Высокие сосны неожиданно подступили к дороге, замелькали за окном нескончаемым жёлтым частоколом. Порой казалось, что этот нелюдимый край не кончится никогда. Оттого станция Чудово с зубцами дворцовых фронтонов и арочными окнами показалась Аристарху похожей на сказку.

Ближе к вечеру прибыли в Малую Вишеру. Станция своей округлой формой напоминала праздничную карусель. На платформе шла бойкая торговля. Продавцы в белых передниках наперебой предлагали горячие пирожки со всем, что можно было только придумать, а ещё калачи, баранки. Розовощёкая баба, держа перед собой берестяной поднос с горячими ватрушки с творогом, которые словно маленькие солнышки выглядывали из-под расшитого полотенца, задорно подзывала:

– Горячие ватрушки, горячие пирожки, начинка – творог да капуста. В животе не пусто, и съедят не жалко.

Ей вторила розовощёкая толстушка с добрым лицом.

– Калачи, калачи, прямо только из печи. Внутри мак, да и отдам за так…

Они с наслаждением наблюдали какое-то время за праздником, случившимся в совершенно обычном месте – на станции Чудово. Отойдя на край платформы, оба вдыхали морозный воздух, ели пирожки и молча смотрели вокруг. Молчание нарушил Павел Петрович.

– Видите, Аристарх, в отдалении круглое здание?

– Это то, что напоминает большую чернильницу? Конечно, вижу.

– Это и есть моя работа.

– Вы строите эти, с позволения сказать, чернильницы?

– Нет, это паровозное депо. Они все уже давно построены. Сейчас мы их перестраиваем. Всё просто. Паровозы стали мощнее, Ванюшка прав, сейчас они тянут уже по пятнадцать вагонов и более, а начиналось всё с пяти. Выросли наши паровозы, длиннее стали и перестали помещаться на поворотный круг.

– Вы уж их перестройте так, Павел Петрович, чтобы не переделывать. А то не прошло и пятьдесят лет, а уж всё перестраивать надобно.

Павел Петрович улыбнулся уголками губ.

– Непременно учтём, не извольте беспокоиться за будущее. Хотя это и есть непростой путь человечества, который называется прогресс.

Тени, будто устремляясь за временем, становились длиннее, солнце устало садилось за полоску леса у горизонта. После Бурги в хвост поезда уткнулся второй паровоз.

– Подъём начинается, – кутаясь, проговорил Павел Петрович. – Веребьинский обход. Про это место все рассказывают байку, будто, когда царь проводил линию на карте, именно на этом месте царский палец выступил за линейку, вследствие чего получился досадный изгиб линии. Перечить, мол, не стали, так и построили. Выдумка это. Просто здесь очень крутой подъём, потому и пришлось обходить гору. А когда поезда идут из Москвы, другая проблема – под уклон состав трудно остановить. Бывало, и станцию проскакивали.

Железнодорожник, извиняясь за неудобства, толкался в проходе, зажигая свечи в фонарях.

– Извините за неудобства, зато светло будет. Светло будет. Извините…

От света фонарей ночь за окнами стала ещё чернее. Лишь изредка проползали светляки станционных фонарей. Аристарх плотнее застегнулся, засунул руки под шубу, закрыл глаза и стал засыпать. Ближе к утру, уже сквозь сон, до его слуха несколько раз доносилось: «Бологое. Скоро Бологое…». После наступила тишина, в которой жить остался только звук поезда. Аристарху не снилось снов. Он лишь ощущал, как одинок в темноте, которая, закутав всё непроницаемым одеялом, спрятала от него все прочие звуки вокруг… Сохранившиеся обрывки из прошлой жизни плыли один за другим. Он видел, как говорит маменька, но не слышал её голоса. Беззвучной птахой щебетала рядом Соня… А это что за звон? Это Савва у парадной поджидает его на велосипеде.

В Твери встретили начало нового дня. Снова гуляли по платформе, в буфете ели горячие оладьи со сметаной, пили крепкий чай. Сидя в вагоне, вынуждены были слушать пьяный бред опохмелившегося в Твери купчика. Все ждали появления Москвы.

С Лизонькой приключился лёгкий обморок, причиной которого, как выяснилось позже, было ожидание ребёночка. Вследствие излишней болтливости её маменьки вскоре всем стало известно, что они из обедневших дворян. Есть у них имение на изгибе речушки, рядом с деревней, которая когда-то принадлежала их барскому роду.

Нераспроданные земли ещё остались, хотя имение пришло в полнейшую негодность по причине негодяя управляющего. Сами они в деревню ехать не хотят, поскольку Лизоньке надо непременно устроить семейную жизнь в городе. По приезду мамочка обязательно начнёт продавать имение и оставшиеся земли. В Москву же они с Лизонькой едут к её мужу, где тот находится по служебной необходимости. По странным причинам он перестал отвечать на письма, отчего у маменьки было недоброе предчувствие, а у Лизоньки обмороки.

При выходе на очередной станции Аристарха окликнул незнакомый студент в очках:

– Доброго здоровья, Аристарх!

– Доброго здоровья, с кем имею честь?..

– Игнат Скоробогатов.

Аристарх сразу вспомнил этого студента. Он тоже не менее года посещал заседание тайного общества в Никольском переулке. Много раз им приходилось спорить. Игнат был слишком категоричен в своих рассуждениях и не воспринимал никаких иных методов борьбы, кроме вооружённой. Был он чаще всего резок и несдержан. При этом весь его внешний вид, с сухой, чуть сгорбленной фигурой, длинными волосами и странными жёлтыми, казалось бы, подслеповатыми глазами, говорил как раз об обратном. Походил он больше всего на зачитавшегося студента. По убеждениям он был скорее анархист, чем марксист.

– Игнат, действительно вы. Только я не признал вас без длинных волос. Куда же вы держите путь?

– В Малороссию, в Одессу. А вы, случаем, не на юг? Может, вместе?

– Что вы, Игнат, я как раз наоборот, в Сибирь, а точнее, в Тобольск.

– Полагаю, вы делаете то же, что и я: совершаете побег от сыскной полиции, – смотря с таинственным видом в сторону, проговорил Скоробогатов. – Как же им удалось раскрыть секрет нашей организации? Мне кажется, среди нас был провокатор. Вот узнать бы, кто это, да учинить расправу. Вред от них революционной идее. Таких надо сразу уничтожать и жечь калёным железом!

От волнения он даже сдёрнул с головы шапку и принялся нервно мять её в руках. В горящих глазах заметались тревожные жёлтые всполохи. Он ещё долго что-то говорил озлобленно и пафосно. Аристарх слушал его, видя почему-то перед собой лишь жёлтые глаза. Наконец он несколько успокоился.

– Удачи вам, Аристарх, в революционной борьбе, – торжественно проговорил он, нахлобучивая шапку. – Не будем излишне демонстрировать наше знакомство.

– Вам тоже удачи, Игнат. Может статься, свидимся когда-нибудь.

– Непременно свидимся. Я думаю, наши революционные пути ещё обязательно пересекутся.

Качнуло вагон. Тверь медленно поплыла перед окнами нарядной колоннадой с одной стороны и огромной «чернильницей» с другой. Ближе к Москве стали чаще попадаться засыпанные снегом деревеньки, переезды с полосатыми шлагбаумами, полустанки. На платформе в Москве они обменялись с Павлом Петровичем петербургскими адресами, пожелали друг другу удачи и разошлись.

Москва встретила Аристарха таким же вокзалом, как и в Петербурге, жуликоватыми извозчиками, клопами в гостином доме, где он остановился на одну ночь, до утреннего поезда. Аристарх сразу отметил про себя: Москва – это не Петербург. Московские половые и горничные отличались заметным лизоблюдством и до неприятного неестественной угодливостью.

Все события происходят не сами по себе и не случайно, вот, если взять, к примеру, какое влияние на развитие событий могут оказать самые что ни на есть обыкновенные клопы? Оказалось, что могут. Аристарх из-за этих неприятных мелких тварей совершенно не выспался, а потому решил купить билет в первый класс. К слову сказать, и сидеть ему тоже прилично надоело. Тридцать семь рублей было несколько жаль, но он не удержался от желания выспаться.

В путешествии хорошо запоминается только начало пути. После первого дня восторг и любопытство начинают путаться и забываться. Часы, сутки, похожие одни на другие, последовательность событий, меняющиеся лица людей – всё сливается воедино.