Он жил тогда, как и многие другие города, с притушенными огнями. Но в нем еще не было светомаскировки. Просто меньше горело на улицах фонарей. От этого город казался задумчивым и сосредоточенным, О чем ты горюешь, родной мой?
Я хорошо понимал думы своего города, они были моими думами. Неужели враг будет наступать и дальше?
Не хотелось говорить о последних сводках с фронта. Не хотелось мучиться догадками, почему они именно такие - невеселые, тревожные. Не хотелось вспоминать и песню "Если завтра война", которую мы очень легко распевали всего лишь два-три месяца назад.
Душу давила тяжесть необъясненных сомнений, чего-то и кем-то недоговоренного, скрытого. Как это все случилось? Почему так молниеносно враг сумел смять наши пограничные кордоны?
Давно ли были торжественные приемы дипломатов Германии в Кремле. Завтраки, речи, обязательства. А потом запреты таких картин, как "Профессор Мамлок", слова "фашист" в газетах и книгах.
И вот этот фашист топчет сегодня нашу землю. Рвется к тому же Московскому Кремлю, только не с речами и обещаниями, а с огнем и мечом. Какая превратность судьбы!
Мы говорим с женой об итогах двух месяцев войны, только что опубликованных в газетах. О крахе хвастливых планов командования германской армии, об уложенных на дорогах к Москве и Ленинграду фашистских дивизиях, о провале молниеносной войны, об оставленных нами городах...
А кругом тишина и настороженность. Только красный флаг на башне машиностроительного завода не поддается этому безмолвию. Он, как всегда, продолжает шелестеть на высоте нескольких десятков метров. Я смотрю на этот флаг, который знаю, кажется, со дня рождения, и он возвращает мне всегдашнюю бодрость. Выше голову, старина, - приказываю я себе.
Обыкновенная станция. Откровенно говоря, до 23 августа тысяча Девятьсот сорок первого года я ничего не знал об этой станции, куда мы приехали. Знал Воткинск и Глазов, Балезино и Кез, Сарапул и Можгу, Кизнер и Уву, десятки других сел, поселков, деревень и станций, а этой в памяти не было.
Малюсенькая станция с миниатюрным деревянным домиком вместо вокзала. Кругом сосновый бор. В его владениях, как свечи, стоят шеренгами корабельные сосны. От них расстилается смолистый запах нагретой хвои. Поют птицы. Слышно: где-то долбит дятел, словно играет в бубен.
В первые же минуты появления на станции я подумал: как мало иногда мы знаем родной край. Клянемся в любви к нему, пишем об этом статьи и книги, а сами не удосужимся за всю жизнь пройтись по нему пешочком из конца в конец. Знаем село или город, где родились, учились, начинали работать, и этим ограничиваем свои познания и любопытство. А край-то, оказывается, вон какой раздольный и обширный. Как он дорог мне, особенно сейчас.
Я и прибывшие со мной несколько офицеров ищем штаб формируемой дивизии. Проходим мимо построек местного леспромхоза, спрашиваем встречных Никто ничего толком не знает.
Оказывается, никакой дивизии, собственно, и нет. Есть недостроенный двух этажный дом, предназначенный для штаба. Вот и все, как говорится, хозяйство.
Мы входим в этот дом. Кругом следы неустроенности, походной жизни, неумелого новоселья. Где-то тюкают плотники, женщины выносят из помещения строительный мусор. В комнатах нижнего этажа сидят молодые люди в армейской форме и что-то сосредоточенно пишут.
Мы находим штаб будущей дивизии. Нас встречает полный, коренастый, круглолицый, очень спокойный майор Малков. Он почему-то улыбается, завидев нас, встает из-за стола.
- Вот и первые ласточки, - приветливо говорит майор. - С вашей легкой руки и начнем. Пока вся дивизия вот в этих трех комнатах. Нет ни командира дивизии, ни комиссара, ни командиров полков, кроме вот меня, майора Малкова, да еще нескольких офицеров. Значит, так...
Майор меняет настроение: хмурится, поигрывает желваками, стучит пальцами по столу и повторяет:
- Значит, так. Пойдете в полки. Там есть по десятку человек. Живут в лесу, кто как может. Будете жить там и вы. Строить землянки. Принимать пополнение, обмундировывать, мыть в бане, стричь, водить строем в столовую, на занятия.
Майор снова улыбается, отчего его полные щеки становятся похожими на две половинки арбуза. Добродушный человек, очень похожий на учителя. Он называет нам номера полков, показывает в окно, где они примерно расположены, говорит "ну, с богом", отпускает всех, а меня задерживает.
- Значит, вы не только строевой офицер, но и писатель, - просматривая мои документы, говорит Малков.
- Пока не писатель, а только журналист, - поправляю я майора.
- Это одно и то же, - по-своему заключает майор. - Такие люди очень нужны будут дивизии. Начинайте присматриваться с первого дня. Чем черт не шутит. Останемся живы...
Он не договаривает, опять хмурится, опять говорит "ну, с богом", и я выхожу из помещения.
Теплый день конца августа. Со стороны железнодорожной станции слышатся паровозные свистки. Оттуда же доносится рокот тракторов. Это или эмтээсовские или леспромхозовские.
И опять тишина. Запах смолы. Долбежка дятла. Чириканье пичужек.
На маленькой полянке в глубине соснового бора я нахожу штаб 1190 стрелкового полка, куда направил меня майор. Штаб - в дощаном помещении, похожем на барак. На подходе к штабу меня встречает старший лейтенант.
Он высок и строен, этот старший лейтенант, с русыми волосами и голубыми глазами. Выправка и походка выдают в нем кадрового офицера. Старший лейтенант щеголеват и, что самое интересное, с пушистыми бакенбардами, отчего мне сразу пришел на память книжный Андрей Болконский.
Я представился как положено, по форме. Старший лейтенант принял мой рапорт тоже но форме и, пробежав глазами мои документы, громко сказал:
- Вот и отлично, будете работать при нашем штабе.
Фамилия старшего лейтенанта Григорьев. Имя и отчество - Александр Степанович. Средних лет, Успел уже повоевать в Эстонии. Прибыл сюда из госпиталя. Он тоже обрадовался моей гражданской профессии и сказал примерно то же самое, что и майор Малков.
- Да, да, это было бы здорово. - И вздохнув: - А пока, товарищ младший лейтенант, принимать штыки и срочно строить землянки. Видите, как живем?
Так начались наши армейские будни. Вслед за мной нахлынул поток мобилизованных. Через несколько дней прибыл командный состав дивизии. Командир, полковник Киршев, высокий, худощавый, сердитый на вид. На груди орден Красной Звезды. Ему что-нибудь под сорок. Говорили - кадровик, сибиряк, в последнее время служил на Дальнем Востоке.
Под стать командиру оказался и военком, полковой комиссар Кожев. Он был немного старше полковника, солиднее и спокойнее его. Местный, из Удмуртии, в прошлом партийный работник республики, а потом кадровый политработник армии.
Вместе с командиром и военкомом прибыли начальник политотдела батальонный комиссар Шиленко, начальник штаба дивизии майор Щербаков. За ними командиры полков майоры Ганоцкий, краснознаменец, и Коновалов, участник гражданской войны. Оба кадровики, оба, как на подбор, маленькие ростом. Только Ганоцкий щупленький и живой. Коновалов же, наоборот, кряжистый, с твердым и неторопливым шагом.
Один за другим прибывали мои земляки, многие знакомые и товарищи. Из политработников появились бывшие комсомольские вожаки республики Николай Корепанов, Григорий Перевозчиков, Иван Лукин, Михаил Булдаков, Александр Хомяков, Георгий Попов, вчерашние журналисты Андрей Веретенников, Николай Щербаков, Павел Шиляев и партийные работники Константин Вячкилев, Николай Смирнов, Константин Клестов, Иван Кузнецов, Павел Наговицын, Иван Самсонов, Виталий Мельников, Александр Шаклеин.
Прибыли командиры-пехотинцы Дмитрий Скобелев и лейтенант Федор Буранов, сапер младший лейтенант Алексей Васильев, артиллеристы офицеры Григорий Поздеев, Сергей Рыбин, Иван Кравец, топограф Василий Яковлев. Медицинские сестры Анна Добрякова, Клавдия Плотникова, Валентина Сентякова.
Я ходил по лагерю дивизии и не успевал здороваться со знакомыми. Сколько их, моих земляков - удмуртов и русских - стеклось за несколько дней в этот сосновый бор под маленькой станцией. Вот щеголяют в зеленых форменных фуражках ветврачи Бахтин, Савиных и Кибардин. Вышагивает усач-старшина, вчерашний председатель колхоза Александр Прокопьевич Лекомцев. Рядом с ним бывший счетовод МТС, пожилой санинструктор Николай Кузьмич Козлов. Тут же бывший агроном, артиллерийский разведчик Николай Иванович Семакин, связисты старший сержант Степан Некрасов, ефрейтор Александр Максимов, рядовой Михаил Ипатов. Строгим выглядит артиллерист, ижевский рабочий старший сержант Михаил Вотяков. И наоборот, внешне беззаботным - боец комендантского взвода рядовой колхозник Владимир Захаров. Угрюмоват мой земляк, пулеметчик Дмитрий Тимофеевич Коновалов. Суетлив повар сержант Петр Федорович Наговицын.
