Сначала я решил, что Шлехт постепенно успокоится и начнет действовать по–человечески. Но я ошибся.

Дни сменялись днями — естественно, я имею в виду циклы, когда свет включался и выключался, — а Заяц так и не нашелся, и генерал начал форменным образом сходить с ума и орать все громче и громче. В результате мы с Моралесом перестали его бояться. Когда вулкан извергается впервые, это не может не впечатлить, но на трехсотый или четырехсотый раз невольно начинаешь думать: «Что, опять?»

Иногда он грозил нам кулачищами, и я про себя решил, что, если он меня ударит, я дам ему сдачи, и клал я на последствия. Твой папа не был таким здоровяком, как я, но у него тоже был черный пояс, и он сказал мне, что уже выбрал кадык Шлехта в качестве первой мишени. Я спросил почему.

— Даже если я не убью его, ему придется заткнуться, когда я порву ему его гребаные голосовые связки, — объяснил Хесус.

Взрыв, которого мы все ждали, произошел, когда генерал наблюдал за тренировкой с оружием. Один из моих ребят устанавливал гранатомет, и вдруг запчасти выскользнули у него из рук и посыпались на палубу, звеня и грохоча, а генерал шагнул вперед и ударил его так, что послышалось эхо.

Так вот — никто не смеет нападать на моих людей, особенно какой–то сукин сын, который знал, что они не дадут ему сдачи. Я встал между ними, сжав правую руку в кулак, в полной боевой готовности, и — он замахнулся на меня. Но не ударил. Мы стояли, буравя друг друга взглядами и тихо рыча, а потом, к моему удивлению, он опустил руки, развернулся на каблуках и зашагал прочь, а за ним. словно тень, последовал Кос.

После этого напряжение, царившее на корабле, несколько спало. Моралес крепко меня обнял, а взвод чуть ли не ноги мне целовал за то, что я заступился за них и угомонил генерала. Даже Шлехт, кажется, что–то понял. В тот вечер за обедом он обращался со мной не без вежливости и потом дольше сидел в кабинете и меньше орал, когда покидал его. Никогда не знаешь, как все обернется, верно?

Через сутки–другие выяснилось, что, собственно, произошло. Я пил в столовой пиво с Моралесом, когда притащился Кос. Он казался особенно маленьким, и одиноким, и совсем потерянным. В конце концов, на корабле он был лишним, штатским среди военных и маленьким среди больших. Никто, кроме генерала, толком не был с ним знаком, и ему было не с кем выпить, потому что Шлехт пил один.

Я пригласил Коса присоединиться к нам, не из простой любезности — мне было интересно, что он тут делает. Я подождал, пока он зальет пару кружек «Пилснера» в свое уродливое тельце, и начал его расспрашивать как ни в чем не бывало — о нем самом. Оказалось, что, как и многие одинокие люди, он просто жаждал поговорить. Мы получили тонну информации: о его физическом состоянии — по–научному это называется ахондроплазия — и о трудностях взросления маленького человека. Как родители держали его дома, чтобы защитить от большого мира, и как в пятнадцать лет он удрал и поступил в цирк.

— Цирк, — безо всякого выражения повторил я.

— Это не было шоу уродов.

— Да я вовсе не о том подумал.

— Нет–нет, как раз о том. Но это не так, у меня был собственный номер. Я читал мысли. У меня редкий уровень экстрасенсорного восприятия.

Я спросил, не значит ли это, что он слышит все, о чем думают вокруг. Он сказал, что, разумеется, нет.

— Эта система нестабильна, как любая сенсорная система. Делаешь бессознательные умозаключения, фильтруешь то, что не представляется важным. И потом, отвлекаешься, устаешь и путаешься. Но все же у меня хорошо получается Генерал увидел мой номер в Нью–Вегасе и нанял меня сидеть в соседней комнате, пока он играет в «девятку», и говорить ему, что видят у себя в руках другие игроки, в микрофон размером с перчинку, который он установил у себя во внутреннем ухе. Он выиграл кучу денег, расплатился со мной и нанял меня на постоянной основе делать то же самое на заседаниях штаба Службы безопасности. Ну я и наслушался всякого! Вы бы обалдели, если бы узнали, сколько времени высший комсостав тратит на заговоры друг против друга. Я был просто потрясен.

— Но почему? — спросил Моралес. — Все знают, что они за птицы.

— Не забывай, Хесус, родители защищали его от внешнего мира, — вставил я.

— О да. Надо полагать, в таких условиях кто угодно сохранит наивность. Так что ты делаешь тут, на «Жукове», для нашего большого начальника?

— То же самое. Он пристрастился к подслушиванию чужих мыслей. Несколько дней назад я предупредил его, чтобы не ссорился с тобой, — сказал он и кивнул мне. — Я сказал ему, что ты готов его убить. Он не трус — но и, между прочим, не дурак. Ты такой же здоровый, да еще и на сорок лет моложе, и он решил отступить. И, разумеется, — добавил он как ни в чем не бывало, — я рассказал ему про Зайца.

— Которого мы не нашли.

— Это просто выводит его из себя. На борту есть кто–то, кому вовсе не надо быть здесь, и они враждебно настроены по отношению к нему.

— Они — значит, безбилетник не один?

— Нет, просто — он или она, я не знаю. А все эта сверхпрочная сталь, — пожаловался он. — Перегородки. Даже обычный металл здорово мешает, заглушает частоты, которые я мог бы уловить. Конечно, при условии, что они вообще электромагнитные — эксперты придерживаются разных мнений по этому поводу. Но сверхплотный металл еще хуже. Ну, — сказал он, приканчивая третью и последнюю кружку пива и соскальзывая с барной стойки, — увидимся позже, парни. Смешно, конечно, но мне нужен… сон красоты.

Когда он ушел, мы с Моралесом просто сидели, глядя друг на друга и думая: «Боже, во что я вляпался?»

— Карлик–телепат, — сказал он, начиная перечислять странности нашего корабля. — Чокнутый генерал. Враждебный и, по всей вероятности, невидимый Заяц. Семьдесят военнослужащих, включая головорезов, дрочеров, кретинов, гениев, сержантов и шлюх. Вооружение, достаточное, чтобы разнести пару–тройку цивилизаций. Я ничего не пропустил?

— Нас, — сказал я.

— О да. И мы тоже.

Так вот, Хесус, когда двое мужиков живут в таком тесном соседстве, как мы с твоим папой, они начинают вести себя как женатая пара. Это называется «привязанность». Ты начинаешь догадываться, что скажет сосед по комнате, когда он еще и рта не раскрыл. Ты ненавидишь, как он храпит и похрюкивает во сне, но когда его нет на месте, ты не можешь спать именно потому, что он не храпит и не похрюкивает. Вы спорите по каким–то несусветным мелочам. Моралес выводил меня из себя, размышляя о природе псевдогравитации — она электростатическая или нет? Я же уподобился Шерлоку Холмсу, которому было плевать, Солнце вращается вокруг Земли или наоборот, потому что это не имеет отношения к его работе. Я сказал Хесусу, что ему не хватит квалификации, чтобы обсуждать технические проблемы или даже понять, когда кто–то ему их растолкует. Он сказал, что мне повезло, ибо я начисто лишен любознательности.

— Некоторые из наиболее успешных созданий природы лишены ее, — отметил он. — Вспомни, например, таракана.

Вот так, бодрствуя и пребывая во сне, работая и ссорясь, мы с Хесусом привязались друг к другу, тем более что работу мы выполняли по большей части одинаковую и почти все время были вместе. Мы обсуждали свои проблемы, амбиции, надежды и мечты и вступили в союз против враждебно настроенных внешних элементов, в первую очередь генерала. Вскоре после прибытия на «Жуков» мы начали прикидывать, как бы его убить.

Это была не совсем месть, хотя и отомстить, конечно, хотелось. Нам нравилась полковник Делатур, пилот; мы уважали ее. Она казалась решительной и разумной — и всяко меньше мешала осуществлению нашей миссии, чем Шлехт. Проблема была в том, чтобы избавиться от нашего семизвездного психа так, чтобы это выглядело несчастным случаем. После беседы с Косом мы решили по мере возможности пропускать обеды комсостава, беспокоясь, как бы карлик не уловил наши мысли. Однако, как заметил Моралес, к этому времени Шлехт уже так всех достал, что даже его личный экстрасенс не сразу бы понял, кто именно желает ему смерти.