— Ты признаешь, что я прав.

— Это была комната, полная поглупевших граждан. Но, может быть, мы заметили нечто, чего не видел ты.

— Ах, эти. Бутылки Клейна. Правда и неправда. — Я рад, что видел то, что видел, не отдавая предпочтение ни прошлому, ни будущему.

— Проклятие. Иногда мне хочется позаимствовать у тебя ленту.

Грант покачал головой.

— Ты тоже прав. В том, что видишь, чего не вижу я. Я знаю, что ты видишь. Меня это беспокоит. Меня это беспокоит потому, что я не могу увидеть ситуацию такой, какой ее видит гражданин. Я могу логически проследить ход твоих поступков, но черта с два я могу понять эту подвижность.

— Ты имеешь в виду, что ход твоего мышления настолько жестко следует по пути эйзи, что ты не замечаешь этого.

Он не мог упустить возможность поспорить на тему: Гауптман-Эмори; Грант донимал его этим спором постоянно, и сейчас поддерживал, пытался сделать то же самое. И между прочим, легкий налет клинического интереса: выпутайся-ка отсюда, Джастин. Не реагируй. Думай.

— Я имею в виду, — сказал Грант, — если бы мы все были эйзи, у нас не было бы этой проблемы. И у нее не было бы: они установили бы тот чертов психотип, и она стала бы точно такой, какой они хотели. Но она не эйзи. И они — тоже. Им не нужен рационализм, это не то, что они обычно применяют. С моей точки зрения, у тебя, как у них, все поставлено с ног на голову, и я очень хотел бы, чтобы ты послушался и не реагировал. Любые возможные беды придут через годы. Есть время подготовиться к ним.

— Ты совершенно прав: здесь мы имеем дело не с мышлением эйзи. Они не слишком аккуратны. Если на следующей неделе с их прелестным Проектом произойдет что-нибудь неладное, они будут уверены, что это моя вина. Каждый раз, когда та девчонка мне встретится — нет способа избежать подозрений. И факты не имеют к этому никакого отношения. Она запросто лишила нас всякой возможности добиться уступки с Джорданом: проклятье, они могут даже запретить письма.

— Не ищи обвинений. Не веди себя так, как будто тебя обвиняют. Запомни: если ты будешь сопротивляться, они тоже примут меры.

Голос Ари. Из прошлого. Милый, держи себя в руках.

Мальчик, я понимаю твое разочарование, но держи себя под контролем.

Милый, ты боишься женщин? Твой отец боится.

Семья — это такая ответственность.

Он опустил голову на руки. И даже когда он сделал это, знал, что потерял опору, потерял все, рассеял все настолько основательно, насколько удалось, — всю отточенную логику, все самообладание, все защитные механизмы. Он ходил по коридорам Резьюн, как призрак, демонстрировал свою открытость всем, не скрывая слабостей. Он ощущал вокруг себя всеобщее смутное отвращение и настороженность. Большое несчастье Джордана и самообвинение, связанное с тем, что он вызвал все это, погасили в нем огонь, может быть, даже наполовину свели его с ума, — так всем полагалось думать.

За исключением горсточки тех, кто видел ленты. Тех, кто видел эти проклятые ленты и кто знал, что сделала Ари, знавших, почему он просыпался в холодном поту и почему избегает людских прикосновений и даже старается не стоять рядом. В особенности это знал Петрос Иванов, так как он психоскопировал его после того, как Жиро и все остальные закончили с ним. Я собираюсь совершить небольшое вмешательство, говорил Петрос, поглаживая его плечо, пока он постепенно подпадал под воздействие; потребовались три здоровых агента безопасности, чтобы ввести ему наркотик. По распоряжению Жиро. Я только собираюсь сказать тебе, что все в порядке. Что тебе ничто не угрожает. У тебя была травма. Я собираюсь перекрыть тот период. Хорошо? Ты знаешь меня, Джастин. Ты знаешь, что я на твоей стороне…

О Господи, что они сделали со мной? Ари, Жиро, Петрос.

Он плакал. Грант положил руку на его локоть. Грант был единственный, единственный, который мог сделать так. Ребенок коснулся его руки. И снова появились видения. Это было как прикосновение к трупу.

Так он просидел довольно долго. Пока не услышал голоса. Он знал, что это прогуливались какие-то люди на другой стороне сквера. Между ними находилась изгородь, скрывающая их. Но он сделал усилие, чтобы вернуть себе самообладание.

— Джастин? — произнес Грант.

— Со мной все в порядке. Черт возьми. — И сказал то, что никогда не говорил Гранту: — Петрос что-то сделал со мной. Или это сделал Жиро. Или Ари. Ты не видишь этого? Не замечаешь разницы?

— Нет.

— Скажи мне правду, черт побери.

Грант вздрогнул. Странное, сдержанное вздрагивание. И затем боль. Глубокая боль.

— Грант? Как ты думаешь, они сделали что-нибудь со мной?

— Я не понимаю рожденных людей, — проговорил Грант.

— Прекрати пичкать меня этой ерундой!

— Я собирался сказать. — Лицо Гранта побелело, губы разве что не дрожали. — Джастин, вы люди — я не понимаю.

— Не лги мне. Что ты собирался сказать?

— Я не знаю ответа. Господи, ты снова и снова оказывался в шоке, если бы ты был эйзи, тебе бы следовало пойти и сделать, как я. Лучше было бы, если бы ты так мог. Я не знаю, что происходит внутри тебя. Я вижу — я вижу тебя.

— Ну, говори, наконец, Грант!

— Ты не… не такой, каким был бы, если бы этого не случилось. А кто бы был? Ты учишься. Ты подстраиваешься.

— Я не об этом спрашиваю. Они сделали что-нибудь?

— Я не знаю, — ответил Грант, едва не заикаясь. — Я не знаю. Я не берусь судить о психотипах граждан.

— Ты можешь судить о моем.

— Не загоняй меня в угол, Джастин. Я не знаю. Я не знаю и не знаю, как узнать.

— Меня подвергли психической обработке. Ты это видишь? Продолжай. Помоги мне, Грант.

— Я думаю, что у тебя остались шрамы. Я не знаю, помог Петрос или повредил.

— Или добил меня до конца и сделал так же, как делала Ари. Этот ребенок.

— Это была встряска. Страшная встряска. Прогулка по времени. Я боюсь ленточных видений. Я запираю их. Я отгораживаюсь от этого периода. Само по себе это — решение, верно?

Петрос:

— Я собираюсь перекрыть это.

Отгородить это.

Господи. Это психоблок. Может быть, так.

Они не являлись моими друзьями. Или друзьями Джордана. Я знаю это.

Внезапно он глубоко глотнул воздуха. Этот ребенок перебросил меня во время до Петроса. До Жиро. К тому времени, когда была только Ари.

Обратно туда, когда он не верил, что что-нибудь пристанет ко мне. А вошел в ее дверь в тот вечер, полагая, что полон самообладания.

Через две секунды я уже знал, что это не так.

Семья — это ответственность, милый.

Что она говорила мне?

— Джастин?

Она действительно хотела всех превращений Резьюн? Захотела бы она, чтобы этот ребенок оказался в руках Жиро? Проклятье, пока Ари была жива, он был у нее в кармане. Но после ее смерти.

— Джастин!

Он, наконец, осознал, что Грант трясет его. От истинного страха.

— Со мной все в порядке, — пробормотал он. — Со мной все в порядке.

Он чувствовал руку Гранта. Рука Гранта была теплая. Ветер обдавал холодом. Он не осознавал того, на что смотрел. Садик. Пруд.

— Грант, — является эта девочка воплощением Ари или нет, но она умна. Она обнаружила способ смутить их. Не из-за этого ли весь этот сыр-бор. Она поняла, что они хотят. Она заставила их поверить всему этому. Дэниса, и Джейн, и Жиро, и всех остальных. И мне не нужно верить в это, чтобы догадаться, что произойдет с нами, если Жиро решит, что мы представляем угрозу.

— Джастин. Оставь это. Пойдем отсюда. Здесь холодно.

— Не думаешь ли ты, что они мне устроили психоблок? — он вытащил себя из грез; посмотрел прямо в бледное, измученное холодом лицо Гранта. — Скажи мне правду, Грант.

Долгое молчание. Грант тяжело дышал. Сдерживаясь. Не требовалось проницательности, чтобы видеть это.

— Я думаю, они могли, — ответил, наконец, Грант. От пожатия его рука болела. Голос Гранта дрожал. — Я сделал все, что мог. Я пытался. С самого начала. Не набрасывайся на меня. Не давай им снова наложить на тебя руки. А они могут — если ты дашь им предлог. Ты сам знаешь, что они могут — если ты дашь им предлог. Ты сам знаешь, что они могут.