Экипаж с поднятым верхом на резиновом ходу неслышно плыл вдоль набережной. Возничий неподвижно возвышался над передком нахохлившимся филином. Изредка он, не двигая плечами, поворачивал голову. Точно, филин…

Аристарх вдруг вспомнил экипажи из детства. Они запрягались цугом по пять-семь, а то и более лошадей. На передней торжественно восседал форейтор в мундире. Грохот по булыжной мостовой кованых колёс смешивался с перестуком копыт цуга, потому был слышен издалека. Все шептались:

«Царь едет, царь…». Мальчишки выбегали навстречу, ожидая неожиданной царской милости. Рано или поздно она должна была пролиться на них. Царя Аристарх видел один раз, зато совсем близко. Было это на пасху, возле Казанского собора. Он наивно полагал, что увидит какого-то необычного человека в диковинных одеждах, а это был совершенно обычный мужчина в военном мундире, с бородкой. Вокруг него суетилось великое множество людей. Все пытались находиться как можно ближе к царю и старались ему во всём показаться. Нет, царём быть хорошо… Тогда Аристарх очень хотел стать царём, пусть хотя бы на время.

Как же беззаботно и легко было тогда… Всё казалось красивым, правильным и на своих местах. Они с папенькой, маменькой, Соней гуляли в Адмиралтейском саду, лизали сладкие завитушки, играл камерный оркестр… После, на Невском сидели в кофейне у Абрикосова. Взрослые пили кофе, они с Соней – тёплый шоколад. Отец неожиданно умер, и вся эта сказка закончилась…. Половина поместья возле Опочки, что принадлежала отцу, незаметно перешла в управление его брата, Павла Фомича, который, вступая во владение, обещал присылать денег, но после только больше жаловался, что дела идут неважно, а денег слал всё меньше и меньше. Скуп дядюшка оказался. Одно слово помещик и эксплуататор. С другой стороны, они с маменькой и Сонечкой тоже пользуются, пусть меньшей частью, но деньгами от эксплуатации трудового человека. Андрей Карлович говорил, что всё после революции станет общим. Может быть, после этого Павел Фомич начнёт делиться по-честному. Неожиданно Аристарх понял, что деньги и наследство его мало интересуют. С большим увлечением он задумался о более высоком – устройстве современного общества. Однако вскоре пришёл к неутешительному выводу: современный мир упрощается, становясь всё более примитивным. Всё это происходит по причине того, что простой люд необразован, не просвещён и ничуть не желает этим заниматься. Если бы все вокруг стали грамотными, культурными, перестали бы сморкаться на виду, горланить в пьяном виде матерные частушки, а вместо этого стали бы ходить в театры, читать книги, интересоваться живописью, то непременно наступила бы эра всеобщего благоденствия.

Андрей Карлович неоднократно говорил на заседании тайного общества, что стоит только свергнуть царя, как освобождённый народ непременно захочет обучаться, и сразу за этим наступит эпоха гармонии и рассвета цивилизации.

Сегодня они обсуждали создание подпольной типографии, чтобы печатать просветительские манифесты для народа. Спрятать её от жандармов можно было где-нибудь в деревне. Ни за что не найдут. Это и стало бы первым шагом к просвещению народных масс. Только поговорили, поговорили, да на том и закончили, поскольку денег на типографию не было. Разве что детские копилки, в которые родители клали по пятачку к празднику. Нет, как видно, пятачками в глиняных поросятах и котиках народ из-под ига самодержавия высвободить не получится. Однако странно как-то получается. Для того, чтобы сделать освободительную революцию для народа, опять необходимы эти ненавистные деньги. Мир действительно несовершенен, надо его менять, но как?..

Дождь со временем улёгся. Аристарх нащупал в кармане последние медяки и, вздохнув, направился к полуподвальному входу под вывеской «Питейный и закусочный дом Родоканаки. Милости просим». Заведение ему было хорошо знакомо. Он и до этого заходил сюда, чтобы перекусить. Здесь всегда было шумно и не очень хорошо пахло, однако стоило всё дёшево. Когда он уже спускался по ступенькам, дверь неожиданно распахнулась. Широкоплечий распорядитель в косоворотке, с чёрными, прилизанными волосами, тащил за ворот пьяного, взлохмаченного мужичишку. Тот мычал, изворачивался, цеплялся за стену и, не переставая, норовил плюнуть в обидчика. Увидев Аристарха, распорядитель, прислонив мужичка к стене, освободил проход, приветливо улыбнулся и проговорил:

– Заходите, барин, заходите. Заведение у нас приличное, а кои не умеют вести себя подобающе, пущай погуляют на воле.

После этих слов он незаметно поддал неуёмному мужичонке кулаком под дых, отчего тот взъерепенился ещё больше. Аристарх отшатнулся и даже на мгновение замер. Вскоре всё успокоилось, и крепкая фигура в красной рубахе с трепыхающейся в руке жертвой скрылась за верхними ступенями.

Синий табачный дым лениво плавал струями в спёртом воздухе полуподвального помещения. Пахло табаком, вином, квашеной капустой… Аристарх не стал ждать полового, подошёл к стойке, спросил кусок хлеба, соли, вяленого снетка и кружку квасу. Довольный тем, что осталось ещё две копейки, он устроился за второй от входа стол и начал есть. Попробовал сначала снетка, потом круто посолил ломоть хлеба, жадно откусил и, неторопливо отпивая квас, стал пристально разглядывать народ. Народ ему, если откровенно, нравился не очень. Аристарх не любил, когда люди были не в себе от выпитого. Самая шумная компания сидела в углу напротив небольшого оконца под сводом. Пьяный матрос во главе стола время от времени выкрикивал тяжёлым басом.

– Это вам не Марсель с борделями и не Кейптаун с ихними чёрными мамами! Это Рассея! Здесь мне первая Манька милее и слаще всех ихних мадам.

Закончив кричать, он поднимал мутные глаза к своду потолка и бил здоровенным кулачищем по столу… Трясся и подскакивал стол вместе с посудой. Собутыльники, чтобы успокоить товарища, опять предлагали выпить. Одна и та же сцена повторялась раз за разом… Половой косился на буйного матроса, но молчал. Уж он-то знал… От таких всего можно ожидать. В заведении ещё не забыли случай, когда сменщик его, Трифон попросил одного такого вести себя потише. А тот росту был под потолок, к тому же неспокойный какой-то. Осерчал он тогда не на шутку, схватил Тришку в охапку, вынес да и бросил в Фонтанку. Так что увольте, господа… А уж если чего, то вскорости должен зайти господин полицейский. Как полагается, получит свой рубль, и, если потребуется, мигом наведёт порядок. С револьвером не больно пошалишь.

Трое самых спокойных, даже незаметных, сидели в углу и, тихо переговариваясь, курили. На середине стола стоял глиняный кувшин, не понять, с чем, вином или квасом? Судя по всему, были они трезвые, только вид у них был какой-то уж больно каторжный. Излишне внимательные глаза шилом буравили каждого присутствующего из темноты полуопущенных глазниц. Сцепленные руки лежали неподвижно на столе. Говорили они мало и отрывисто.

«Это марвихеры (грабители по пьному делу), точно, – подумал Аристарх.

– Выискивают своего пьяного карася (жертва), чтобы обчистить кайстру (наличность), а там, может, и на соболя (часы-луковица) подфартит. Изя-блакатарь всё возьмёт»… Изя был скупщик краденого. Жил он у них на улице, в полуподвале соседнего дома. Был он бедный или богатый, про то никто толком ничего не знал, но всевозможные небеспочвенные легенды роем кружились вокруг него. Он никого не трогал, мало с кем из соседей разговаривал и вообще был весьма приветливый человек. Он просто тихо делал своё привычное дело – скупал сомнительный товар по дешёвке. Воровской мир, что окружал его, относился к нему с определённым почтением. Обо всех его тёмных делишках было известно всем, кроме околоточного. Изю он будто не замечал. От столь тесного соседства с воровским миром, а также незначительных поручений, за выполнение которых лихие люди давали мальчишкам, не скупясь, медяки, Аристарх и все его приятели, знали не только лексикон и воровские привычки, но и всех серьёзных воров в округе.

Очень скоро присутствующие Аристарху прилично надоели, он отвернулся и, хрустя снетком, стал смотреть в другую сторону залы. И в другой стороне народ ему тоже не нравился… Там, в закутке напротив входа, сидела компания, которую, похоже, за копейку пустили погреться. Они расположились вокруг голого стола, верхней одежды на них не было, хотя на дворе всё уже дышало глубокой осенью. В какой-то момент вошёл человечек, похожий на них, такой же ободранный и страшный. Молча сел. Все затихли и уставились на него, не дыша. А он вдруг как гаркнет: