Я заставляю себя встать, делаю несколько несмелых шагов и оглядываюсь по сторонам вновь. Ничего не происходит. Никто не врывается в комнату, не включается сигнализация и не разверстывается под ногами ад.

Я осторожно иду дальше, рассматриваю картины в широких стеклянных рамах, касаюсь кончиками пальцев молочно-бежевой огромной вазы и вдруг понимаю, что это – лишь часть комнаты. Стоит завернуть за угол, и я оказываюсь в гостиной – полутемной, но такой же большой, с точно такими же плавными четкими линиями, с таким же изысканным интерьером. Тут есть диван, кресла, столик, огромный плазменный телевизор на стене, узкая барная стойка, шкаф… Но когда я открываю его, понимаю, что это не шкаф, а гардеробная! Вдоль бледно-свинцовых стен тянутся черные ряды полок, вешалок, ящиков, выдвижных шкафчиков… И всюду – море одежды, обуви, аксессуаров, которые, судя по всему, должны быть дорогими и брендовыми.

Я резко закрываю дверь в гардеробную, пораженная количеством одежды, среди которой отчего-то превалируют темные или светлые вещи – ярких цветов почти нет! И продолжаю обход, пытаясь понять, что это за место. Я нахожу рабочую зону с комфортабельным креслом и столом, на котором стоит современная дорогая техника, и ванную комнату впечатляющих размеров. Там я открываю кран и пью холодную воду из ладоней. Становится чуть лучше. Головная боль медленно проходит.

Я снова выхожу в комнату. Мне здесь не нравится. Эти апартаменты кажутся стерильными – слишком сдержанные – всего лишь несколько ярких пятен, слишком лаконичные, в них нет места лишним вещам и беспорядку. Но я также отлично понимаю и то, что это шикарное место – дизайн продуман до мелочей, и все вокруг выглядит качественно и дорого.

Тут всего лишь четыре цвета: черный, белый, бордовый и много серого. Перемотанная белой тканью и лежащая на черном камне благородная сталь, в которой растворили каплю крови.

И тишина.

И я. С телефоном в руках, который разрядился.

Я подхожу к огромной двери – такие, по крайней мере, должны вести в дворцовый зал, и стучу без особой надежды, что кто-то меня услышит и выпустит отсюда. Но когда она вдруг открывается, я от неожиданности задерживаю дыхание в легких. Передо мной стоят два амбала в строгих костюмах, но смотрят без желания сделать что-то плохое, а весьма дружелюбно. Как доги в намордниках, которых усмирил хозяин.

Мы смотрим друг на друга: я – на них, они – на меня, и молчим. А потом вдруг один из них говорит хриплым басом:

– Госпожа велела не выпускать вас из комнаты.

Госпожа? Какая еще госпожа? Что этой неведомой госпоже от меня нужно?!

– Кто? – переспрашиваю я изумленно. – Вы о ком?

Мне не отвечают. Говорят лишь:

– Вам нужно дождаться ее.

– Кого? – не понимаю я. В моем голосе – слегка истерические нотки. Я не думала, что стала жертвой какой-то богатой женщины. А я ведь думала, что мой похититель – Лестерс…

– Госпожу, – невозмутимо отвечает второй охранник. – Она уже в пути, скоро вернется. Отдыхайте, пожалуйста. Может быть, вам что-нибудь нужно?

– Нужно, – киваю я. – Выпустите меня! Выпустите!

– Сожалею, у нас приказ, – мягко повторяют мне. И я понимаю, что псы не могут нарушить хозяйского приказа, иначе им будет плохо.

– Выпустите меня, придурки, – упрямо повторяю я.

– Простите, но нет, – качает головой один, а второй вновь интересуется, нужно ли мне что-либо.

– Сколько сейчас дают за похищение человека, парни? – спрашиваю я зло. – Не боитесь сесть лет так на двадцать пять? Или думаете, что меня никто не ищет? Да все копы Нью-Корвена уже на ногах!

Они молчат. И молчание их какое-то… вежливое.

– Запрещено цензурой, – говорю я охране в ярости. Им все равно. Каменные глыбы.

У меня на миг срывает крышу. И тогда я кричу: «Помогите!», громко, пронзительно, так, что они едва заметно морщатся и бегло переглядываются, явно сообщая друг другу, какого они обо мне невысокого мнения. Но мне все равно, что они обо мне думают. Я пытаюсь убежать, снова кричу что-то, отчаянно вырываюсь, но меня аккуратно заталкивают обратно в комнату, и дверь захлопывается.

Я остаюсь одна. Растерянная и раскрасневшаяся от собственных воплей, сломленная, но не побежденная. Я ничего уже не понимаю, но намерена действовать решительно. Сбегу, пока есть возможность.

Я вновь подхожу к окну, снова распахиваю его, смотрю вид – оно выходит на какой-то сад и газон, и возвращаюсь к кровати. Стягиваю белоснежные простынь и пододеяльник и начинаю связывать их, делая себе импровизированную тряпичную веревку. Длины не хватает, и я бегу в гардеробную, но ругаюсь сквозь зубы – здесь есть куча дорогущих шмоток, обувь, украшения, очки, часы, зонты – все на свете! Но нет постельного белья! Я роюсь в вещах как сумасшедшая, откидываю их, бросаю на пол, боясь не успеть до приезда подозрительной госпожи, о которой говорил охранник, и вместо какой-нибудь хотя бы самой плохой простыни нахожу отдел с женским нижним бельем. Вот оно – классное: яркое, вызывающее, без романтических кружев. Чего стоят одни только низкие слипы с радостно оскалившимся черепом или шортики с надписью: «Пошел вон, мудак!»

Интересно, кто здесь живет? И будет ли хозяйка рада, что в ее комнаты засунули меня? А может быть, здесь живет та самая госпожа? Нет, не для меня же эту комнату приготовили.

Вместо постельного белья я использую несколько вечерних скучных платьев в пол, надеясь, что они – прочные. Веревка получается что надо. Я завязываю ее один конец на ножке кровати, а второй кидаю в открытое окно. Спускаться вниз страшно, но встречаться с похитителем – еще страшнее, и я смело забираюсь на подоконник, успокаивая себя, что здесь всего-то два этажа. Я проползу немного по веревке как по канату и спрыгну на землю. Главное – не повредить пальцы, а уж ноги у меня натренированные.

Я приступаю к делу. Подо мной – всего лишь десять футов, но мне кажется, что я вишу над пропастью. Мои руки мертвой хваткой цепляются за плотную скрученную ткань, и мне чудится, что вот-вот она порвется или развяжется, а я полечу вниз, как Кэтти Смит с каната на уроке по физкультуре в средней школе.

Стараясь не думать о плохом, я медленно лезу вниз. Видимо, я и правда обезьяна: сначала Лестерс, потом веревка из постельного белья и платьев. Куда меня в следующий раз забросит жизнь? На пальму, где я буду изображать кокос?

Я продолжаю осторожно спускаться, а когда вдруг поднимаю глаза, понимаю, что из окошка за моими стараниями спокойно наблюдает один из охранников, и он же держит мою импровизированную веревку, чтобы я не рухнула. Я шепчу слова проклятья, обращаю свой взгляд вниз и вижу еще троих секьюрити, которые так же спокойно стоят на траве прямо подо мной и, судя по всему, ждут, когда я к ним спущусь, – вот-вот, гляди, и закурят от скуки.

– Твою ж мать, а! – говорю я. Они все меня отлично слышат, но никак не реагируют, лишь один из охранников вежливо спрашивает:

– Могу ли я вам чем-то помочь? Может быть, спустить вас?

– Не надо, – кряхчу я. – Сама.

И едва не падаю, потому что гребаная простыня все-таки начинает развязываться. Но меня тут же подхватывают и осторожно ставят на землю.

– Это могло быть опасно, – говорит один из охранников, и я улавливаю укоризну в его глубоком голосе. – Вечером в сад выпускают собак.

Я молчу. Я бы смеялась, если б мне не было так страшно. Боги, что со мной не так?

– Вы кое-что обронили, – деликатно обращается ко мне другой охранник, указывая взглядом на левое бедро, и я с ужасом понимаю, что кроваво-алый лифчик из гардеробной неизвестной мне девушки зацепился застежкой за заклепку на джинсах. Он потрясающий, яркий, полупрозрачный, с ремешками, но даже это меня не спасает. Не знаю, какое у меня лицо, но кажется, что глупое.

– Ношу с собой по два, – улыбаюсь я как деревянная кукла. – Это запасной.

И, больше ничего не говоря, быстрым движением срываю столь интимную деталь одежды, чуть не вырвав заклепку, и комкаю в руке. То, что охрана делает вид, будто все в порядке, смущает куда больше, чем если бы они смеялись.