– Ангелина Владимировна, разрешите... Мы не все успели по этике, можно Владимиру Ивановичу ответить на наши вопросы?

Жевновач уходит, а я разворачиваю очередную записку. «Представьте, что вам 20 лет. Вы знакомитесь с девушкой, встречаетесь, полюбили ее. Вы решили жениться. И вдруг узнаете, что она в прошлом судима. Как вы поступите в таком случае?»

Отвечаю, не задумываясь:

– В условии заданной вами задачи сказано, что я полюбил. Значит, было за что. Разрешите задать вопрос вам: почему бы в таком случае и не жениться? Лично я не вижу препятствующих причин.

И разворачиваю следующую записку. «Любите ли вы готовить? Если нс секрет, что именно умеете? Кузовлева, староста класса».

Я отыскал глазами колонистку с копной огненно-рыжих волос, спадающих на плечи, ту, которая в начале урока сдавала мне рапорт.

– Иногда готовлю, – отвечаю, глядя на Кузовлеву. – Что за мужчина, если он не может заменить жену у плиты! Ну, а если конкретно?.. Умею десяток блюд из мяса. Жене и сыну особенно нравится курица под майонезом.

(На следующий день мы беседовали с Кузовлевой об успеваемости в отделении, и она не отошла, пока не записал ей в блокнот один свой рецепт. Что это было: особое доверие или продолжение «прописки»?)

Еще одна записка: «Как вы относитесь к курящим женшинам?» Подписи не было, но я так думаю, что под этим вопросом могла бы подписаться каждая.

– Плохо отношусь. И особенно плохо, больше того, вообще не понимаю курящую женщину, когда она беременна или кормит грудью.

Я отвечал и боялся, что очередным вопросом будет такой: курю ли я? Но колонисток интересует другое:

– А ваша жена, будучи беременной, курила?

Я их разочаровываю:

– Она вообще не курит.

И берусь отвечать на новую записку. «Сами понимаете, жили мы до колонии по-разному. Что делать в будущем девушке, которая захочет стать матерью, но не сможет?» (Без подписи.)

– Можно взять ребенка в Доме малютки. Нужно только подумать, сможешь ли ты стать для него матерью.

Реплика из класса была неожиданной.

– Еще чего! Пусть сами матери растят своих недоносков! Нам – чужое не надо!

В отличие от всех остальных я не понял, кому была адресована и почему вообще могла возникнуть эта реплика, потому что не знал еще историю Шумариной. Прозевав время аборта и желая избавиться от ребенка, она решила уехать рожать в дальнюю деревню, но роды застали в дороге. Закрывшись в туалете вагона скорого поезда она, преодолевая боль, приняла сама у себя роды, перегрызла зубами пуповину и, завернув ребенка в припасенную заранее простыню, выбросила его за окно. По счастливой случайности сверток с ребенком упал в сугроб, и тут же его зов был услышан проходящим мимо железнодорожником. Но «села» Шумарина за квартирные кражи, чем часто козыряет, не желая вспоминать о преступлении более страшном – против своего ребенка.

Вопросы продолжила колонистка у окна.

– Чтобы усыновлять, куда в первую очередь нужно обратиться?

– В районный отдел народного образования. К инспектору по охране детства.

Были еще вопросы. На разные темы. Достаточно серьезные, зрелые. И вдруг такой:

– В каких городах вы бывали?

– Ну, много в каких. В Ленинграде, в Москве, Новосибирске, Саратове...

– А в Томске были?

– А в Черкассах?

– В Одессе, Ворошиловграде, Краснодоне?..

Названия городов следуют одно за другим. Странно.

Что это? Похоже на детскую игру.

– Вот ты, – обращаюсь я к одной из воспитанниц. – Почему спросила именно о Томске?

– Я жила там...

Как все просто, оказывается. Воспитанницы называли города, в которых жили. Теперь понятен их интерес, желание узнать, был ли я там, ходил ли родными для них улицами. Многие уже давно не были дома.

Но почему колонистка сказала: «Я жила там»? Неужто для нее все в прошедшем времени?

– Ты жила в Томске. А после освобождения куда поедешь? – спрашиваю.

– Не знаю, – отвечает растерянно.

– Боишься, что потянет в прежнюю компанию?

– Да нет! Дома много кто знает, что я в колонии. Как на меня смотреть будут? – виновато улыбается. – Я для них навсегда останусь неполноценной...

...Настало время третьего урока. Ангелину Владимировну сменила Вера Юрьевна Лапочкина, старший учитель математики. Весь ритуал «срыва учебного процесса», как полушутя-полусерьезно охарактеризует это позже директор школы, повторился сначала. Я предложил девчатам провести тестирование. Начали с теста «Какими вы будете родителями?». Полученные результаты оказались удивительными и для меня, и для них. Восемнадцать из двадцати восьми воспитанниц, если будут придерживаться тех принципов, о которых заявили избранными вариантами ответов на вопросы, могут стать хорошими матерями. Кое-кто мечтает и о работе с детьми – хочет быть учителем. Пожалуй, это и не удивительно, ведь перед глазами хороший пример: из одиннадцати учителей колонии пятеро удостоены звания «Отличник народного образования УССР». А бывшая начальник колонии Н. И. Минеева – заслуженный учитель республики. Может ли таким похвастать хотя бы одна из наших обычных школ?

Из класса я выходил другим. Укрепилась не только моя вера в реальность исправления воспитанниц, укрепилась – что еще важнее – и их вера в возможность счастливой судьбы.

5

 Надежда Викторовна Заря, невысокая, застенчивая девушка с лейтенантскими погонами – мой наставник. За несколько дней она успела рассказать мне основное о колонии, перечислила вкратце мои обязанности, охарактеризовала каждую воспитанницу из шестого отделения, в котором нам предстоит работать. Уже из первой беседы с Надеждой Викторовной можно было понять: ей нелегко. Да и кому из воспитателей легко здесь – с детьми, которые совершили уголовные преступления, среди которых и тяжелые: убийства, грабежи, соучастие в изнасиловании...

На мой оптимизм от первых уроков Надежда Викторовна сухо заметила:

– Не спешите с выводами. Вы человек новый, вам хотят понравиться. Но как только привыкнут – начнут чудить. – Заря скупо улыбнулась. – Мне тоже они поначалу смирненькими казались. В Корниенко, к примеру, души не чаяла. До одного случая...

Заря на свою судьбу не жалуется. На работу в органы милиции она была рекомендована комсомолом. Получила юридическое образование. Позже молодого коммуниста Зарю направили в Мелитопольскую воспитательно-трудовую колонию для девушек. Ей с первых дней повезло – попала на стажировку к одному из наиболее опытных педагогов, воспитателю шестого отделения Дине Владимировне Васильченко. Да, именно к той самой Дине Васильченко, которая сейчас начальник колонии.

Как-то, это было на самоподготовке по литературе, Корниенко поссорилась из-за книги с одноклассницей Цирульниковой. Вспыхнув мгновенно, она веером запустила учебник по классу. Книга, описав дугу над головами воспитанниц, приземлилась возле двери. Надежда Викторовна, естественно, сделала Корниенко замечание и приказала поднять книгу. Но та категорически отказалась.

– Янка виновата, пусть и поднимает.

– Я, Катя, видела, что книгу бросила ты. Тебе и поднимать.

– Не буду, – уперлась Корниенко.

Шумарина ей сзади шепчет: «Дура, Катька, подними. Накажут же!» Но та твердо стояла на своем.

– Не подниму!

Молодой воспитатель растерялась.

– Нет, ты сейчас встанешь и поднимешь книгу.

– Не подниму, хоть режьте!

Класс замер. Все взволнованно ждали, чем закончится инцидент. Никто из воспитанниц не поддерживал в той ситуации Корниенко. Кошкарова, к примеру, говорила мне, что хотела тогда встать и поднять учебник, но не решалась. Надежда Викторовна сама подняла ту злосчастную книгу. Подошла, положила ее на парту возле Корниенко. Стараясь казаться спокойной, сказала:

– Продолжаем самоподготовку.

Все облегченно вздохнули. Кроме Корниенко. Лишь через неделю, убедившись, что воспитатель этот инцидент не вынесла за пределы классной комнаты, она подошла и извинилась перед Надеждой Викторовной.