— И все же, мне кажется, мы могли бы провести время с большей пользой.

Клоуэнс сжала его руку.

— Скоро у нас будет много времени, чтобы провести его с большей пользой, как ты выразился. Немного терпения!

— Тебе-то хорошо.

— А что? Не должно быть? Чем я от тебя отличаюсь?

— Потому что... ну, тебя окружает семья, ты живешь привычной жизнью, как и всегда. С отцом, матерью и семьей. А я сам по себе.

— Это не так уж важно, Стивен. Ты ведь сам знаешь, как я хочу, чтобы следующий месяц прошел побыстрее.

— Почему твоя мать сегодня не приехала?

— Разве это не очевидно?

— Она стесняется своего положения?

— Конечно нет! Неужели она не может поступать, как ей вздумается?

Стивен изобразил легкое оскорбление:

— Конечно, может, но я бы предпочел видеть в таком положении и тебя.

— Ты бы предпочел жениться на мне, когда я в положении?

— Нет, для меня была бы важна причина. Я бы хотел, чтобы мы занялись любовью.

— Всё впереди.

— Слава Богу, не всё.

— Нет... Не всё.

Они бродили около трибун, где группа цыган раскинула свои шатры. Двух молодых людей быстро окружили разновозрастные дети, пытаясь продать им горшки и кастрюльки. Стивен раздраженно прогнал их, а затем взял Клоуэнс за руку, чтобы отвести на прежнее место.

— И всё же, будь ты в положении своей матери, я бы больше доверял тебе.

— Ты по-прежнему мне не доверяешь?

Стивен взглянул на нее, и его лицо смягчилось.

— Ну, более или менее.

— Может, тогда и я доверяла бы тебе больше.

— Нет.

— Нет?

— Видишь ли, в душе я тот еще мерзавец. Меня не волнует, беременна ли женщина, которую я веду к алтарю, важно то, хочу ли я на ней жениться.

— Помню. И как хорошо, что я не поддалась на твои непристойные предложения!

— В вашем кругу это теперь так называют? Тьфу!

— Так это называли в романах, которые мы читали и прятали под подушку в школе. А в нашем кругу, как ты выразился, для этого всё еще используют грубое словечко.

— И какое же?

— Расскажу, когда мы поженимся.

С появлением лошадей толпа поредела. С другой стороны бегового круга Клоуэнс увидела Валентина вместе с молодым человеком во флотском мундире, но тот ее не заметил.

— Клоуэнс.

— Да?

— Давай сбежим.

— Когда? Сегодня?

— Ага. Я не выдержу этого свадебного маскарада, к которому все готовятся.

— Никакого свадебного маскарада, обещаю.

— Но ведь гораздо легче... Мы можем сбежать прямо сейчас, пока никто не видит. Взять этих двух кляч, на которых мы приехали, и уехать куда-нибудь — где здесь ближайший порт? Фалмут. Уедем в Фалмут, снимем комнату с этакой брюзжащей хозяйкой и тявкающей собакой. Мы заплатим ей за две ночи и захлопнем дверь перед ее носом. И тогда ты станешь моей. Больше никаких насмешек, никаких поддразниваний. Я сниму всю твою одежду, так нежно и так осторожно...

— Стивен, прекрати!

— Что такое, испугалась?

— Надеюсь, ты не серьезно.

— Более чем, уж поверь!

— Тогда прекрати и попытайся сменить тему.

— Эй, эй, не указывай мне, а не то получишь оплеуху!

— Думаешь, после свадьбы начнутся драки?

— Нет, после свадьбы мы заживем, как два воркующих голубка. А если и драка... Будем любить, драться, есть, пить, глубоко дышать и жить полной жизнью, как живет народ, да? Жизнь коротка, а уж юность еще короче. Я даже не могу долго спать, потому что боюсь что-нибудь пропустить!

— Согласна, — заявила Клоуэнс, переводя дух. — Хотя бы в этом мы согласны!

Чья-то рука коснулась ее рукава.

— Если позволите, мисс. Э-э-э, миледи. Купите ожерелье. Красивые камешки, смотрите сами. Прекрасные. Прям как вы. Очень дешево. Очень красиво. И веревочка крепкая, никогда не порвется. Вовек не порвется, миледи.

Изможденный ребенок неопределенного возраста — десяти или четырнадцати лет — вероятно, девочка, держала в худых грязных руках два ожерелья из синего грубо отполированного камня, явно подобранного на берегу. На ожерелье было с полдюжины камней, и сквозь каждый продета грубая бечевка. Клоуэнс не могла понять, недавно ли девчонка увязалась за ними или выследила их из цыганского лагеря.

— Отвяжись! — крикнул Стивен. — Отвали уже!

И замахнулся на ребенка. Девчонка спряталась за Клоуэнс, но не отступила, замечая признаки слабости молодой леди, но в то же время угрозу нападения со стороны молодого человека.

Около года назад Демельза откровенно рассказала Клоуэнс о своей первой встрече с Россом, о себе — голодной, ругающейся, оборванной и необразованной. И хотя в то время юное воображение Клоуэнс с трудом могло представить такую сцену с ее красивой матерью, сейчас, через год, эта картина с болью возникла перед глазами; так, наверное, и было — или могло быть — ее мать могла вполне так выглядеть на ярмарке в Редрате тридцать лет назад.

Она неодобрительно взглянула на Стивена, который — вот ужас — по его словам, двадцать лет назад пережил гораздо худшее и имел полное право на сочувствие.

— Сколько ты просишь за ожерелье, дитя? — спросила она.

— Шесть шиллингов, мисс. Шесть. Или пять, миледи. Самые лучшие камешки всего за пять шиллингов. И особенно крепкая нитка, которая не порвется.

Нескончаемый перечень похвал продолжался, Стивен исходил негодованием, а Клоуэнс раздумывала.

— Редкая дрянь, — злился Стивен. — Такие же можно найти в любой шахте! Пошли отсюда, дорогая, и пусть этот цыганский крысеныш отправляется обратно в свою нору.

— Может, три шиллинга? — спросила Клоуэнс.

— Четыре.

Клоуэнс заколебалась и уже готова была отказаться.

— Ладно, три, — сказала девочка. — Пусть три.

Покупка состоялась.

— Не вздумай надевать его на шею, — предупредил Стивен, — а не то подхватишь золотуху. — Всё, отвянь! Сейчас же брысь в свою нору!

Девчушка взяла монеты, попробовала их на зуб, а затем сунула в карман грязной рубахи. Потом она вдруг плюнула на землю и ткнула в этот плевок пальцем, посмотрев на Стивена красными глазками.

— Вы никогда не доживете до старости, мистер. Уж поверьте мне. Никогда не доживете до старости.

Они отлично перекусили и выпили в своем экипаже, весело смеясь и болтая, во многом благодаря Огастесу Беттсворту, который казался шумным даже более обыкновенного, и Джереми, на время забыв о мрачных мыслях, блистал перед той, кто эти мысли вызывал, и постоянно ее смешил. Валентин Уорлегган занял второе место на Шпорнике в два сорок пять, и Джереми с Кьюби проиграли пари драгуну из Сент-Остелла, чья лошадь обошла их ставленника на голову. Около четверти четвертого, несмотря на то, что оставалось еще три заезда, на первой площадке начался аукцион, предлагающий к продаже некоторых лошадей из числа победителей гонки, и большая часть общества, не заинтересованная в последующих заездах, переместилась туда, чтобы посмотреть торги.

На западе снова выстроились облака, но солнце всё еще сияло и припекало, будто в середине лета.

— Не хочешь ли купить лошадь? — спросил Джереми у Кьюби.

— Не думаю.

— Я тоже. Но они тебя привлекают?

— О да, я люблю лошадей.

— Толпа слишком разгорячилась. Того и гляди толкнут. Можешь помять платье. Да и грязь еще не подсохла.

— Тогда зачем нам туда идти? — она подняла бровь.

— А нам и необязательно. Можем просто прогуляться.

Она обдумывала его слова. Это был вызов.

— А куда?

— Кажется, здесь есть речка неподалеку.

— Точно! Но тут, должно быть, крутой склон, ведь мы на вершине холма.

— Вон тот лесок выведет нас вниз. Где-то около мили. Даже если не удастся уйти далеко, мы могли бы прогуляться. Это было бы приятнее.

— И грязнее.

— О нет.

— Не грязнее?

— Там наверняка только мягкие тропинки и палая листва. Здешняя грязь — из-за телег и лошадей.

Кьюби взглянула на Огастеса, который кокетничал с Элизабет Боскауэн. Клеменс стояла с Николасом Карветом.