Она — тоже. Проклятая идея Дэниса и Жиро!

Ольга выводила ребенка к посетителям, как куклу — приучая ее к светской жизни.

Они не могли отказаться от секретности. Они только частично могли повлиять на напряженную атмосферу — которая существовала внутри самой Резьюн.

Их семья. С ее своеобразной славой.

Достаточно всего, чтобы смело рассчитывать на то, что четырехлетний ребенок со временем станет дьявольски «гипер»…

И все-таки в душе ощущала некоторое беспокойство.

Джастин поплотнее запахнул пальто и поглубже засунул руки в карманы. Они с Грантом прогуливались по улице между Резиденцией и Офисом. Неторопливо, несмотря на утреннюю прохладу в это новогоднее утро, когда все поздно просыпаются.

Он остановился возле пруда, наклонился, покормил рыбок. Те знали его. Они поджидали его и подплыли ближе под широкими, окаймленными коричневым листьями лотоса. Они хозяйничали в своем маленьком пруду между зданиями, они развлекали детей из Дома и выводили мальков не думая о том, что они чужаки на этой планете.

Вот этот белый старик с оранжевыми крапинками ел с его ладошки, когда Джастин был еще маленьким мальчиком. И теперь, когда Джордана не было, они с Грантом ежедневно старались выйти на улицу, всякий раз, когда могли. Каждое утро.

Постоянные наблюдатели могли засечь их голоса и из Дома, могли засечь их везде. Но, безусловно, служба безопасности формально относилась к этому и просто время от времени интересовалась, как идут дела, пробегая монитором по квартире, не тратя слишком много внимания на пару спокойных разработчиков лент, уже много лет не причинявших неприятностей Дому. Служба безопасности могла подвергнуть их психоскопии в любой момент. То, что этого не делали — означало, что Безопасность не интересуется ими. Пока.

Но они по-прежнему сохраняли осторожность.

— Он голоден, — сказал Джастин о белом самце. — Зима, а дети забывают кормить рыбешек.

— Одно из явных различий меж нами, — откликнулся Грант, сидя на камне рядом с ним. — Дети-эйзи помнили бы.

Джастин рассмеялся, несмотря на тяжелое положение, в котором они находились.

— Вы — гораздо лучше.

Грант весело пожал плечами.

— Рожденные люди равнодушны к правилам. Мы не такие. — Новый кусок вафли упал в воду, и рыбка схватила его, пустив по воде круги, шевельнувшие листья лотоса. — Говорю тебе, все проблемы с чуждой жизнью происходят от предвзятости. Надо посылать нас.

— И это — человек, называющий Новгород слишком иностранным.

— Нас. Тебя и меня. Тогда бы я не беспокоился.

Долгая пауза. Джастин по-прежнему держал в руках салфетку с вафлями.

— Я чертовски хотел бы, чтобы нашлось такое место.

— Не беспокойся об этом. — Грант имел в виду не Новгород. Внезапно набежали тучи. Снова подул холодный ветер. — Не стоит. Все в порядке.

Джастин безмолвно кивнул. Они стояли рядом. Приходили письма от Джордана, которые выглядели, как кружева. Целые предложения были вырезаны. Но в них всегда говорилось: Хэлло, сын. Я надеюсь, что у вас с Грантом все в порядке. Я читаю и перечитываю все твои письма. Старые рассыпаются. Пожалуйста, присылай еще.

Его чувство юмора не пострадало, замечал он Гранту. И они с Грантом тоже читали и перечитывали то письмо в поисках слабых намеков, по которым можно было бы догадаться о намерениях Джордана. Читали и перечитывали все остальные, пришедшие. Страница за страницей о том, какая погода. О Пауле — постоянно, Пауль и я. Это тоже успокаивало.

Вопрос рассматривается, говорил Дэнис, когда он поднял вопрос о том, чтобы послать звуковое письмо. Или о разговорах по телефону под внимательным наблюдением.

А они были так близки к получению такого разрешения.

— Я не могу не беспокоиться, — сказал Джастин. — Грант, нам надо потерпеть еще немного. Но этим не кончится. Они пока не отстанут. Ни ты, ни я не должны совершить ничего опрометчивого.

— Они сами привели девочку туда. И не помешали нашему приходу. Может быть, они не ожидали того, что произошло. Но не мы это затеяли. Полная комната психологов — и они примерзли. Они подсказали девочке. Она читала их, а не нас. Это снова подвижность мышления. Рожденные люди. Они не хотели того, что случилось; и одновременно хотели этого, они затеяли это, чтобы выставить Ари в выгодном свете, и она это и делала — доказала то, что собирались доказать они. Может быть, мы подсказали ей. Мы смотрели на нее. Она поймала меня на этом. Может быть, мы возбудили ее любопытство. Ей ведь четыре года, Джастин. А вся комната подскочила. Что станет делать любой четырехлетний ребенок?

— Побежит к матери, черт возьми. Она побежала обратно. Тогда все вздохнули с облегчением, и это тоже она уловила. А заметив этот взгляд… — он повел плечами от внезапного озноба, пробежавшего по спине. Затем, с усилием остановив полет воображения, попытался думать. Так, как никто не думал прошлым вечером.

— Ты задумывался, — продолжал Грант, — о памяти граждан? Подвижность мышления. Ты помнишь, у вас бывают вещие сны? Тебе может присниться человек, пьющий из стакана молоко. А через неделю ты увидишь, как Янни во время ленча пьет чай, и если это зрелище внезапно покажется тебе значительным, ты перенесешь состояние сна на него, ты будешь уверен, что тебе приснился именно он за этим самым занятием, за этим самым столом, и даже психоскопия не отделит потом одно от другого. В моей жизни дважды такое случалось. И в этих случаях я доставал из хранилища свою ленту и отправлялся на диван для сеанса, пока не начинал чувствовать себя лучше. Послушай меня: я знаю, что поведение девочки может быть важным. Я подожду и посмотрю, как это соотносится с поведением других. Но если ты хочешь услышать мою оценку происшедшего, то каждый гражданин в той комнате впал в состояние сна. В течение тридцати секунд во всей комнате здравомыслящим оставались только эйзи и эта девочка, при этом большинство из нас были сосредоточены дьявольски напуганы.

— Кроме тебя?

— Я следил за тобой и за ней.

Джастин глубоко вздохнул, и напряжение частично покинуло его. Это было тем пустяком, которого он не знал. Это была, по словам Гранта, комната, полная психологов, забывших свою науку. Оттенки ценностей.

— К черту Гауптмана, — пробормотал он. — Я становлюсь эморитсом. — Еще два спокойных вдоха. Теперь он мог вспомнить об этом спокойнее и видеть ребенка вместо женщины: — Я иду на праздник к Валери.

Она глядела на него с невинностью, как любой ребенок, и открыто предложила подружиться. Они и мы. Может быть, это призыв к миру. Он не мог вспомнить себя в четыре года. Джекобс, который работал над соответствующими вопросами психики граждан, мог бы рассказать ему, как мыслит четырехлетний гражданин. Но кое-что он мог бы выудить из тех темных глубин: лицо Джордана, когда тому было тридцать с небольшим.

Самого себя и Гранта, кормящих рыбок в пруду. Сколько ему тогда было? Он точно не помнил. Это было одно из первых воспоминаний, и он не мог прикрепить его к нужному месту.

Внезапно он вспотел, пораженный.

Почему? Почему я занимаюсь этим?

Что со мной не так?

Стены.

Дети — он ими не интересовался. Подчеркнуто не интересовался. Он сторонился своего собственного детства, как территории, на которую не собирался возвращаться; и поглощенность этим Проектом Резьюн внушала ему отвращение.

Двадцатитрехлетний глупец, выполняющий рутинную работу, растрачивая себя, не глядя ни влево, ни вправо. Только вперед, по колее. Практически не касаясь лент, потому что ленты для него символизировали беспомощность; потому что ленты открывали области, которые он не хотел открывать.

Обрушить стены и добраться в прошлое, к Джордану, к тому, что было… Он ощутил гнев. Вовлечься.

Но они уже вовлечены.

— Это ловушка, верно? — обратился он к Гранту. — Твой психотип не позволяет тебе видеть то, что видел я. Но разве это справедливо по отношению к ней, Грант? Она ведь такая же, ка и все мы, граждане.

Грант издал смешок.