Диана смотрит на татуировку, касается ее кончиками тонких пальцев, проводит по кружеву и цепочкам, улыбается. Ей безумно нравится то, что она набила на себе в салоне тату-мастера, сделав вид, что поехала на девичник к Джоэлле. И пусть мастер работал с ней несколько часов подряд и боль была такая, что из глаз катились слезы, – но это того стоило! Диана мечтала об этом.

И никто никогда не узнает, что она сделала со своим телом.

Отец не узнает.

А ведь он так не любит «разукрашенных вульгарных девок», как часто говорит.

Теперь его дочь – тоже разукрашенная вульгарная девка. Когда в очередной раз он начнет говорить о том, как пали современные девушки, не поймет, почему Диана едва заметно ухмыляется. А если спросит, она ответит, что ему показалось.

Это в его стиле – рассуждать о падении нравов, о том, как убоги эти наколки, цветные волосы, пирсинг и прочая молодежная дрянь, а потом лететь на личном самолете в Дрейденбург вместе с загорелыми моделями в коротких шортиках и обтягивающих майках, из-под которых видны татуировки, и проигрывать в казино целые состояния.

Двуличие – семейная черта.

Диана ненавидит это в своих родственниках и в самой себе. Отец, мать, обе мачехи и братья – все лицемеры. Всем чужда искренность.

И ей.

Она хотела бы покрасить волосы в красный или розовый, проколоть нос или губу, одеться дерзко, в стиле глэм-рок, закинуть за плечи гитару и пойти тусоваться. Искать себя, искать любовь, искать музыку, но ей нельзя. Ничего нельзя.

Она хотела бы быть свободной, но ей не дают расправить крылья. Закрывают рот бумажными купюрами, заставляют быть послушной девочкой. Овцой на привязи.

Вспоминая об этом, Диана уже не кончиками пальцев, а ногтями проводит по татуировке. Боль становится ощутимее.

Она – пятый ребенок в семье одного из основателей «Крейн Груп». Дочь баснословно богатого человека. У нее всегда было все и не было ничего одновременно. Диана могла получить любую игрушку, любую шмотку, любой гаджет, но самого главного – свободы – у нее никогда не было. Она вынуждена подчиняться семье – вернее, делать вид, что подчиняется. Диана ненавидит двуличие, но чувствует себя самым двуличным человеком на свете.

Она продолжает изучать свое отражение. Татуировка кажется ей совершенством, несмотря на красноту и жжение. Этого узора недоставало ее телу. На следующем концерте она останется в одном лифчике, чтобы все видели настоящую красоту.

Диана достает из шкафа медицинскую маску черного цвета, на которой изображен чей-то угрожающий оскал, парик – на этот раз медно-красный. Примеряет привычным жестом. Снова смотрится в зеркало. Теперь в ее глазах удовлетворение. Татуировка отлично подходит под ее образ таинственной девушки на сцене клубов, в которых они играют. Жаль, что до следующего выступления много времени и… А Дастин бы оценил?..

Настойчивый стук обрывает ее мысли, девушка спешно одергивает майку и бросает в шкаф маску и парик. Дверь в ее спальню пытаются открыть, но не выходит – она заперта на замок.

– Диана! Немедленно открывай! – слышится приглушенный голос матери. И Диана, чуткая к звукам и их оттенкам, улавливает предостережение.

«Если не откроешь – тебе будет плохо».

Девушка кидает в огромное, почти в полстены зеркало последний взгляд и идет к двери. Едва только она отпирает ее, как в спальню залетает мать, и следом за ней тянется холодный шлейф духов.

Как всегда, Эмма безукоризненна: молочно-платиновые волосы стильно подстрижены и уложены, макияж, несмотря на тонну различных средств, кажется легким и естественным, малахитовые брюки и мятная блузка – все из последней коллекции француженки Элиан – отлично сидят на женственной фигуре. Серьги с изумрудами – единственное украшение, но сколько в них достоинства! Не меньше, чем во взгляде серых, как и у Дианы, глаз. Пронициательных и цепких.

Ее мать – крайняя в списке жен отца, великого грозного финансиста Мунлайта. Крайняя – значит, не последняя, как повторяет Эмма в порыве чувств в те редкие моменты, когда у них с Дианой случаются задушевные разговоры. Вернее, она думает, что разговоры задушевные, а Диана точно знает, что не может открыться матери больше, чем на десять процентов. Эмма находится в постоянной борьбе с двумя предыдущими женами отца: светской леди и бывшей актрисой, а еще – со следующими возможными претендентками, которых достаточное количество. Эмма – любимая дочь сенатора от правящей партии, и даже Диана понимает, что пока у деда есть влияние, отец не расстанется с матерью. Но их брак уже шаток.

Взгляд матери встревоженный и злой одновременно. Он портит всю безукоризненность образа.

– Что случилось? – тихо спрашивает Диана. Она всегда говорит тихо – по крайней мере, дома.

– Где ты была? – задает свой вопрос мать, словно не слыша ее.

– Нигде, – пожимает плечами девушка. Она действительно нигде не была уже два дня, с тех пор, как сделала татуировку. Во-первых, температура, во-вторых, весенняя сессия в Нью-Корвенском университете закончилась на прошлой неделе, и ей пришлось переехать из студенческого кампуса обратно домой. Диана хотела бы поступить в другое место – ее с детства влекла школа музыки Фэрланд, но ей пришлось изучать искусство в частном университете Бейли[8], а не петь. Так хотел отец. Разве могла она пойти против его воли? Тогда, почти три года назад, ей ясно дали понять, что высшая школа искусств – большая поблажка для девушки из такой семьи. Она должна была изучать право или бизнес, а ей разрешили изучать искусство – никому не нужную дрянь. Блажь. Разве искусство поможет сделать деньги? Нет, если только ты не умерший сто лет назад художник, картины которого стоят десятки миллионов долларов.

Мать говорила, что если Диана будет слушать отца, то после окончания Бейли тот доверит ей создание фонда современного искусства. А разве было ей дело до какого-то там фонда, через который, скорее всего, будут частично отмывать деньги?

Нет.

О том, что Диана всегда хотела петь, родители не знали. Все, что они знали, так это то, что она занималась вокалом. Музыка для них была глупостью, как и любая ее мечта.

Ее любимая мечта.

– Не глупи, – шипит мать. Она с трудом сдерживает свои эмоции. – Диана Эбигейл Мунлайт! Отвечай честно – где ты была два дня назад?

– На девичнике Джоэллы, ты сама меня туда отправила, – недрогнувшим голосом отвечает девушка, хотя изнутри ее словно кипятком обваривает. Мать что-то узнала.

– Отправила, – подтверждает мать. Джоэлла – дочь ее подруги, они состоят в одном благотворительном клубе – организации для скучающих жен миллиардеров. – Только тебя там не было.

Диану обваривает кипятком второй раз. Откуда мать знает? На этом чертовом девичнике должна была быть уйма народу. Джоэлла заметила, что ее нет, и нажаловалась? Глупости. Или?..

– Пожалуйста, ответь.

– Мама, – осторожно говорит Диана, – я не понимаю…

– Ты все прекрасно понимаешь, – чеканит та. – Я повторю свой вопрос еще раз – где ты была?

Диана молчит. Говорить о том, что она была на девичнике, – глупо. Признаваться в правде – еще глупее.

– Я гуляла, – наконец произносит она.

– Где? – цепкий взгляд матери окидывает ее с головы до ног, будто ища подвох.

– По Гриффит-стрит, – называет Диана никогда не засыпающий район с элитными магазинами, кричащими бутиками и дорогими ресторанами. Он сверкает рекламным неоном, как бриллиантовое колье на шее города, обутого в изношенные кроссовки. – Мне хотелось побыть одной, проветрить голову, – добавляет девушка.

– Ложь, – качает головой мать. Ей надоело ходить вокруг да около, и она говорит то, что Диана не готова услышать:

– Ты была в тату-салоне.

– Что ты…

Она замолкает, потому что Эмма резким движением достает телефон и показывает фотографию, на которой Диана спускается по лестнице к двери, ведущей в подвальное помещение, над которой висит яркая пурпурная вывеска с черными буквами: «Плохая девочка. Тату». Стены вокруг разукрашены граффити. На перила облокотился курящий верзила в бандане, кожа на его накачанных руках почти до костяшек пестрит набитыми рисунками, особенно отчетливо виден скалящийся череп на предплечье. И сосредоточенное лицо Дианы тоже хорошо видно.