И точно: везенье ему! Компасом пользоваться не умеет, заблудится, вытащит его, махнет рукой туда, куда стрелка показывает, потом спрячет приборчик в карман, повернется и пошел — в другую сторону. И что же? К избушке своими набродами день надо возвращаться, а он за пару часов напрямую вышел. Везенье, везенье — и все так!
На ногу легкий он, нестомчивый. От избушки на Алтусе — в деревню, где семья, по реке и тайгой пробираться — девяносто километров (ни лыжни, ни тропы нет), метровый снег топчет. Так к Новому году выходить (мешок с пушниной, топор и черный закопченный котелок при нем) — только одну ночь у костра коротает.
Есть у Гришки недостаток большой, непростительный: своих собак поколачивает. Сильно, бывает, «учит» и невеселые они у него, но охотники, как и хозяин, — страстные. Среди них все же есть одна маленькая черная и лохматая, быстрая всегда — Пулькой зовут, — радостная, видно, живет без собачьих грехов, не самая добычливая, а любит ее Гришка. К ночи, в мороз, она когтями дверь поскребет — Гришка скажет: «Пульку греться запустить надо» и открывает ей. Другие не просятся — опасаются: нервный очень, крутой хозяин на расправу, когда рассердится.
Жена у него вторая. Взял он вдову с тремя детьми (на что решиться — надо, известно, иметь немало мужества) и еще у них один родился: рыжмя-рыжий. Народ признает: Гришкина работа. Жена его женщина добрая, степенная и хозяйка — так он ее, бывало, обижает. За что? Так, ни за что. Люблю за душу — трясу, как грушу, — никто знать не может, за что.
Со стороны за ним понаблюдать — несправедлив нередко, а сам несправедливости терпеть не может. Но вот превосходство другого на промысле или еще в каком-нибудь другом деле признает охотно:
— Я фартовый! Дверь открыл: глухарь по песку бродит, на час ушел — лося добыл! Следьев нигде нет — глядь, на жердушке капкан: соболь попал, как уголь черный! Фарт есть, а какой я охотник?.. Вот Дидюк — это охотник, он среди нас первый!..
Напарник его Матвей — человек совсем другого склада.
Невысок ростом и плотный: лысый, широкая борода — черная, нос красный. Охотничьего азарта в нем много меньше. Бывало, белку на густом кедре собаки облают — он потопчется вокруг и отпустит; кедры в пойме Алтуса широкие, там человека не сразу разглядеть, не то что зверька; Гришка, тот не сдаст: выступит, высмотрит, — а Матвей уходит. Собаки полают-полают — и Матвея догонять. Охотник он не горячий, но мастер других дел. Гришка это преимущество напарника сам, на людях ли с Матвеем, признает. Как же не признать! Пришли в устье Алтуса, по песчаной круче на угор поднялись: бор стоит. У них сетушка, пила, топоры и продуктов немного; совсем мало времени прошло — избушка встала. Баньку махонькую срубили, две лодочки, как ветки легкие, сделали; лыжи-голицы, нарточку — то все больше Матвея умение. Дерево свалил, плах наколол, натесал — лодочки сбил, мхом проконопатил; лыжи выстрогал, станок сделал, — концы лыж в нем загнул, на костре обжарил, дырки под юксы[4] гвоздем прожег — готовы лыжи. И полозья в том же станке загнул и обжарил — нарточка легкая вышла. А стряпает Матвей — лучше не надо. Квашню в эмалированном ведре на дрожжах ставит — хлеб в двух сковородках на костре выходит не хуже магазинного. Рыбу из воды только вытащит, сейчас ее — р-раз! — на рожень у костра, печет, как охотники-кето, вкусно! Мясо сохачье посечет топором в корытце, фарш с черемшой хороший получается, — котлет про запас наготовит. Лучшего повара во всей тайге нет. И что важно: не в тягость ему эти дела.
В деревне жена и дочка у него. Дочку он любит. Бывает, осенью, кто-нибудь плывет мимо, Гришка щуку или птицу семье передает — и Матвей дочке глухаря тащит, заранее готовит; о жене не вспоминает, дочке наказывает передать. Попросит — кто откажет? Человек он дельный, сам помочь другому — поможет, и разговор ведет уважительно и толково. Но на промысле везенья меньше ему; Гришка — он из тех сибиряков, что с лыжами на ногах родятся и до века не снимают, а Матвея поздно тайга поманила.
Избушку они срубили в хорошем месте, на повороте Елогуя, угор там высокий, река далеко видна, устье Алтуса слева рядом. Сосновый бор клином к реке выходит, чуть выше в Алтус впадает приток Аринчес, — все реки к ним текут, а дичь, известно, вдоль рек ходит. Днем и ночью работали: нижние венцы из толстенных бревен клали, а выше — потоньше; Матвей потихоньку рассказывает, что и как делать надо, а Гришка, как повелось, ему и себе команду подает. Двое работников — Гришкиного крика на две бригады! Чашки в связях топорами выкалывали, два дня — сруб готов, через день — потолок; тес на крышу, еще не ветхий, Гришка из заброшенной староверческой заимки с лодкой приплавил. Землю на потолок подняли, сруб окопали; дверной проем и два оконных пропилили, чтоб лосей на реке не проглядеть, — готова избушка. Одно неладно вышло: песок сыплется, когда дверь с силой кто захлопывает — жерди на потолке подогнаны кое-как и щели проконопачены плохо (наверное Гришкина работа). И еще не очень хорошо: угор высокий, вечером с охоты подниматься тяжело и воду с реки таскать трудно, — так они сходню сколотили, на песчаной круче вниз к реке положили.
Промысел ведут они в «общий котел»: добыча общая, заработок пополам. Кедрач в поймах тучный, плодовитый, белка на орехе держится, соболек бывает; тальника много, — когда снег становится поглубже, лоси по рекам к ним в устье спускаются, не зря избушку рубили. Добывают они с одного зимовья немало, им бы еще пару избушек поставить на ближних реках Хынчесе и Аринчесе, да не ладится дружба. На второй сезон ушел Матвей от своего напарника на Тал-речку, далеко от деревни забрался; срубил один махонькую избенку, была ему там в охоте удача. Ползимы он лосей промышлял и мясо в леднике до весны от росомах сберегал, а весной связал огромный плот и один всю добычу сразу за льдом на звероферму приплавил. Самое время: на звероферме у лисиц щенки растут, много мяса каждые сутки требуется. Хвалило начальство Матвея, и народ его одобрял.
У Гришки тоже промысел хорошо шел, соболь в том сезоне на участке был, с собаками добыть можно и в капканы попадался. Но Гришка не может один в тайге жить, компанейская натура, тоскует. Стал он на следующий сезон Матвея назад в напарники просить, — и тот бросил избушку на Тал-речке. Может быть, разговор у Гришки хорошо пошел, а может быть, место такое, — бывает, место притягивает человека.
Сначала ничего охотились они, ладили, а потом по-прежнему пошли раздоры.
Собаки у них, бывает, тоже странно охотятся, можно сказать так: охотники — сами по себе, а те — сами по себе. Всего на двоих промысловиков шесть собак, самые завзятые Матвеев пес Уголек и еще одна бывалая кетская лайка — двух клыков нет и уха, старая собака, но надежная. Про эту лайку в деревне и по тайге, на промысле, разговоры ходили, что когда она сохатого держит, ее бывший хозяин, когда живой был, лай услышит и по дереву посохом бьет: бум! бум! — тогда она к палатке зверя и подвигает.
Так вот, Уголек в стае вожак, самый здоровый. Забыли привязать — он уходит (хоть и снег глубокий), пес костлявый; плывет по снегу лосиный след искать и остальных собак сманивает. Идут один за другим: вожак впереди тропу мнет, потом старая кетская лайка и остальные мал-мала-меньше, всякие разные дворняги, лопоухие, косматые; Вьюжка маленькая сзади всех ползет. Уголек на след выходит, и все за ним; хотя бы это третьего дня наброды — вытропят зверя. Работящие собаки, но снег бродный, оббежать зверя нельзя, да, может быть, какая-нибудь раньше времени взлает — зверь почти всегда уходит. Уголек сохатого не бросает. Так и идут: сохатый впереди, потом собаки друг за дружкой — сутками. Когда долго нет их (дней пять — неделю), Гришка и Матвей берут котомки с продуктами, топоры; стают на лыжи, бредут по рекам — следы ищут, да разве вытропишь? Долго идти надо.
Позже собаки сами приходят, чуть живы: на лапах шерсти поубавилось, снег за ними кровавый.
