Лодка скрипела, переваливаясь через валы. Он греб и греб и ничего не видел, кроме волн. Всякий раз, когда корма поднималась, ближние из них и те, что дальше, были видны хорошо. Потом корма опускалась, и черный нос лодки и ближняя волна заслоняли все впереди: гребни других волн, едва заметные зубчики деревьев на полоске того берега, а он и не приближался… Лодку снесло вниз течением далеко.

…Иван пил чай, черный — тройной крепости. Он полулежал, опираясь локтями на блестящую от дождя гальку, и грел обе руки о кружку у. костра, который кое-как удалось разложить под ветвями нависшей над обрывом ели. В том же котелке всухую изжарил лосиную печень. Некоторые куски были мягкие, сырые, другие подгорели до черноты; крупная соль на зубах хрустела.

Три часа шел по берегу и тянул лодку против течения бечевой. Рядом с ним, как и он обходя по воде валуны и следуя всем изгибам берега, дружно тянули, голова к голове, часто дыша открытыми пастями, обе собаки, которым он надел упряжь и привязал ее к общей бечеве.

Ко взвозу они притащились уже к концу рабочего дня. Заведующий зверофермой удаче Ивана обрадовался: «Ой, добра! Песцы снулую рыбу и комбикорм едят. Уже месяц мяса не видели…»

Нашли телегу, хомут, дольше всего искали лошадь. Но оказалось, она была неподалеку — в самой деревне. Стояла у печки, в кухне брошенной избы, опустив голову; нижняя губа безвольно отвисала. Повинуясь участи, ни одним движением не выказывала удивления: без сопротивления приняла мундштук — берегла силы, но не хотела спускаться с высокого крыльца, притворяясь, что боится. Возчик пригрозил ей оглоблей, и она проявила нежданную для столь костлявой конструкции прыть: спрыгнула с крыльца, минуя сразу все ступеньки.

Мясо было вывезено, взвешено и сброшено в люк ледника. Иван пошел отогреваться в баню.

Он сидел на полке в старой облезлой шапке и двумя вениками выбивал из кожи холод и сырость, когда в предбанник постучали. В дверь протиснулась лохматая голова:

— Иди на звероферму, там тебя охотовед вызывает!

— Чего так срочно?

— Там твое мясо не берут!

— Как же не берут, если уже приняли?

— Та, не принимают. Иди, там тебя все ждут!..

Минут через десять Иван был на звероферме.

Его ждали несколько человек: охотовед хозяйства, заведующий зверофермой, ветеринарные врачи.

— Ты видишь, какое дело… — начал заведующий зверофермой.

— Ты видишь, какое дело… — перебил его охотовед. — Районный ветврач запретил скармливать зверям такое мясо…

Наверное, собратья песцов на воле сочли бы подношение Ивана за лакомство, но накануне пало несколько зверьков, и сейчас этот Иванов бык на звероферму попасть не мог.

— Да оно от дождя такое, — сказал Иван.

— Посмотрите, оно уже почти серое сверху. А это сердце почти начало зеленеть. Как только я увидел сердце, — понял, что мясо негодное… Мы не можем скармливать песцам такое мясо! — тоном, который не предусматривал возражений, сказал ветврач и стал доставать перчатки.

— Ты вот что, Ваня, вези-ка мясо к себе на участок, побросаешь в духовые ямы, соболям…

Может быть, другое зверье прикормится к сезону?.. — заключил охотовед. Он дружески похлопал Ивана по плечу.

На следующее утро Иван плыл по направлению к Глухой. «Надо поспешить с избушкой, — рассуждал он. — …Венцов шесть-семь положил бы. Дни идут, зазря живешь. Лишился времени зазря, за дармовым товаром…»

Моросил мелкий дождь. Две веселые лайки бежали по берегу рядом…

Совсем маленькая избушка с окошком в сторону реки была построена лет двадцать назад. Вода в самое большое половодье не поднималась к нижним венцам сруба.

Старик стоял с непокрытой головой, в телогрейке и ватных прожженных штанах. Нижнюю часть лба и глаза закрывала повязка из темной ткани. Он опирался на посошок и слушал. Ближе к избушке, на тропе, лежала белая остроухая собака.

Река перед избушкой круто изгибалась, течение лизало слоеный песок кручи. Время от времени он осыпался с шумом. Наверху корни сосен были обнажены и висели. Одно дерево упало зеленой вершиной в реку, но еще цеплялось за верх обрыва; тропа к реке шла влево по самому краю.

Осенью холодное ясное утро — гулкое.

С верховьев спускалась моторная лодка. Звук был сначала слабый, тянулся долго и заполнил вокруг все; старику показалось, что лодка проплывает мимо, но вдруг мотор стал работать тише— взревел и заглох. Волны ударили в обрыв одна за другой. Человек выпрыгнул легко, о землю ударился тяжелый мешок.

Старик Семен поднял к голове руку и провел ладонью по коротким серым волосам:

— Кто такой приехал?

Человек у лодки отозвался.

— Хе! — узнал его Семен. Он пошел вдоль обрыва и спустился по косогору к узкому пляжу. Собака осталась наверху.

— Лебедь совсем старая стала, — сказал приезжий о собаке. — Раньше бежала впереди тебя…

— Птица на пески вылетает? — спросил старик о глухарях.

— Сегодня четырех видел. Я вниз плыву — нужно зверя добыть. На звероферме мяса совсем нет.

— Ты можешь добыть лося, если свернешь на Сиговую. В это время там бывают лоси. Твой отец всегда убивал на Сиговой одного зверя. Один раз он добыл сразу двух быков: двух — на самом берегу. Он говорил, что носить в лодку было совсем близко. Они оба были жирные — он привозил мне сало… Ты муку не привез? — неожиданно спросил Семен. — Я мотор слушал, думаю: какой человек мимо проезжает?

— Один куль привез. Я спешу. Мука хорошая, она ржаная — девятнадцать рублей куль…

— Это хорошо! — обрадовался старик. Он скривил рот, поднял руку к голове и провел ладонью по волосам от затылка ко лбу. — Мне до весны терпеть — нужно не меньше, чем три куля…

— Я спешил, — сказал приезжий. — Еще два тебе привезет Илья. У него большая лодка; он привезет и чай, и масло. Твою пенсию получал Георгий; они с Ильей все купят. Илья и его старуха выедут через два дня; я сейчас еду.

— …А чай с белкой есть? — старик Семен спросил о том сорте плиточного чая, на этикетке которого нарисована белка.

— Есть!

— Это хорошо!

— …«Дубняк» есть.

— …Что? — не понял старик.

— Вино такое из склада привезли.

— А-а-а!.. — сказал старик.

— …Он молдаванский, хороший. Но слабый. Может, Илья привезет немного вина. Слушай, тебе письмо есть.

— Какое письмо?! — старик удивился. — Век ни одного письма не получал!

— Оно — три листа. Мы с Ильей читали. Это какой-то твой друг. Ты его вез один раз на илимке в Келлог. Ему нужна медвежья желчь: у него сильно живот болит. И печень… Илья сказал, что в городе живет совсем глупый народ. Совсем глупый человек — просить у тебя?

Приезжий достал вскрытое письмо из металлического ящика, в котором лежали инструменты и запасные части к мотору.

Когда лодка отплыла, Семен пошел за пустым мешком и отсыпал в него половину муки. Потом оттащил мешки к избушке, поднял на высокий настил, который был в стороне на столбах, и накрыл куском брезента.

Старик никогда не ждал никакого письма и теперь только и думал об этой неожиданной новости. Он сел на койку у стола пить чай. В лепешке попадались рыбьи кости. Семен вспомнил, что вчера, после ужина, забыл их выбросить из котелка, и лепешка получилась негодная. Он хлебал и думал, что с ней делать. Не хотел ее выбрасывать— опасался, что съест Лебедь и эти кости собаку ранят. Наконец решил положить на крышу; если станут клевать птицы — кости для них не опасны. «Птицу она не убьет», — подумал он. Старик был очень недоволен, что состряпал негодную еду. Он поднимал мешки — это была важная, тяжелая работа; он устал от нее, но еще больше от неприятного случая с лепешкой. Старик все время не переставал думать о новостях. Старался вспомнить человека, которого вез в Келлог. Они возили многих, вспомнить было трудно. Но старику показалось, что он вспомнил. Тогда вся его бригада была — двое. Бригада — два человека, и он был бригадиром. К тому времени столько раз ходил с лодкой вверх и вниз по реке, что трудно посчитать. Знал реку хорошо: опасные места, перекаты, сколько идти по каждому пляжу — до самого последнего шага, когда пляж становился узким и нужно садиться в илимку, толкаться шестами или на гребях, переплавляться на другую сторону, где берег пологий и они с напарником снова могли надеть лямки. Он и сейчас все хорошо помнит.