Оставив воспитанниц отдыхать перед началом производственной смены, я спустился вниз. Встретил по пути Водолажскую. Она заглядывает мне в глаза, вроде о чем-то спросить хочет.

– Тебе что, Водолажская? – интересуюсь.

Девушка молчит.

Повторяю вопрос. Опять молчит. И я вспоминаю о письме. Она выхватывает его из моих рук и убегает.

7

Увиделись мы снова лишь на следующий день. Шестое отделение занималось в первую смену. Значит, с полдевятого утра до десяти по распорядку дня самоподготовка. Сидят воспитанницы в классе, делают домашние задания. Моя забота – следить за порядком, могу помочь и в учебе, если кто обратится.

Прохорова подошла – объяснил непонятный ей вопрос из учебника по основам Советского государства и права. Алена Большакова присела на стул рядом – с ней пошептались минут пять о Достоевском. Потом попросил у старосты сигнальную тетрадь. Кузовлева принесла, хотела идти обратно, но я задержал.

– Присядь, поговорим.

Как и ожидал, поговорить было о чем. За предыдущий день по химии, украинской литературе и алгебре «четверки» за поведение.

– Почему «четверки»? Кто нарушал дисциплину?

Староста класса вздохнула.

– Гукова письмо писала вместо конспекта, ее и засекла математичка.

– Не понял...

– Это заметила Вера Юрьевна, – повторила, поправляясь, Кузовлева.

– А на украинской литературе что было?

– Гукова стих не выучила. Пререкалась с Ангелиной Владимировной.

Я разрешил старосте вернуться на место и бросил тяжелый взгляд на Гукову. Она будто предвидела это (наверное, подслушала наш разговор со старостой), дописала что-то, сложила вчетверо листок и передала мне.

«Выведи, мой друг, меня сперва из затрудненья, а нравоучение ты и потом прочтешь. Это Жак Лафонтен сказал, вы его должны послушать».

Тяжелый комок подкатил к горлу. Она еще и кокетничает. Затрудненье у нее? А у матери, которой показала на судебном заседании кукиш?.. Пробовала Гукова хоть на минуту поставить себя на место той женщины? Написал ей в ответ на том же листке: «Будешь еще письма писать на алгебре, придется всего Лафонтена наизусть учить». Передал записку через Кошкарову. Задержал взгляд на книге, что лежит на ее парте. «Отец Горио» Бальзака. Рядом толстый журнал «Новый мир» с «Последней пасторалью» Алеся Адамовича.

– И на свободе много читала? – тихо спрашиваю у нее.

– Да.

– Серьезные вещи?

– Нет, больше развлекательные.

– А сейчас что же?

– Ищу, Владимир Иванович, смысл в жизни, – вздыхает Кошкарова. – Хочется лучше разобраться во внутреннем мире человека.

– Когда читать столько успеваешь?

Аня пожала плечами: не знаю, мол, успеваю как-то.

Гукова, получив записку, игриво улыбалась, как бы заверяя, что письма писать на алгебре впредь не будет.

Видимо, заметив наш обмен записками, решила написать и Водолажская. Прежде чем прочесть послание, задержал взгляд на ее лице, которое не выражало ничего, кроме безразличия и отрешенности.

«Ну, спасибо вам, дорогой учитель, – написала мне Водолажская. – Век молиться на вас буду за письмо, которое написали моей матушке. – Дальше ее прорвало. – Как вы могли, не понимаю. Зачем матушке сообщать, что я крыса, перечислять мои оценки по предметам? Что я, маленькая? Сама не могу за себя отвечать? Боже, я так разочаровалась в вас! Оставьте меня в покое! А то я могу не выдержать, сорваться и наговорить грубостей. Забудьте о своей идее втянуть меня в актив. Уж лучше с отрицаловкой, веселее. И обойдусь я без вашего УДО».

Эти письма, которые вчера раздавал, проверяла Надежда Викторовна, и я не знал, что написала Анна Анатольевна Водолажская своей дочери Ольге. Но я хорошо помнил свое письмо ей, в котором был достаточно сдержан и дипломатичен. Любопытно, что такое она написала дочери?

– Задержись, – попросил Водолажскую после окончания самоподготовки. – Я оставлю тебя в покое, лишь когда закончится твой срок.

– Не оставите в покое? Как это понимать?

– Как хочешь, так и понимай.

Водолажская, очевидно, поняла по-своему.

8

У окна за партой сидит семнадцатилетняя Кузовлева. Вглядываюсь в нее. Какая она бледная и грустная! Темные тени под глазами, и, когда вызываю, отвечает растерянно и, вероятно, потому неверно.

– Отчитываясь друг перед другом в покупках, нужно ли придерживаться бухгалтерской точности: капуста – 28 копеек, кефир – 31 копейка, печенье – 24 копейки?

– Можно придерживаться, – говорит, пожимая плечами.

– А ты не думаешь, что от умения грамотно и рационально распоряжаться семейным бюджетом в немалой степени зависит счастье и благосостояние молодой семьи?

– Не знаю, – неуверенно продолжает отвечать Кузовлева.

Что с ней? Может, больна? Через два месяца у Тани комиссия по условно-досрочному освобождению. Она – активистка и, по-видимому, будет освобождена на год раньше окончания срока. Радоваться надо, а она, как в воду опущенная. Впрочем, ее можно понять. Ведь Кузовлева не совершала таких преступлений, как Гукова или Бондарь, и даже не воровала ничего, как Водолажская, у нее по-другому все, нелепо и поэтому обидно. Кузовлева – сирота. Воспитывалась у дедушки с бабушкой – родителей спившейся и погибшей «по пьяному делу» матери. Материально девочка жила неплохо, а морально? В школе скучно, у дедушки с бабушкой – скучно, во дворе – более-менее. В поиске приключений поддалась однажды на уговоры старшей подруги и согласилась пойти в «компанию». Точнее будет сказать – в притон наркоманов. И полчаса не провела там, как наскочила милиция, всех задержали, отвезли в крытой машине в наркодиспансер. Злость кипела в душе у девушки: с первого раза и попасться. Успела она принять несколько таблеток седуксена – познакомилась, так сказать, с «колесами». Так что, за это одно закрывать в диспансере? Почему нет у милиции и у врачей хороших диагностических приборов? Почему человека, сделавшего всего лишь первый шаг, ставят в один ряд с прожженными наркоманами? Так рассуждая, Кузовлева решила доказать свою правоту, нагрубила лечащему врачу, ударила медсестру, перебила все окна в палате и коридоре. А спустя несколько часов уже находилась в камере следственного изолятора. Окно здесь было одно, зарешеченное, под самым потолком.

– Хорошо, Татьяна, садись, – разрешил я ей.

Опросив устно еще несколько воспитанниц, предложил классу небольшое письменное задание:

– Представьте, что каждая из вас уже на свободе. У каждой семья, ребенок. Составьте перечень предполагаемых расходов и накоплений за месяц. Вот на доске образец: на питание – 100 рублей, культурную программу – 25, откладывать на покупку дачи – 40...

– Обязательно дачу? – вставила вопрос Шумарина.

– Это в образце только, – объяснил я. – Желания у всех разные, кто-то захочет откладывать на машину, кто- то на летний отпуск, это на ваше усмотрение.

Класс с энтузиазмом взялся за работу. Но давалось им это задание нелегко. Вот Кошкарова: записала столбик цифр, потом все перечеркнула, начала по новой. То же самое и у Дорошенко – весь листок исчеркан.

Со всех сторон сыпались вопросы:

– Сколько нужно платить за детский сад? – спрашивала Шумарина.

– А за квартиру, за проездной билет в общественном транспорте? – интересовалась Корниенко.

Чичетка хихикнула:

– Полюбуйтесь Катькой, она больше «зайцем» не будет ездить!

Но эта реплика утонула в граде новых вопросов:

– Кто больше зарабатывает: шофер или металлург? – волновало Цирульникову.

А Водолажская с многозначительной улыбочкой спросила:

– Признайтесь, сколько зарабатывает учитель?

Вскоре работы были переданы на мой стол.

– Надеюсь, вы догадались подсчитать общие суммы, которые вам понадобятся для ведения семейного бюджета? – спросил я, указывая на стопку листов.

– Подсчитали, а как же, – заверили воспитанницы.

– Тогда последний вопрос: как считаете, полученные суммы не выше тех, реальных, которые вы с мужем будете иметь в месяц в виде заработной платы?