— Я не разбираюсь и в них, — виновато тянет Эггзи, и столько вины, столько испуга Харт не замечал в его взгляде уже давно. — Но, надеюсь, у тебя такой никогда не…

— Да.

— Что “да”?

Гарри и сам не понимает, почему поторопился. Эггзи косится на него с удивлением, а он тщательно собирает себя по частям, по осколкам, склеивает все изнутри, как мозаику, чтобы не разбиться от переизбытка эмоций. Чтобы не сказать, что, на самом-то деле, дело теперь вовсе не в бабочках — а в…

О боже. Когда он успел стать настолько сентиментальным?

— Такого, как ты, у меня никогда не было.

— Ох.

Кажется, дыхание пропадает не у него одного.

Они просто стоят посреди комнаты, посреди разбросанных пустых упаковок из-под шаров, и хлопают глазами, раскрывая рты, как рыбы на берегу. И с каждой новой секундой то, что раньше казалось глупостью из романтических фильмов, обрастает иным смыслом.

Тишина становится трепетной, сладкой, как мед, как имбирное печенье, от которого так без ума Эггзи, как какао с тремя ложками сахара. Она крепнет, ширится по мгновению, расползается вокруг, словно заключая их в свой кокон. Словно пряча от чужих глаз, что остались за обросшими инеем стеклами.

— Ох, — повторяет Эггзи на единой ноте, и рамка с диковинной бабочкой внутри мелко дрожит в его ладонях.

— Не ругайся, — мягко фыркает Харт, накрывая его руки своими, забирая прохладу с трясущихся пальцев.

— Не могу. Я чуточку, Гарри, хорошо? — Анвин поднимает глаза, и наконец можно заметить, что зрачок, расширившийся и темный, заволокли слезы. — Пару слов буквально — а потом наброшусь на тебя с поцелуями, идет?

— Думаю, я смогу потерпеть.

Гарри продолжает сжимать его пальцы, пока Эггзи вздрагивает всем телом, едва не выронив рамку. Они вместе отставляют ее на комод, а потом Анвин прижимается к нему всем телом, и его потеплевшие ладони обхватывают шею, тянут на себя:

— Господи, спасибо, ты просто чудо. И я, блять, сука, о-о-о-х… Я просто не могу, поверить не получается в то, что ты… черт, Харт!

Он срывается, шумно сипит Гарри в плечо, пытаясь сдержаться. Потом затихает, замирая в ладонях, но Харт слышит, как бьется под слоями одежды и мышц сумасшедшее сердце. Точно в унисон с его собственным.

— Ты прости, что больше. У меня остановиться не получается, когда ты рядом и такой весь… з а м е ч а т е л ь н ы й, Гарри. Ты просто сказал мне, считай, спасибо за бабочку, а я уже реветь готов, как девчонка какая-то.

Гарри ловит возмущенные — на самого себя — слова, рваное дыхание, отстраняется, чтобы подцепить пальцами подбородок. Выдохнуть — непременно с улыбкой — и заткнуть своего мальчика полным нежности, и света, и любви поцелуем.

Потому что он, должно быть, разъяснит все лучше любых фраз.

То, что Эггзи чувствует все правильно.

То, что такая отзывчивость сводит Гарри с ума.

И то, что они всегда будут друг для друга неповторимо-единственными.

========== Все, что у него ==========

Все, что у него за душой — это морская пехота и чертовски большое количество шрамов. На перебинтованных вечно руках, на искореженной спине, на сердце, перекаченном алкоголем и травкой.

Гарри в первый миг думает, что неверно поставил ставку.

— Считаешь, это хороший вариант для шутки?

У него искривленные насмешливо губы и родинка — яркое, вызывающее пятно около кадыка. Дергается, скользит под пристальным взглядом вверх-вниз и обратно. Под светлой кожей плеч виднеются крепкие мышцы.

Гарри анализирует тон, и он ему не нравится.

— Я — и в какое-то гребанное агенство? Да Вы, верно, смеетесь, дяденька-пижон.

У него — н е г о, что сидит на стуле с идеально прямой спиной и ноги держит ровно на полу — перемазанные в грязи пальцы и синеющий фингал на скуле. Нервный бег ладоней по столу, и в глазах — зияющих омутах — то, чего Гарри давно не видел.

Упрямство и надежда.

Гарри знает людей, которые бы многое отдали, чтобы уметь вести себя так, как этот пацан.

Дерзко и самоуверенно, даже когда дело швах. На своих позициях, словно ничего не происходит. Беспечно и нагло, будто весь мир у подошв его кроссов.

— Эггзи, — Гарри подает голос: медленно и с расчетом.

Он не ждет сейчас понимания. Он просто хочет посеять сомнение.

— Может, сразу к делу, мистер?

Эггзи сползает коленями на сбитый кафель туалетного холла, трогает пальцами разбитые в хлам губы. Ведет рукой выше и сбивает с головы кепку. Русые волосы падают на потемневшие, колкие глаза.

Гарри спохватывается, что место, выбранное им, неудачно.

— Встань, Эггзи.

— Да бросьте, мистер!

Эггзи прикладывает большой палец ко рту, но не пытается изображать раскаяние и давить на жалость. Он просто смотрит — остро, жгуче и решительно.

Гарри замечает под задравшейся футболкой застарелые борозды шрамов.

— Все в округе знают, зачем дяденьки в возрасте помогают молоденьким мальчикам.

Фраза “я не такой” застревает в горле. Не потому, что это не так. А потому, что Эггзи расслабляется, а потом улыбается по-волчьи опасно. Опасная, но призрачная сила проступает под кожей, и можно даже заметить, как она бежит по ниткам вен. Такое зрелище — неприрученного, одинокого до мозга костей зверя — завораживает.

Наверное, по той простой причине, что они оба так сильно похожи.

— Эггзи, встань.

Гарри добавляет в голос стали, и неприкрытой угрозы. Его тон — это хлесткое требование, и Эггзи ему подчиняется. Мотивы его непонятны: быть может, работает военная память, быть может, Гарри действительно перегнул палку с давлением. Эггзи поводит лопатками, и косточки ключиц выпирают так заметно. Яремная впадинка притягивает взгляд.

Гарри теряется всего на секунду, но этого достаточно, чтобы Эггзи занял оборонительную стойку.

— Ми-истер? — играет, упорно играет с огнем, хотя не глупец совсем, понимает прекрасно, куда и зачем ведет.

Гарри поднимает глаза, оглядывая его с мысков до макушки, цепляется за голодно-болючий взгляд. Эггзи — как побитая дворовая псина, готовая драться до последней капли крови. Этим-то он и запомнился ему по просмотренным отчетам.

Ведь таких ярых, больных на голову ребят мало. Как правило, их жизни уже разрушены до основания.

— Правую ногу чуть дальше, позиция будет устойчивей.

— А вам почем знать?

Гарри вздыхает: шрамы на запястьях, чуть выше кистей и на нетронутых огнем и водой предплечьях рождают неприятные воспоминания. Возможно, он и впрямь где-то прогадал с ожиданиями.

Но готов повысить цену.

— Агентство, Эггзи, агенство, — уверенно и тихо, будто бы об огромной тайне и дичайшей беде разговор идет одновременно. — Позвони мне, когда придешь в себя… И совет напоследок: лучше не показывайся пока дома, там тебе не особо рады.

Визитка падает в едва успевшую раскрыться ладонь, и Гарри против замысла чуть задерживает руку, касается пальцами жизненных линий. В этом никакого лишнего подтекста — лишь строгий расчет. Пока.

А потом — а потом таких сломанных чинить надо. Изжившие себя механизмы под сердцем не выдержат долго.

Эггзи смотрит ему вслед, и впервые за их встречу в его взгляде что-то ломается. Будто крошится лед, и под пленкой горькой, как полынь, наглости проступает усталость. Чувственность. Сомнение.

— До встречи, Эггзи. Уверен, мы обязательно свидимся.

— До встречи, мистер… Харт.

Гарри не нужно гадать: по отзвуку чужого шепота он понимает — ставки оправдают себя.

Пока что это главное.