Эта девушка очень привлекательная, как и ее дерзость и ее речь. Было бы очень приятно, считает он, возлечь с ней и услышать ее прерывистое дыхание, и научить ее, как услаждать и наслаждаться самой. Жена Коэна Гадола должна быть, само собой, девственницей. Не то, что его жена отвратительна ему физически, или он желает быть с другой женщиной, а потому, что необходимо учесть все. Если произойдет, то не останется времени для сомнений, и будет выглядеть очень плохо, если он разведется с ней слишком быстро.

«Ты понимаешь, что должна быть вне всяких подозрений? Весь следующий год?»

Она изгибается плечами, и этим жестом она напоминает ему о том, какая юная она — такая же молодая, как и его жена, когда он женился на ней. Ее плечи говорят, что вопрос причинил ей неудобство, но улыбка осталась такой же смелой. Ее мать или бабушка, должно быть, рассказали ей обо всем, что нужно было знать ей.

«Я понимаю», отвечает она, и ее розовый язык облизывает темную верхнюю губу. «Я буду оставаться точно такой же, какая я сейчас, и общаться только с пожилыми женщинами, и говорить с ними только о домашних заботах. Весь следующий год».

От того, как она произносит эти слова, в нем возникают вопросы. Интересно. Они не привели бы ее сюда, если бы была хоть частичка недоверия в ее целомудрии — никто не станет рисковать всем домом Израиля. И все же.

Натан выводит ее из комнаты, закрывает за ней дверь и ждет, чтобы ушли ее шаги, а потом он ухмыляется и говорит: «Ну? Не говори, что не нашел для тебя особенной девушки».

«Да, она все сделает правильно. Только…»

Натан поднимает брови. Ожидает.

«Только точно ли ты уверен в ее невинности? Она вела себя так, что…»

«Ни один молодой человек никогда не касался ее руки. У Ходии есть еще священник, который ждет, когда закончится твой год. Она знает, что ей надо блюсти свою чистоту. Не путай, что знает твой петушок, с тем, что знает ее курочка».

Каиафас выжимает из себя смех.

«Она все сделает правильно», говорит он.

«И да пребывает твоя жена в добром здравии, пока не достигнет ста двадцати лет», ухмыляется Натан.

«Аминь».

* * *

Он пытается уговорить себя. Он же не глупый человек, не какой-нибудь необразованный. У его отца — тоже Коэн, разумеется, наследованием от отца к сыну — были виноградники и прессы для выжимки оливкового масла на востоке и было достаточно денег заплатить за самое лучшее образование для своего сына. У его отца возникла мысль, что из мальчика может получиться Коэн Гадол, и поэтому он заставил его выучить латинский и греческий языки так же хорошо, как еврейский и арамейский, и привез ему учителя из Антиохии. И сын читал греческую философию и римскую военную историю наравне с еврейскими религиозными текстами. И сейчас он понимает ценность ума.

Он спрашивает самого себя: зачем его жене делать такое? Он говорит самому себе: это же будет смертный приговор для нее. И все равно он не может убедить себя. Для подобного разговора необходим друг. Он дожидается позднего вечера, когда он и Натан заканчивают свои дела, когда был принесен в жертву вечерний агнец, когда остывает день, и ночь продувает мягким ветром холмы Иерусалима.

«Ты когда-нибудь…» Он смотрит на Натана. Он хотел задать определенный вопрос, но обнаруживает, что не может его задать. Жена Натана — добродушная, веселая и старше мужа на несколько лет; никто не смог бы заподозрить ее. «Ты был когда-нибудь знаком с человеком, у которого были бы подозрения по поводу его жены?»

Обычная веселость Натана мгновенно исчезает.

«Кеф», спрашивает он, «твоя жена? Ты думаешь, что твоя жена…»

Каиафас находит на своем лице каждодневную улыбку Первосвященника, улыбку лжеца, которая быстро и естественно растягивает его губы.

«Вражьими молитвами, нет», говорит он. «Нет, нет. Я слышал историю от одного священника», и он видит, как Натан уже старается вычислить, какой священник мог бы быть, и, может, он лжет, и будут ли какие-то последствия для бесперебойного обслуживания Храма, но ему необходимо поговорить с кем-нибудь, и даже если Натан догадается, то так тому и быть. «Я слышал историю, что один из них подозревает свою жену в прелюбодеянии. Так ты знал кого-нибудь, кто думал так?»

Натан откидывается на спинку кресла. Он чешет свою бороду.

«Все женщины смотрят на других мужчин», наконец заявляет он, «это естественно. Означает, что в них есть еще соки. День, когда женщина скажет, что не видит никакого другого мужчины, будет днем, когда поймешь, что она не хочет естись с тобой».

Каиафас ровно дышет носом.

«Смотреть — это одно», произносит он, «я же говорю о другом».

Натан оставляет в сторону свою винную чашку и наклоняется вперед, упершись руками в колени.

«Ты о чем говоришь?» спрашивает он. «Твоя жена — самая благоразумная женщина на свете». Он протягивает руку и на короткое время хватает колено Каиафаса. «Даже после того, как она выбрала тебя в мужья».

Каиафас делает вид, что смеется. Политическим смехом, когда удивляются убедительным доводам, но при этом ничто не меняется внутри смеющегося.

«Расскажи мне о Дарфоне, сыне Йоава», быстро просит он.

«Оо», понимает Натан, «вот, что это? Он же просто флиртун, Кеф, непроизвольный, глупый флиртун, и ты не один, кто заметил это. Я уже долгое время раздумываю, чтобы послать его на север — работать в одном из архивов и утащить его подальше от наших занятий. Пусть показывает свои мускулы девушкам из дома Завулона и найдет себе там жену».

«Но я…»

«Его не будет тут через две недели».

Он молча, никем не замеченный, разглядывает ее на следующий день, пока она одевает длиннополую рубашку темно-синего цвета и собирает ее волосы и закрепляет их двумя золотыми заколками. Его сознание раскачивается между подозрительностью и смехотворностью подозрения. Она не могла быть такой глупой. Она не могла быть такой жестокой. Простой факт, что он боится этого, говорит о невозможности.

Мужчинам запрещено ложиться с неверной женой. Любому мужчине, а, особенно, Первосвященнику. Это не просто нежелательно. Это не просто, что он может развестись с ней, если захочет. Это запрещено. Если она была неверной, то он обязан обнаружить, и он обязан развестись.

Каждая часть его зайдет в Святая Святых в День Всепрощения. Ничто в нем до этого не может прикасаться ни к чему непристойно неочищенному.

Он должен узнать. И тогда он устраивает проверку. Он ждет некоторое время, чтобы быть уверенным в том, что Левит Натан, которому он полностью доверяет, будет занят долгое время подношениями от племени Гада. Он призывает к себе другого Левита, с которым у него нет никаких отношений.

Он говорит с гладкостью лжеца: «Моя жена попросила меня прислать один бочонок вина домой». Он указывает на два бочонка от Ашеров в углу комнаты. «Кто-нибудь из твоих людей принесет его?» Пауза длинная настолько, чтобы показалось, как некая идея пришла ему в голову. «Оо», решает он, «почему бы не послать Дарфона? Он же сильный, и моя жена хотела, чтобы кто-нибудь срезал низкие ветки с вишневого дерева в нашем саду».

Каифас — волк, хитрый и вечно голодный.

Он не спешит. Он не следует за Дарфоном по улице. Он задерживается на рынке у лавки, рассматривая кувшины с маслом, просчитывая время в голове. Сейчас наступит время, когда Дарфон неожиданно появляется у дома Каиафаса. Сейчас пройдет время, когда его жена разошлет слуг с разными поручениями. Сейчас наступает время, когда они остаются одни. Сейчас. Именно сейчас. Его руки трясутся, когда он возвращает небольшой кувшин с маслом в лавку, и его ноги устремляются к дому.

Он медлит у входных дверей, внезапно раздумывая о возврате в Храм. Воспоминание о Святая Святых побуждает его войти, воспоминание, из-за которого он вскоре будет призван войти в небольшую комнату сердца всего и ответить за всех людей.

В доме очень тихо. Небольшой фонтан во дворе стекает в бассейн. По спальням дочерей уже прошлись метлы служанок. В его просторной спальне с видом во двор — спокойно и тихо. Несколько жениных волос застряли в серебряной расческе на ее столике. По бронзовому зеркалу проходит его изображение, крадущееся будто вор.