– Прости, господин, – с виноватым видом сказал Тулл.

– Ты наглый пес!

Тулл наклонился и прошептал Корду на ухо:

– Тебе нравится мучить меня, но я готов поставить на кон свое годовое жалованье, что ты не выбрался бы из того леса. Ты там обделался бы и забился под корягу – я видел, как многие это делали, – или покончил с собой, потому что у тебя духу не хватит умереть в бою.

– Да как ты смеешь! – с ненавистью прошипел Корд.

Тулл окинул палатку взглядом. Все присутствующие смотрели на них. «Хорошо», – подумал он.

– Как и все командиры легиона, в кампании будущего года я очень надеюсь на твое мудрое руководство. – Тулл увидел, что люди одобрительно закивали, некоторые подняли кубки. В отличие от Фенестелы, Виктора и остальных за его столом никто не знал о противостоянии Тулла и Корда. Центурион тоже поднял кубок: – За нашего полководца, Германика, и за победу над варварами!

С громкими возгласами одобрения командиры вставали, поднимали кубки и скандировали:

– Германик! Германик!

Корд с кислой миной поддержал тост Тулла. Отправляясь в отхожее место, он бросил на соперника злобный взгляд, но центурион не обратил на это внимания.

– Этот круг, я полагаю, за мной, – пробормотал он, усаживаясь на место и пересказывая Фенестеле, что нашептал на ухо Корду. Опцион невесело усмехнулся:

– Он тебе этого не забудет.

– Наверное, нет, – согласился центурион; он был еще слишком сильно зол, чтобы всерьез принять замечание Фенестелы. – Но я не намерен молча сносить оскорбления. Отступление из этого леса с тобой и остальными уцелевшими было труднейшим делом за всю мою жизнь. И именно им я горжусь сильнее всего, хотя должен был спасти больше людей.

Фенестела сложил руки на груди.

– Никто не смог бы сделать больше, чем ты, Тулл. Никто. Любой, кто был рядом с нами, повторит тебе это.

Слова опциона не убедили Тулла, но он кивнул. Чувствуя состояние товарища, Фенестела до краев наполнил его кубок.

– За павших товарищей. Может, мы еще встретимся с ними когда-нибудь.

Скорбь сдавила грудь.

– Да, когда-нибудь встретимся, – негромко сказал Тулл и выпил.

Мимо харчевни галопом промчалась лошадь; тяжело молотя копытами землю, она несла всадника по направлению к дороге. Подобная спешка, достаточно необычная в мирное время, привлекла внимание. Кто-то повернул голову, кто-то прислушался. Прозвучали вопросы и предположения; один опцион подошел к пологу и высунул голову из палатки.

– Похоже, дело важное и срочное, – объявил он.

Интерес к событию угас не сразу – командиры продолжали обсуждать происшествие, хотя шум в харчевне понизился до обычного. Обсуждение причин, заставивших всадника мчаться с такой скоростью, продолжалось еще некоторое время. Позднее Тулл вспоминал, что предсказать привезенное им страшное известие не смог никто.

Немного погодя от дороги, ведущей в лагерь, донеслись громкие голоса и крики. На этот раз выйти и посмотреть, что происходит, решил один из центурионов. Сердце пробило двадцать раз, прежде чем он вернулся, мало кем замеченный. Лицо центуриона было белее сенаторской тоги. Тулл толкнул Фенестелу и кивнул на центуриона, который перевел дыхание и произнес:

– Август умер.

Тулл почувствовал легкое головокружение. Физиономия ошарашенного Фенестелы приобрела почти комическое выражение. Но услышали слова центуриона далеко не все, и тогда он заревел:

– АВГУСТ УМЕР! ИМПЕРАТОР, ДА УПОКОЯТ БОГИ ЕГО ДУШУ, СКОНЧАЛСЯ!

Разговоры замерли. Кто-то уронил на пол кубок. Веселая мелодия, которую наигрывал флейтист, оборвалась на протяжной фальшивой ноте.

– Откуда это известно? – требовательно спросил Тулл. Его поддержала дюжина голосов.

– Говорят, новость только что получили из Рима, – ответил центурион. – Сразу после смерти императора во все части империи отправлены гонцы. Им приказано скакать день и ночь.

Поднявшийся в харчевне гвалт вторил крикам, доносившимся снаружи. Одни, обхватив голову руками, опускались в отчаянии на скамьи. Другие, не таясь, плакали. Кто-то молился. Более стойкие наполняли кубки и поднимали их в память о покойном императоре, сопровождая экстравагантными тостами.

– Во имя всех демонов преисподней, – прошептал Тулл, вдруг ощутив слабость, словно после двадцатимильного марша. Август запретил ему приезжать в Италию, но был по-настоящему хорошим правителем и пребывал у власти сорок пять лет. – Мне уже казалось, что он вечен.

– Не только тебе одному. Многие так думали, – кивнул Фенестела.

Выглянув из палатки, Тулл обратил внимание на стоящую снаружи группу легионеров. Тронувшее всех горе как будто не коснулось их. Наоборот, они деловито договаривались о чем-то, сойдясь вплотную и почти касаясь друг друга головами.

По спине Тулла побежали мурашки. Годы службы научили его за версту чуять неприятности.

– Они что-то замышляют, – шепнул он Фенестеле.

Тот не стал успокаивать друга, но согласно кивнул:

– Я тоже так думаю.

Вечер отдыха, от которого Тулл мог ожидать по большей части приятных впечатлений, растаял, как иней на утреннем солнце. Беда приближалась – он чувствовал это кожей.

Потому что император умер.

Вечером следующего после ужасного известия о смерти императора дня легионер Марк Пизон отдыхал в своей палатке, которую делил с еще семью солдатами. Усталость ломила тело, и виноват в этом был центурион Тулл с его бесконечными маршами и учебными боями. Но спать пока не хотелось. Тем не менее, как он хорошо знал, если лежать, не шевелясь, на теплом шерстяном одеяле, при мерцающем свете стоящей на полу масляной лампы, под негромкий разговор товарищей, сон непременно придет.

Пизон уловил легкое похрапывание – по крайней мере один солдат уже спал. Двое ближних к нему легионеров негромко беседовали, то и дело прикладываясь к меху с вином. Пизон поднял светильник с пола, чтобы посмотреть в дальний конец палатки. Вителлий, его ближайший друг, лежал с закрытыми глазами. Еще двое склонились над доской для игры в латрункули. Одного солдата, тоже друга Пизона, на месте не было. Он мог бродить где угодно – пошел в отхожее место, заглянул в другую палатку, отправился на поиски вина и закуски… Единственным возможным партнером для участия в азартной игре был Вителлий.

– Нет желающих сыграть в кости? – бодро вопросил Пизон.

Никто не ответил.

– Как насчет в кости перекинуться? – не унимался он.

Уже уснувший солдат перестал храпеть и, бормоча что-то невнятное, перевернулся на бок, спиной к Пизону.

Вздохнув, тот обратился к пьющим вино:

– Не интересуетесь?

– Ты же знаешь, у меня денег нет, – сказал один.

– Ни за что. Ты всегда выигрываешь, пройдоха, – отрезал второй.

Пизон внимательно посмотрел на играющих в латрункули.

– А у вас деньги есть?

– У нас и без тебя интересно, – услышал он в ответ. – Может быть, позже.

Расстроившись, Пизон уставился на дремавшего Вителлия.

– Пссст! Теллий!

Вителлий замычал во сне.

– Теллий! Просыпайся.

Полное лицо легионера скривилось; потерев кулаками глаза, он раздраженно проворчал:

– На самом интересном месте… Я почти затащил в постель ту рыжую шлюху из «Рощи Бахуса».

– Она тебе не по карману, – фыркнул Пизон. «Роща Бахуса» была одним из лучших борделей в палаточном городке, раскинувшемся рядом с лагерем, а рыжая считалась самой лучшей шлюхой в заведении. Любой солдат в легионе мечтал переспать с ней, но лишь немногие могли позволить себе такое удовольствие.

– Дурень, это же во сне, – возразил Вителлий. – А ты разбудил меня… Что тебе надо?

– Сыграть в кости. Но только не с ними, – он обвел рукой товарищей по палатке. – Придется поискать в другой компании или даже в другой центурии.

– Помнится мне одна ночка, когда ты заигрался в кости, – криво усмехнулся Вителлий. – Кончилась она плохо.

– Давно это было, – бросил Пизон. Он тогда выиграл все деньги у одного солдата, и случилось это незадолго до гибели легионов Вара. Проигравший так разозлился, что напал с группой приятелей на Пизона, Вителлия и еще одного их спутника. Если б не Тулл, синяками они не отделались бы – могли забить до смерти. – Больше ведь такое не повторялось, разве не так?