Бой начинает принимать форму артиллерийской дуэли. Снаряды все чаще и чаще падают на поле, где ползает по снегу связист Ипатов. Наши не уступают, значит, еще не расправились с целями.
Ипатов то и дело прикладывает к линии наушники: работает. Его действия точны, он хладнокровен, ни о чем, кроме линии, не думает. Но вот где-то опять обрыв. Ага, ближе к опушке. Кошкой туда. Обрыв устранен.
Лежать на одном месте опасно. Связист ползает, прячется в ямках, в ложбинках.
Но вот опять обрыв. Потом еще и еще. А пушки лупят. Значит, нащупали золотые цели. Давай, давай, ребята. Связь я вам обеспечу.
Но что это: кто-то будто ударил по плечу. Оглянулся - никого. И тут же под шинелью стало тепло. Ясно - ранен. И не пулей, а осколком. Двинул одной рукой, другой - действуют. Пошел дальше.
Уже около двадцати минут Ипатов находился на линии. Его ранило еще раз, в ногу. Он продолжал ползать, ожидая, что вот-вот кончится артиллерийская дуэль.
А она продолжалась. Ко второму дивизиону пристроился Поздеев. Начался налет, как при наступлении. Ипатова ранило третий раз. Теперь он вспомнил про свою деревню Старый Безум в Юкаменском районе Удмуртии, про жену, детей. Вспомнил и заскрипел зубами.
- Ах ты, лешак такой. Ведь все равно не убьешь меня, напрасно стараешься.
Его убило через минуту, почти прямым попаданием. Максимов трижды окликнул связиста на другом конце провода, подул в трубку и обратился к Некрасову.
- Товарищ майор, Ипатова убило, разрешите мне на линию.
- Почему убило? - рассердился парторг.
- Я знаю, как работает Миша. Если бы был жив, связь держалась, ответил Максимов, уже готовый к выходу из сарая.
Разговаривать не было времени. Дивизион своим огнем преследовал разбегающиеся по селу танки и автомашины.
Некрасов сказал:
- Ну что ж, Александр Иванович, иди. Будет туго, я выйду на линию.
Второпях у Максимова где-то на первых шагах за сараем выпала ножовка. Когда он подполз к Ипатову, тот был уже холодным. Максимов бросился к проводу, не нашел в карманах ножовки и, зубами расчистив концы, соединил их. Связь опять заработала. Можно бы поплакать над прахом друга, но продолжался бой, и Максимов, так же как Ипатов, начал ползком курсировать по линии.
О чем он думал в эти минуты? Как ни странно, в его мозгу не находилось места ни для каких других мыслей, кроме забот о сохранности провода. В проводе сейчас было сосредоточено все существо солдата, гражданина, мужа и отца. Будет функционировать связь, все будет хорошо, порвется, всем будет плохо.
Он продолжал ползать. Так же как Ипатов, был ранен. Так же как он, ругал про себя немцев. Наконец, так же как друг, стал вспоминать свою деревню и семью. Дважды проползал мимо мертвого Ипатова. Останавливался на миг, собирался с силами и снова полз.
При очередном обрыве он опять зубами очищал концы провода. Хотел соединить их и не успел. Осколок ткнулся в грудь. У него во рту был один конец провода. Почувствовав, что силы покидают, он взял в рот второй конец и, стиснув оба мертвой хваткой, вытянулся на снегу.
Мертвых связистов вытаскивал с поля боя парторг Некрасов. Он нес их, взяв одного в правую, другого в левую руку, высокий, сильный, непокоренный мститель. Он шел во весь рост, презирая разрывы немецких снарядов и, когда вступил с трупами в сарай, коротко и тихо бросил:
- Всем дивизионом залп за связистов - героев Ипатова и Максимова!
Ты будешь жить, майор
Вот так умирали солдаты. Молча, без вздохов и возгласов, зажав в кулак страдания и ненависть. Я опять в этот день много думал, что же все-таки представляет из себя героизм на войне. Вот ушли из жизни скромные и трудолюбивые крестьяне-удмурты, одетые в шинели. Три с половиной года, изо дня в день, не зная устали и покоя, люди честно выполняли свой долг. Особо никуда не рвались, не были ни богатырями, ни храбрецами, но от положенного дела никогда не отказывались. Раз приказ - будет зараз, как говорил один из них, старший, более рассудительный и осторожный. И он выполнил последний приказ без страха, как выполнял много раз до этого. Может быть, об этом будет написано в политдонесении заместителя командира дивизиона или полка: "в боях за село Пампали погибли такого-то числа такие-то связисты-коммунисты". А может быть, не будет сказано ни слова, потому что никто не видел, как работали в ту ночь эти связисты и можно ли их работу считать героической. Просто-напросто старшина снимет их с довольствия, писарь вычеркнет из списков, пошлет по домашнему адресу стандартную похоронную и делу конец. А мне эти люди всегда будут казаться великими и бессмертными, потому что я видел, как они любили жизнь и ради нее шли на все.
Хоронили Ипатова и Максимова на рассвете, когда немного умолкла ночная канонада. Пришел проститься с солдатами, которых он хорошо знал, майор Коровин. Парторг Некрасов произнес надгробную речь. Товарищи дали в память о боевых друзьях очередь из автоматов. И снова началась на переднем крае обычная суетня, официально именуемая боями местного значения, а на солдатском языке - дать перцу фрицу.
Растревоженные ночным налетом немцы с утра начали поливать наши боевые порядки усиленным артиллерийским и минометным огнем. Прилетели однажды на бомбежку самолеты, но увидев, должно быть, что кругом лес, больше появляться не сочли нужным.
А наши пока помалкивали. Вели разведку, подвозили снаряды, окапывались. Село выглядело днем вымершим. Редко-редко покажется в траншее или за избой голова фрица. Но и в этой обстановке наш всевидящий Семакин засек выбежавшую из одного подвала маленькую собачку. Она повертелась возле полуразрушенного дома, проскользнула в следующий подвал, появилась опять и скрылась у своих хозяев.
- Штаб тут, товарищ майор, - высказал свои предположения разведчик командиру дивизиона.
- Пожалуй, ты прав, - согласился Поздеев. - Наблюдай.
Он опять был верен себе, майор Григорий Андреевич Поздеев. Ночью вмешался в разгром танков и автомашин, не сомкнул ни на минуту глаз, а с утра, сполоснув лицо холодной водой, опять бодрствовал у стереотрубы. Надо же, черт возьми, забрать у немца эти Пампали, загнать его подальше в лес, чтобы потом вытурить и оттуда, гнать и гнать до самого моря.
За Пампали воевали дня четыре. Раза два поднималась в атаку пехота, но без успеха. У немцев сохранилось все-таки несколько танков, и как только из траншеи вылезали наши, те тут же пускали навстречу свои "тигры".
Бои превращались в игру кошки-мышки. Надо было с этим кончать. Ни к чему доброму такая затяжка привести не могла. Что-то следовало придумать.
Мысль подал майор Поздеев. Обыкновенную, собственно, мысль, выношенную опытом прошлых боев. Он предложил подтянуть пушки ближе к переднему краю, некоторые замаскировать на прямую наводку. И главное, корректировать огонь не с земли, а с дерева, с высокой сосны, с которой село было видно как на ладони.
- Так тебя же, как глухаря, снимут в первую минуту, - усомнился в замысле командир полка.
- Почему? - не согласился Поздеев. - У меня будет защитой ствол.
- А если снесут снарядом всю сосну?
- Вместе с ней полечу на землю и все.
- Ну давай, пробуй.
- А вы поддерживайте.
И вот опять началась долбежка Пампалей. Ах, как это замечательно управлять огнем пушек с дерева. Дал залп и в точку. Второй - еще в точку. Ясно видно, какой недолет и перелет, куда и как перебегают немцы, что и откуда подтягивают. Вот где надо сооружать все наблюдательные пункты артиллерийских дивизионов, если бы везде на переднем крае росли сосны и тополя.
Командир полка не обманул и помог огоньком других дивизионов. Кажется, подготовилась к атаке после артиллерийского налета и пехота. Налет должен был вот-вот кончиться. Но уж очень большое оживление началось на улицах Пампалей, жалко прекращать огонь. Поздеев попросил еще десять минут для поражения вновь обнаруженных важных целей. Командир полка разрешил.
Счастье боя! Что это такое? Можно ли наслаждаться разрушениями и смертью, творимыми твоими руками и твоим разумом? Оказывается, можно. Нет, ты не становишься в эту минуту варваром, наоборот, в тебе просыпается повышенная привязанность к своей поруганной земле и тебе хочется бить и бить врага не переставая. Это чувство становится особенно жгучим, когда бой развертывается успешно и ты видишь результаты своих стараний.
