Девчонки втроём легли на кровать за занавеской, а мама растирала отца на русской печке.

Потом он рассказал, как поскользнулся около торфяной ямы и угодил в неё. Как барахтался, как не мог удержаться за раскисшие края ямы.

– Одежда, сапоги тянули вниз, я уже простился с вами, подумал, что нескоро меня мёртвого найдут. Вдруг слышу голос Тайги. Только хриплый какой-то.

– Так она до хрипа лаяла! Я её с цепи и отпустила.

– Она, родимая, меня вытащила из этой ямы. Обратно почти ползком добирались оба: и я, и она. Сил не было.

Когда отец уже сидел за столом, хлебал горячие щи после выпитой, по настоянию жены, рюмки самогона, Мария шмыгнула в сени. Вернулась мокрая: дождь продолжал лить. На руках она внесла Тайгу. Вытерла собаку хорошим рушником, налила в большую миску щей, накрошила хлеба.

– Ешь, спасительница! Теперь зимой в сенях жить будешь! И в дом иногда заходи! Ты у нас умница! Надо же, сердцем почуяла, что хозяин в беде.

– Посмотрите, Тайга улыбается! – закричала Лара, перестав вытаскивать колючки репейника из отцовского чуба.

– Ага! Хохочет! – Старшая сестра щёлкнула младшую по носу.

– И дом сегодня улыбается! Посмотрите на потолок!

На потолке полукругом светилось пятно от лампы.

– Сейчас лампу подвину, и не будет улыбаться! – Средняя сестра показала Ларе язык.

– Танюш, не надо! Пусть улыбается! Ты мне не веришь? А помнишь, как дом улыбался грибам?

Где-то за месяц до этого отец заказал кому-то, кто поехал в город, большую клетчатую красно-зелёную шаль для Марии. У неё был день рождения восемнадцатого сентября.

Иван нёс свёрток с подарком домой, потом свернул в лес, чтоб сократить путь. Вскоре набрёл на грибное место. Не просто грибное, а какое-то ненормально грибное!

Огромное сборище белых грибов будто праздновало чью-то свадьбу! Неделя стояла погожая, так называемое бабье лето. И лес был в этом месте светлым, молодым. Ольха уже пестрела жёлто-зелёным, будто не могла определиться, какую выбрать одежду, чтобы была к лицу. Осина не так разборчива, она по привычке страстно дрожала каждой веточкой, надев своё багряное платье. Только дубы не замечали осени, в их кроне притаилось, застряло зелёное лето. Часто бывало так, что мороз сковывал ветки на забывчивых дубах: так и зеленели они всю зиму, шурша сухими ломкими листьями.

Под этой лесной осенней неразберихой весело красовались сотни разноразмерных крепеньких грибков.

У Ивана всегда с собой был складной нож, он достал его, чтобы срезать грибы, но задумался: куда их положить?

Неохотно развернул новенькую шаль, расстелил её на жухлой траве. Азартный процесс сбора природного урожая закончился через полчаса!

Еле связал крест-накрест углы шали, закинул огромный узел за спину. Так и внёс его в дом.

Сдвинули с середины горницы к окну круглый самодельный стол, прямо на полу развернули шаль.

– Батюшки! Какая красота! – Мария всплеснула руками.

– Это тебе на день рождения! – гордо объявил отец.

– Где ж ты взял?

– Купил!

– А шаль чья?

– А ты про что?

– Я про грибы! Шаль где взял?

– А я про шаль и говорю! Тебе в подарок купил! На грибы набрёл, а с собой ничего не было, в рубаху они не поместились бы, вот и обновил шаль!

По мамину лицу пробежали восторг, возмущение, сожаление… Но потом она счастливо рассмеялась! Девчонки следом!

Смеющаяся Лара запрокинула голову, сквозь смех прокричала:

– Смотрите! Дом улыбается! Наш дом улыбается!

И правда, на потолке чётко виднелся полукруг улыбки.

…Лариса часто крутилась около ткацкого станка. Зимой он занимал в доме лучшее место: напротив окон в горнице. Мама и часто приходившая к ним бабушка, а также старшая сестра ткали зимой не только половики, но и льняное полотно. Лара смотрела, как в две или четыре руки женщины передвигали планки. Она упивалась громким звуком, который издавал станок. В этом грохоте не было жалобы, было торжество, гимн труду, марш умелых рук. Девочке иногда позволяли заправлять нить, класть свои руки поверх маминых. Она в такие минуты была счастлива, что причастна к таинству рождения материала, который летом был зелёной травой, цветущей голубыми маленькими цветочками. Она не всё понимала умом, но считала станок не чудовищем, а чудом!

Лён выращивал колхоз, часть урожая выдавал на трудодни колхозникам.

Сотканное полотно выбеливали или красили. Мама шила девчонкам ночные сорочки, сарафаны…

Из самого тонкого материала делались рушники, которые вышивала крестиком старшая сестра. Традиции местности требовали от невесты пятьдесят вышитых рушников. Шестнадцатилетняя сестра Раюшка считалась уже невестой, поэтому готовила себе приданое.

…Ларкин дом редко улыбался! Чаще всего он грустил, печалился, вздрагивал от плача, скукоживался и становился ниже ростом от скандалов и драк.

Иван яростно ревновал Марию, а сам часто не ночевал дома, имел женщин на стороне. Возвращался угрюмый, раздражительный, без повода устраивал скандал. Девочка Лариса иногда просила дом:

– Пожалуйста, сделай так, чтобы папа не избивал маму! Ты улыбайся чаще, тогда подобреет папа!

Как-то Ларин разговор с домом подслушала бабушка, которая скоро уезжала жить в Москву к младшему сыну.

– Внученька! Давай я заберу тебя с собой? В Москве в школу пойдёшь, спокойно жить будешь. Ты и так напугана жизнью такой. Пусть остальные остаются, а ты маленькая, чтобы всё это видеть и слышать!

Лара заплакала:

– Бабушка! Я не могу так! А как же я без мамы и сестричек буду? Нет, я не поеду в Москву! Папа исправится! Я ему помогу!

Бабушка погладила шершавой жилистой рукой светлые волосики внучки, сунула ей в руки принесённую тряпичную куклу с неумело нарисованными глазами.

Девочка забыла про всё на свете, когда увидела первую в своей жизни куклу: с ножками, ручками, нитяными волосами. Раньше ей просто делали кукол-мотанок. Перетянут нитками кусок полотна и готово! Она убаюкивала куклу без лица, играла с ней, а понадобится ткань, куклу развязывали и что-нибудь шили из лоскута.

На этот раз Лара понимала, что кукла настоящая, сшитая. Недолго думая, она назвала куклу Галей, как звали её крёстную.

Отцовская старшая сестра Галя была незамужней, бездетной, поэтому очень любила племянниц, особенно Лару. Работала Галина в школе уборщицей. После уроков приходила к ней в школу крестница. Ларе разрешалось писать каракули, рисовать мелом на доске. Это было для девочки ново и заманчиво!

Кто знает, может, именно эти вечера в сельской маленькой школе повлияли на выбор главного учительского дела жизни?

До того момента, как Ларе разрешили ходить в школу к крёстной, она очень хотела быть дояркой. Когда её спрашивали, почему именно дояркой, она показывала журнал «Огонёк», который хранила как ценность: на обложке был цветной портрет незнакомой доярки, награждённой орденом.

– Дояркам медали дают! Я хочу медаль!

– Для этого работать нужно лучше всех!

– Я научусь! Я же помогаю маменьке ткать, картошку копать. Скоро она меня научит доить корову нашу, Селяну!

…Лариса сидела на яркой скамейке у пустого дома и с грустью вспоминала «расстрелянный» дом своего раннего детства.

Когда родители его продавали, собираясь уезжать в Казахстан, мама в первую очередь заделала четыре пулевых отверстия: два в стене и два на потолке.

Стрелял январской морозной ночью отец из своего ружья. Стрелял, чтобы запугать или убить маму, а расстрелял дом, построенный своими руками.

С того дня до самого отъезда дом ни разу так и не улыбнулся. Лара вслушивалась, вглядывалась, пыталась развеселить дом, но детские попытки были тщетны: дом не простил своего хозяина.

Раненый дом, наверное, знал, что какая-никакая семья была только здесь.

В Казахстане она разрушится через два года после переезда Александровых.

В Алма-Ате Ивану от работы дали жильё в бараке. Он работал в военизированной охране воинской части. Адрес был простой для писем и газет: Алма-Ата, в\часть 29219.