Здесь так тихо, вдали от шумной улицы, что он может слышать птичье пение.

Он поднимается с края дома по деревянной лестнице, ведущей на верхний этаж, где спят слуги. Хотя эти комнаты расположены в его доме, проходят месяцы, пока ему понадобится подняться сюда. Здесь хранится часть мебели, которая досталась ему по наследству от деда. Тут находятся четыре крохотные комнаты с небольшими окошками и лавками для спанья для рабов и две комнаты побольше с кроватями получше для домработницы и поварихи.

Он проводит пальцами по одеялу одной кровати. Вспоминает, как, когда его дети были маленькими, он часто находил их здесь, играющими в пыли. Рабы и слуги относились к ним по-доброму. У одной кровати стоит глиняный горшочек с мазью. Он принюхивается и кривится носом. Какое-то дурно пахнущее средство, без сомнения, от ревматизма или от пятен.

В коробке под одной кроватью он находит письмо на греческом языке — он не имел никакого представления, что повариха читает по-гречески — любовное послание от человека с Крита, обещающего приехать очень скоро и забрать ее, называя ее его уточкой, его сладким фруктом, его свежим гранатом. Он читает, и разные эмоции овладевают им: раздражение из-за того, что какой-то критянин заберет его повариху, беспокойство от опасения, что его найдут здесь за чтением, хотя дом пуст, и некое удивление секретной комнатой сердца каждого человека, чье содержимое неразгадываемо снаружи.

Даже у рабов есть какие-то крохотные личные вещи. Талисман от кашля. Костяная расческа. Полузаконченное изображение дерева, вырезанное на куске оливковой древесины. Когда они освободятся — раб еврея должен быть отпущен на волю после семи лет службы — он полагает, что они возьмут свои вещи с собой туда, в ту жизнь, откуда они пришли.

Он так поглощен разглядыванием этих вещей, что почти забывает, зачем пришел в свой дом в середине дня. Пока до него не доносится смех жены.

Короткий смех, не на выдохе. Доносится снаружи. Выглянув в окошко над кроватью домработницы он видит все то же самое, видимое раннее: только фонтан, виноградные лозы на решетках, кусты и фруктовые деревья, уже осыпающие урожай на краснокаменную плитку. А затем, вытянув шею, он видит их.

Они — в отгороженном закутке садовника, скрытом от вида сада, и который можно лишь увидеть сверху. Он никогда не добирался дотуда: там садовник хранит свои инструменты в деревянном ящике, и где тот ухаживает за растениями, еще не готовыми к высадке. Он даже не знает, как добраться туда: ему кажется, что он видел калитку с защелкой в заборе позади дома, но не уверен.

Там, в закрытом от всех взглядов месте, его жена сидит на коленях у Дарфона. Она извивается, притворяясь вырывающейся. Еще один пузырь смеха вылетает из ее губ. Дарфон срывает созревшую сливу с дерева, чьи ветви низко склонились над садом, и кладет ее в рот жены. Она надкусывает. Сок стекает по ее подбородку. Дарфон смотрит вопрошающе в ее глаза. Она недвижно замирает. Он прикасается языком к ее шее и следует пальцами за стекающим соком по подбородку к ее горлу и ниже. Ее глаза закрываются. Она откидывается назад в его объятия.

Каиафас отворачивается от окошка. Его сердце охватывает боль, а тело — злость, и волк внутри выходит на охоту и говорит ему: спустись туда сейчас же и сорви с нее одежды, и проведи ее по улицам продажной женщиной. А агнец внутри него говорит: поговори с ней, будь милосердным, предупреди ее, что ты еще не видел ничего такого, чтобы мог проклять ее навечно. Маленькая комната, центр которой наполнен присутствием других людей, говорит: у каждого человека должно быть свое личное секретное место.

А волк говорит: посмотри еще раз. А он отвечает: нет. А волк настаивает: посмотри еще раз. Ты знаешь, что ты увидишь. И кровь твоя вспыхнет, и больше не нужно будет никаких пряток в тени. Посмотри еще раз, говорит он, и наберись всего мужества.

Но, повернувшись к окошку, он видит, как его жена поправляет свое платье и приводит в порядок волосы, заколов их двумя золотыми заколками. А Дарфон отпиливает низкую ветвь в другом конце сада.

У мужчины может быть больше одной жены, но жена может иметь только одного мужа. И это означает, что если мужчина возжелает или узнает другую женщину, то он просто может взять ее новой женой, и все будет в порядке. Но женщина должна оставаться верной только ее мужу — таков закон Бога. Посему правильным будет для мужчины следить за своей женой, дабы не сбилась она с пути. Он, в конце концов, все же купил ее у ее же отца, заключив соглашение, и он должен быть освобожден от всех подозрений, касающихся непорочности его владения.

Вот, что может сделать мужчина, если у него возникнут подозрения о жене. Тщательно и добросовестно. Как записано в Торе, и откуда мы знаем, что делается правильно и должным образом. Мужчина, подозревающий, что его жена возлегла с другим мужчиной, должен пойти к священникам — или к какому-то одному священнику — и объявить, что дыханье ревности вошло в него. И тогда они приведут жену и сделают небольшое подношение Богу: немного ячменной муки. Для начала, чтобы Бог присоединился к их последующим действиям.

Они берут святую воду из священного колодца Храма и смешают ее с крохотной щепоткой пыли с пола святейшей комнаты Храма. И в самом конце они пишут заклинание против прелюбодеяния, содержащее святое четырехбуквенное имя Бога, на куске бумаги. И кладут эту бумагу в воду и ждут, пока не растворятся чернила. И эту святейшую из всех святых воду, в которой находится непроизносимое вслух имя Бога, они дают ей выпить.

И тут могут произойти два события. Если она виновна, если она возлегла с другим мужчиной, то вода станет горькой горечью. И разбухнет ее живот, а пышные бедра увянут, и в расцвете своих лет она умрет.

А если она невиновна, то в ней зародится ребенок.

Всем очевидно, какой милосердной и человечной является эта заповедь, потому что из-за вошедшего внутрь дыханья ревности мужчина может поддаться искушению избить или даже убить свою жену. Только таким образом он может избегнуть этого греха, даже если его жена погрязла в своем собственном грехе.

Каиафас мог бы вызвать его жену на проверку подобной церемонией. Да все не так просто. Если она умрет после всего, то получится так, что он убил дочь Аннаса, а Аннас — могущественный человек. А если бы она осталась живой, то он опозорил бы дочь Аннаса. А Аннас — могущественный человек. И мужчины любят своих дочерей.

На следующий день происходит еще одна встреча с Пилатом. Блестит янтарный перстень с головой волчицы, и тот приходит в бешенство и уговаривает, и дает ясно понять, что если не получит своих денег на акведук, то станет искать нового Первосвященника, который будет более внимателен к его нуждам.

У Аннаса есть еще один сын в очереди занять эту должность. И, наверное, это будет самым легким решением? Каиафас не стал бы противится. Деньги Храма не могут быть использованы на строительства гражданских нужд. И что потом? Посылать священников копаться в земле? Расплавить золотые чаши и серебряные трубы на римские монеты? Они могут раздать все деньги беднякам на покупку благовоний, но задолго до этого прежнего Храма уже не будет. Не говоря уж о том, что он не сможет остаться Коэном Гадолом в любом случае, если позволит Пилату взять деньги. Он вновь войдет в Святая Святых в этом году, как заведено каждый год. Бог же увидит, что сделал он.

Аннас не соглашается.

Они пьют вино поздно вечером, когда все в доме спят, и дикие создания кричат животным криком на холмах у Иерусалима. Каиафас не разговаривал со своей женой в этот день, и они не ложились вместе. Он пытается решить, что делать. Происходящий разговор должен был состояться в любом случае: причина его гораздо важнее семейных забот.

Аннас советует: «Дай ему деньги».

Каиафас раскручивает вино в своей чашке. Аннас играет какую-то очень длинную и труднопостижимую игру. Каиафас не видит конца ее. И ему страшно. Играть с Римом — это как дразнить волка, щекоча его челюсти, и знать, когда отдернуть руку.