совсем один; не для кого ничем жертвовать, никого не можешь активно любить, никому не можешь активно помогать» (3. 04. 43).

С А.С. Эфрон он обсуждает и писательскую стезю: каким нужно быть человеком, как относиться к миру: «…ты пишешь, что писателю, плюс к уму, необходимы страстность и “спонтанность”. Это – неверно. Что, по-твоему, страстны А. Жид, Валери, Монтерлан, Хаксли, С. Льюис, Ж. Ромэн? “Спонтанны” они? А Флобер, наконец? – А ведь все это – большие писатели. Жизненный опыт, – да, пожалуй, он необходим; но ни страстность, ни “спонтанность” (sic!) не являются необходимыми качествами писателя. <…> ты пишешь: “Писатель в первую очередь пишет, пишет, т. к. не может не писать. А потом читает, сравнивает, анализирует”. Почему не допускать у писателя большей доли “сознательного отношения” к труду, почему представлять себе писателя, обязательно облаченного в тогу вдохновения и страдающего непременной болезнью графоманов: чернильно-словесным недержанием?» (15. 04. 1943)

Обнаруживаются в письмах и приправленные сарказмом надежды на будущий интерес литературоведов: «Торопливо семенит какой-то совсем маленький чеховский интеллигентик в пенснэ; он судорожно сжимает в руке “Вестник Древней истории” и уж конечно интересуется он только древними дрязгами и ест как попало и что попало <…> в голове у него все те обыкновенные люди, которых отдаленность от нашей современности возвела в ранг Очень Интересных и Загадочных. Так и нас когда-нибудь будут изучать с охами и ахами» (3. 04.1943). Постараемся обойтись без «ахов», но все же, существенно, что мы можем теперь услышать все регистры его голоса.

Трудно не обратить внимания на тревожный отзыв Марины Цветаевой о сыне из письма к Н. Гайдукевич: «Физическая энергия – и головная. (Силен и умен.) А – душа?? Где? Когда?» (14.08.1935). Судя по дневниковым записям, она не скрывала своего мнения и от него самого: «Мать часто говорит, что я совершенно бездушен, что у меня нет сердца и т. п.» (20.01.1941); «Вчера спорил с матерью; она говорит, что одинок я потому, что это зависит от самого моего характера (насмешливость, холодность и т. п.). Как она меня не знает!» (28.05.1941)

Нынешняя книга дает читателю возможность попытаться самому понять человека, в которого Цветаева столько вложила и который был для нее так важен.

Алина Попова

Подготовка текста Е.Б. Коркиной и В.К. Лосской

Перевод с французского В.К. Лосской

31/VIII-41–5/IX-41

За эти 5 дней произошли события, потрясшие и перевернувшие всю мою жизнь. 31^го августа мать покончила с собой ― повесилась. Узнал я это, приходя с работы на аэродроме, куда меня мобилизовали. Мать последние дни часто говорила о самоубийстве, прося ее «освободить». И кончила с собой. Оставила 3 письма: мне, Асееву и эвакуированным. Содержание письма ко мне: «Мурлыга! Прости меня. Но дальше было бы хуже. Я тяжело-больна, это ― уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але ― если увидишь ― что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик». Письмо к Асееву: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь ― просто взять его в сыновья ― и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына ― заслуживает. А меня ― простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете ― увезите с собой. Не бросайте!» Письмо к эвакуированным: «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н.Н. Асееву. Пароходы ― страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом ― сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте». Вечером пришел милиционер и доктор, забрали эти письма и отвезли тело. На следующий день я пошел в милицию (к вечеру) и с большим трудом забрал письма, кроме одного (к эвакуированным), с которого мне дали копию. Милиция не хотела мне отдавать письма, кроме тех, копий. «Причина самоубийства должна оставаться у нас». Но я все-таки настоял на своем. В тот же день был в больнице, взял свидетельство о смерти, разрешение на похороны (в загсе). М.И. была в полном здоровии к моменту самоубийства. Через день мать похоронили. Долго ждали лошадей, гроб. Похоронена на средства горсовета на кладбище. 3^го числа я закончил переукладку всех вещей (вещи матери ― в одну сторону, мои ― в другую), и все было готово для отъезда. С помощью Сикорского и Лёльки перевез на ручных тележках весь багаж на пристань, сдал на хранение его. Все эти дни ночевал у Сикорского. Продал на 80 р. продовольствия хозяйке, купил за 55 р. башмаки в универмаге. Простился с Димкой, Загорскими, Лёлькой и к вечеру 3^го был на пристани, где ждал парохода вместе с неким Осносом (доцентом ИФЛИ), который возвращался в Чистополь из Елабуги и значительно помог мне в таскании вещей, билетах и т. д. Хорошо, что я с ним поехал. Пароход «Москва» был битком набит ― à en éclater[7] ― эвакуированными, мобилизованными, все это воняло и кричало, и сесть туда не пришлось ― не пускали. Наконец ― часам к 12^и ночи ― сели на пароход «Молотов ― Скрябин» в 3^й класс, перетащили вещи и утром 4^го были в Чистополе, после очень душного путешествия с грязными цыганами и пьяными мобилизованными. Хорошо, что я быстро уехал из Елабуги ― там мне было невмоготу и все противно и растравительно. Приехав в Чистополь, я позавтракал у Осноса и пошел к Асеевым. Асеев был совершенно потрясен известием о смерти М.И., сейчас же пошел вместе со мной в райком партии, где получил разрешение прописать меня на его жилплощади. В тот же день ― вчера ― перевезли ― я и Н.Н. ― все вещи от пристани к нему домой. Мы начали обсуждать положение. Дело в том, что Асеев с женой вызываются в Москву, так что на них опираться в Чистополе не приходится. Учитывая то, что в интернат меня, очевидно, не примут ― 16 лет и кто будет платить? ― и мое нехотение пропадать в Чистополе в какой-то ремесленной школе, мое решение сегодня к утру было окончательно принято: я возвращаюсь в Москву и устраиваюсь там. Там ― Литфонд, там ― люди, знают и ценят М.И., там, быть может, помогут Муля и тетки, там, прежде всего, ― Москва-столица. Самое трудное ― доехать, получить разрешение. Это ― главное. Мы с Асеевым сообразили так: скоро будет в Чистополе созван совет представителей Литфонда. На этом совете Асеев походатайствует о том, чтобы мне выдали бумагу следующего содержания (примерно): «Ввиду смерти матери эвакуированный такой-то направляется в Москву для учебы, т. к. в Чистополе ему нет средств на существование». Эта бумага должна мне обеспечить беспрепятственный проезд до Москвы. Кроме того, я ― учащийся, паспорт у меня ― московский, так что вряд ли будут особые препятствия для пропуска меня в Москву. Другое дело, что в Москве трудно будет снять комнату, учиться, как-то на что-то жить. Лишь бы до нее доехать. Оставил бы вещи на хранение, позвонил бы Муле, пошел бы в Литфонд с письмом от Асеева (которое он напишет, если я поеду) и в конце концов наверное бы устроился. Самое трудное, страшное ― доехать, чтобы пропустили, не вернули с полдороги. Но все это может лопнуть, я ― ни в чем не уверен. Авось Асеев устроит как-нибудь мой проезд. Поеду один, очевидно, ― страшновато. Но разве я чего-нибудь серьезно боюсь? Самое трудное, возможно, впереди, самое страшное ― позади. Дожидаясь окончательного решения насчет моего отъезда в Москву, я занялся продажей вещей матери. Сегодня утром, благодаря содействию сестер жены Асеева, продал вещей носильных, белья и пр. на 650 р. Денег ― итого ― у меня примерно рублей 1 060. Это неплохо. И еще продам вещей, не знаю на какую сумму ― рублей на 500, наверное. Отнес некоторые вещи в комиссионку. Tant pis[8], если не продадутся до моего отъезда ― ничего. Лишь бы доехать до Москвы, там ― увидим. Здесь мне тухнуть нечего. Москву дней 10 не бомбили. Бомб я не боюсь, и в Москве у меня больше шансов устроиться, чем здесь. Предпочитаю быть последним в городе, чем 1^м в деревне. Увидим. Немцы взяли Таллин. Оснос говорит, что видел человека, который ему сообщил, что Ленинград полон английскими войсками и самолетами. Иран оккупирован английскими и советскими войсками. Интересно, какая армия будет в Тегеране. Нет, я решительно держу курс на Москву. Может, и Митька там будет, и Валя? Митька, наверное, уже учится в ИФЛИ. Увидим. Нет, курс, несмотря ни на что, ― на Москву.