Обозлившись на сломавшиеся в самый неудачный момент топорища, Закария прикрикнул на Карамата, поторопил его: «Побыстрее!»

Вот после этого Карамат и вспылил. Видимо, выплеснулась переполнявшая его уже давно злоба. Говорит, брошу работу и уйду. Мол, больше и ноги моей не будет в сарае с инструментами. Ты, говорит, только с такими сладкоречивыми, как Хисмат, и дружишь. В бригаде теперь только им почёт и хвала. Карамат корил Закарию таким образом ещё довольно долго. И в самом деле, он только на прошлой неделе вывесил благодарность смотрителю путей Хисмату.

Правда, в его словах есть истина: изредка они с Хисматом вместе проводят вечера. Посиживают иногда, обсуждая увиденное и прочитанное, лузгая семечки, калённые Магинур-апа.

Карамат был в бане, когда пришёл Закария. Поговорили через дверь.

– На Халиловском перегоне рельс лопнул, надо поменять… Как ты?

– Вы идите пока, догоним, – ответил Карамат.

От бани Карамата Закария напрямую вышел к своей казарме. Порадовался звучавшему издали ровному гулу. Со встречной стороны идёт поезд. В то же мгновение, встревожив душу, промелькнула мысль: «Идёт. Но пройдёт ли?» Конечно, Хисмат знает своё дело, если не поленится. Лишь бы смог пока пропускать поезда без осложнений. Потому что даже если очень поторопиться, бригада подойдёт к нему не раньше чем через час.

Дверь лачуги с инвентарём была открыта, при свете фонаря Магинур и Шамсельбану укладывали в продолговатый ящик разные инструменты. Станок для резки рельсов стоял чуть в стороне – он всё равно не помещается в ящик, всегда отдельный груз, причём тяжёлый и неудобный, и обычно его не хочется носить с собой.

Закария первым делом вытащил из угла кладовки и поставил на путь тележку. На эту приспособленную двигаться по одному рельсу тележку с одной ручкой установили тот ящик и станок и пошли за рельсом.

Чем больше они отдалялись от прикрытия домов, казарм, тем злее казался ветер. Еле остановив уже чуть было не опрокинувшуюся тележку, Закария быстренько надел и туго завязал капюшон плаща. Так, конечно, значительно теплее, но есть риск не услышать приближение поезда, придётся чаще оборачиваться и оглядываться. Как же там Хисмат терпит на таком ветру? Он ведь уже почти час вынужден топтаться на одном месте. Когда портится настроение, он обычно не ругается, как другие, а громко поёт. И сейчас, наверное, так же, напевая, попрыгивает.

Вот они уже проходят мимо семафора. Шамсельбану на тридцать-сорок шагов впереди, Магинур сзади идут с красными фонарями. А мокрый снег так и липнет к одежде, забивает глаза, заметает дорогу. И ночная темнота сгущается ещё сильнее. Сползавший то в одну, то в другую сторону длинный рельс неожиданно выдернул ручку тележки из рук Закарии и нырнул в мягкий снег. Вслед за ним разлетелись в стороны ящик с инструментами и резной станок. Закария даже не заметил, как рельс сполз на самый край, видимо, это случилось в тот момент, когда он оглядывался назад, пытаясь разглядеть нагоняющих.

– Рельс гнутый, что ли, попался? – притворно сказала видевшая всё это Магинур.

Уж не такие бедные времена, чтобы на зиму гнутые рельсы оставлять. Закария знает, что Магинур сказала так, чтобы лишь утешить его. Если будут так через каждую версту опрокидываться или пропускать поезд, то и к полуночи не дойдут до назначенного места. Наверное, уже вот-вот должен пройти вечерний скорый. Если не опоздает… да, если не опоздает, осталось ещё примерно четыре минуты. Значит, нет смысла пытаться поднять тележку.

В это время со стороны застроек Крутого Яра показались два силуэта. Похоже, что в эту сторону «катятся» крепкие, как пень, кругленькие Карамат и Карима. Что интересно, народ в этих краях крепкого телосложения, ростом чуть ниже среднего, лица как блюдца. Среди них лишь старушка-кряшенка Настя тонка, как маленькое веретенце, да Хисмат солдат возвышается, словно серебристый тополь среди клёнов. Ростом он почти как Закария. Иногда Хисмат любит пошутить: «Меня вырастила сахалинская селёдка. Немало я ел овсяной каши с крупной селёдкой за семь лет службы там».

Шумно, торопясь, промчался скорый поезд. Лишь свет замёрзших окон и запах тёплого дыма пощекотали душу, и защемило в сердце от напоминания о том, что есть где-то светлый мир, спокойная тёплая жизнь и загадочная любовь. Вряд ли кто-то из тех, кто мирно покачивался в этих промчавшихся, словно ураган, тёплых и светлых вагонах, задумался о Закарие и Магинур, Хисмате и Карамате, стоявших спиной к ветру и набиравшихся сил для продолжения пути.

Когда, промучившись, уже почти уложили тяжёлый рельс на тележку, подошёл и Карамат. Оказалось, что с фонарём за ним шла дочь.

Закария с трудом прошёл ещё некоторое расстояние, слегка толкая ручку тележки в разные стороны, пытаясь сохранить равновесие. Почувствовав, что не может прекратить раскачивание этой бестолковой «дубины», он снова остановился.

– Дай-ка мне, былгадир, что-то она тебя сегодня не слушается, – прямо, словно наступив на больную мозоль, сказал Карамат и взял тележку из его рук. Затем, как обычно, чуть наклонившись в сторону, довольно ловко покатил тележку вперёд.

Оказывается, похожая на отца полненькая и крепко сбитая дочь Карамата приехала откуда-то на выходные. Устроившись сюда на работу, Закарие вроде не приходилось ещё видеть её. Хотя, может, и видел, но не обратил внимания. У Закарии нет привычки заявляться к Караматам без причины. Как-то не принято.

Девушка идёт впереди, держа сигнальный фонарь. И хоть бы раз оглянулась. Не уходит далеко вперёд и не отстаёт.

А Дилюса же шла, представляя перед глазами молодого бригадира. Такой мрачный, зачем он так нахмурился? Можно подумать, невесть что случилось. На дороге без происшествий не обходится, не первый раз в Крутом Яре рельсы меняют. Может, не прошёл у бригадира гнев на её отца? Ведь говорит же мать, что бригадир очень разозлился в день ссоры, с тех пор даже толком не здоровается. Вот и сейчас насупился он, на Дилюсу лишь из-под бровей взглянул.

Сегодня она сама упросила отца выйти с бригадой, сославшись на то, что «маме нельзя после бани на холод». Дилюсе была знакома и близка работа на путях. Особенно любит встречать поезда и провожать их в далёкие неизвестные края. С особой надеждой и нетерпением дожидается она пассажирского поезда, который останавливается в Крутом Яре раз в два дня. Несмотря на дела, всегда выбегает к путям встретить его и машет рукой вслед. Для неё большая радость, если поезд по каким-то причинам задерживается в Крутом Яре. В таких случаях, особенно летом, молодёжь выпрыгивает из зелёных комфортных вагонов, чтобы пройтись, восхищаясь красотой Кыя Тау.

– Ах, эта гора! Ах, эти скалы!.. – восклицают они.

Некоторые подходят к Дилюсе, расспрашивая о разном, словно интересуясь. Даже подразнивают: «Эй, красавица, давай возьму тебя с собой далеко-далеко!» Это была пора, когда девушка уже ловила на себе восхищённые взгляды…

Воспоминания о том, как Дилюса смотрела вслед загадочным поездам, казались ей сейчас лишь сном об интересной детской игре. Да, качающиеся огни уходящего вдаль поезда оторвали её от мечтательного детства и унесли куда-то на чужбину, вырвали из Крутого Яра, подобного раю. А ведь и здесь, оказывается, были такие чудесные мгновения. Кто же мог подумать, что уже через четыре-пять месяцев Дилюса так соскучится по этому маленькому разъезду! Казалось, что вот только попади она в крупный город, большой мир, и совсем о нём не вспомнит. А на самом деле и этот грустный разъезд может заставить так по себе скучать! Оказывается, когда ты одна в большом городе, бывает также грустно и печально.

Дилюса, обдумывая всё это, шагает перед бригадой. Тянущаяся еле видимыми нитями дорога становится всё длиннее, бежит вперёд и торопит куда-то.

Ветер воет и воет. Валит снег. Мир словно утонул в темноте. Стали совсем невидимы столбы, гудящие у дороги. Хисмат подолгу тревожно вглядывается в сторону Крутого Яра. Сквозь ночь и метель уже не видно стало даже Кыя Тау. Хисмат больше часа топчется на одном месте. Он то хлопает рукавицами, то ходит взад-вперёд. И всё же не отдаляется от найденного им разбитого рельса. Как только появляются огни поездов, начинает махать фонарём, чтобы они остановились. Затем, пригибаясь почти под самые вагоны, прижимает отломившийся кусок рельса лопатой и аккуратненько пропускает поезда через это опасное место. Приподнимает один наушник шапки-ушанки, чтобы лучше слышать, крепко сжимает в руках черенок лопаты, уже расплющенной колёсами поездов, и командует машинисту: