— Что свело? — округлила глаза служанка. — Круглиха — приживалка жены воеводы Свенельда, а в его тереме вторую неделю живёт ведьмочка из Холодного оврага. Вернее, живёт старый волхв, её приёмный отец, а поскольку он не посмел оставить названную дочь одну в лесу, с ним к воеводе прибыла и она. А откуда у сотничихи драгоценности, ведает она да ещё, пожалуй, воеводиха. Сама Круглиха бает[113], что драгоценности остались ей от покойного мужа, и она хранила их на чёрный день.

   — На чёрный день? Да у неё вся жизнь после кончины сотника чёрный день... по её же собственной вине. Но как ведьмочка могла узнать про эти драгоценности и умыкнуть их?

   — Круглиха держала их в схованке на воеводском подворье, а ведьмочка, наверное, выследила сотничиху, когда та проверяла добро.

   — А откуда Круглиха узнала, что её украшения умыкнула именно ведьмочка Краса?

   — Та, желая покрасоваться, надела их на себя, и Круглиха тут же признала своё добро. Ведь молодость так глупа и тороплива.

   — А вдруг дева вздумала покрасоваться в своих украшениях, а у сотничихи не имелось никакой схованки? Может быть такое? Наплести нетрудно что угодно, тем паче на пришлую сироту. Кто ещё знал о Круглихиной схованке или видел её драгоценности?

   — Сотничихину схованку и добро в ней видела жена воеводы Свенельда. Не имей Круглиха такого видока, судья-головник не стал бы её и слушать.

   — Воеводиха сама видела драгоценности Круглихи? И уверена, что именно они оказались у Красы? Возможно, они просто очень схожи, тем паче что воеводиха слаба на глаза?

   — Сотничиха и воеводиха в один голос утверждают, что это одни и те же украшения... золотые, со смарагдами, восточной работы, с тонкой павителью.

   — Золотые? Со смарагдами? — переспросила Ольга и рассмеялась. — Да откуда у Круглихи может быть золото и цветные каменья? Всё, что ей осталось от мужа, она промотала и прогуляла в первый же год после его кончины, отчего ей и пришлось стать приживалкой у Свенельдихи. Чую, недоброе дело затеяли сотничиха и воеводиха, грязные помыслы у обеих. Придётся вмешаться в судилище мне самой, дабы вывести наветчиц[114] на чистую воду. Вели гридням быть готовыми проводить меня на суд и помоги одеться...

Служанка оказалась права — судный майдан оказался забит людьми до отказа. Ольга не могла припомнить, когда видела на нём столько именитой боярской и воеводской знати и такого числа женщин, преимущественно дев и молодиц в соку. Кое-где виднелись и мужчины, в большинстве своём дружинники, однако их было неизмеримо меньше, чем женщин.

Краса стояла посреди рядом с судьёй-головником, и великая княгиня невольно залюбовалась ей. На деве была лёгкая соболья шубка, такая же круглая шапочка, на ногах тёплые, с меховой оторочкой поверху высокие сапожки. Хотя на крышах домов и деревьях лежал снег, с утра ярко светило солнце и было не по-зимнему тепло, что позволило Красе расстегнуть шубку, открыв взорам присутствовавших белую вышитую рубашку с глубоким вырезом, полную грудь и золотое, изукрашенное яхонтами ожерелье на шее. Золотые колты[115] с вправленными в них крупными яхонтами сверкали в её ушах, кольцо и перстень с яхонтами в лучах солнца прямо-таки пылали огнём на пальцах. На щеках Красы играл румянец, глаза смотрели весело, на губах была улыбка. Возникало ощущение, что она либо не понимала, где находится и что происходит, либо не придавала этому значения.

В противоположность мужчинам, всем без исключения не сводивших с Красы восхищенных глаз, отношение к ней женщин было различным. Во взглядах дев и молодиц можно было прочитать и открытое любование миловидностью Красы, её дорогими нарядами, и зависть её юности, свежести лица, стройной фигурке, и сострадание к постигшей её судьбе. Зато в глазах расположившихся невдалеке от судьи-головника отдельной группой боярынь и воеводш была только ненависть. Как женщина Ольга прекрасно понимала тех и других, но она явилась сегодня на суд как великая княгиня и должница Красы, поэтому ничего бабьего не могло быть в эти минуты в её душе.

Сопровождаемая четвёркой великокняжеских гридней, Ольга прошла сквозь молча расступавшуюся перед ней толпу к судье, опустилась в принесённое одним из гридней кресло. Заметила, как в глаза воеводши Свенельдихи зажглись от неприкрытого торжества: она была уверена, что в лице великой княгини, такой же, как она, богатой, стареющей замужней женщины, она обрела надёжную союзницу. Краса же только мельком скользнула по Ольге взглядом, словно заранее знала о её приходе и была к нему готова.

   — Продолжай, — велела Ольга застывшему перед ней в низком поклоне судье.

Прежде чем начать вершить судилище самой, она хотела убедиться, что слышанное ею сущая правда, а не плод чьего-то воображения или вымысла. Уверовав, что горничная изложила ей суть тяжбы точно, ничего не приврав и не перепутав, Ольга, подняв руку, остановила судью:

   — Вижу, карать городских татей и лесных шишей для тебя сподручней, нежели разобраться в этом деле. Не оттого ли, что понять женщину, тем паче выявить причину того или иного её деяния и вынести из него справедливый приговор, может только жена? Отпочинь, а судилищем займусь я, жена и великая княгиня.

Ольга выпрямилась, положила руки на подлокотники, прежде чем задать сотничихе вопрос, ещё раз внимательно окинула её взглядом. Чувствовалось, что некогда это была красивая и статная женщина, однако беспутный образ жизни заставил раньше времени увянуть её лицо, а чрезмерное употребление хмельного зелья придало коже землисто-серый цвет и разнесло тело сотничихи как на дрожжах, отчего она и получила своё прозвище. Круглиха спокойно выдержала взгляд Ольги и, как той показалось, даже едва заметно улыбнулась, по-видимому, решив, что великая княгиня никак не может оказаться на стороне простолюдинки и юной красавицы, способной без зазрения совести увести от пожилой замужней женщины её падкого до молодых прелестниц мужа.

   — Вдова сотника Ингвара, что позволяет тебе утверждать, что украшения, о которых затеяна тяжба, твои, а не девы Красы? — бесстрастным тоном спросила Ольга. — Отчего они не могут быть просто схожими с твоими?

   — Когда я их впервые увидела, тоже подумала, что они весьма похожи на мои. Золото есть золото, смарагды есть смарагды, а златокузнец, из чьих рук они вышли, мог сотворить не только мои украшения, но и ещё несколько ему подобных. Но уж больно украшения на... ней, — кивнула сотничиха на Красу, — напоминали мои — словно две капли родниковой воды! — и дождавшись, когда все в тереме лягут спать, я немедля проверила свою схованку. Она была пуста. Утром я подошла к... ней и попросила снять и показать мне колты, сказав, что они мне нравятся и я хочу купить такие же. На одном из них я увидела то, что ожидала: лапки, удерживавшие нижний из трёх меленьких смарагдов, расположенных вокруг крупного центрального, были несколько тоньше, чем на других, а на тыльной стороне колта подле клейма мастера-златокузнеца была едва заметная царапина. Но главное заключалось не в этом: смарагд, закреплённый на колте тонкими лапками, был чуть светлее своих собратьев, отчего, наверное, и лапки на нём были тоньше, дабы жёлтый цвет золота не делал его ещё светлее. Так я поняла, что... она опорожнила мою схованку и прибрала к своим рукам мои украшения.

   — Почему, поняв это, ты отправилась сразу к судье-головнику, а не обратилась к воеводе или его жене, хозяевам терема, чтобы вместе с ними поговорить с девой Красой? Может, она случайно обнаружила схованку и, не зная, чья она, напоказ надела украшения, чтобы дал знать о себе их владелец? А может, украшения нашёл кто-либо другой, к примеру, гридень или челядник, и подарил их деве, не догадываясь об их истинной цене и надеясь на... её благодарность. Отчего в поступке Красы, не перепрятавшей драгоценности, а открыто надевшей их, ты сразу усмотрела злой умысел?