, почиститься и приготовиться к празднеству, что должно было начаться ровно на заходе солнца. Историческое для Роланда с Патрицией заседание Правительства племени состоялось в полутемной столовой, где кипел большой казан с грибным супом двойной жирности и шкворчали казаны с разными деликатесами. Кроме того, Сергей-младший ради праздника сходил с Гугом на охоту, добыв молодого оленя, и теперь над наполненной рдеющими углями ямой, медленно вращаясь, жарилась эдакая огромная шаурма из цельной туши, нашпигованной кусочками свиного сала, диким луком, чесноком и прочими местными травами-приправами. Предусматривался еще шашлык от Антона Игоревича и другие вкусности, включая нарезанный ломтями прямо с сотами дикий мед.
