Обход позиций пограничного наряда Алексей начал с правого на левый фланг. Ведь именно на правом фланге и находился НП.

Начинался участок границы 7-й погранзаставы с нестройного ряда озер, уютно укрывшихся, словно в колыбелях, за гребнями множества сопок. Обозначены на карте они были довольно длинным, звучным и примечательным названием «Пиени-Тшердекайсинъярвет». Примерно с год назад, от праздного любопытства, Речкин на пару с Кругловым, вооружившись финско-русским словарем, кои находились на каждой заставе на случай допроса нарушителей с сопредельной стороны, пытались перевести названия близлежащих объектов. Именно с этими озерами они провозились больше всего. Дословного перевода так и не нашли, перевели лишь часть, а спустя какое-то время один из титовских старожилов, кстати, финн наполовину, без грамма сомнения подсказал – «Малые озера зеленого леса». Лесом вокруг, конечно, и не пахло. Но в двух-трех километрах от границы, на финской стороне, находилось урочище, густо поросшее кустарниками ивняка и карликовой березки, прозванное «Тшердекайсин». Оттуда, видимо, и шло название горстки этих мелких, как лужи, озер.

Далее, миновав высоченную сопку, обозначенную на карте цифрами 448,4, где и располагался НП заставы, Речкин спустился в низину, буквально испещренную сеткой озер. Это были более крупные родственники тех, что лежали за высотой, озера «Тшердекайсинъярвет», стало быть, «Озера зеленого леса». Самое большое из них лежало прямо у подножия сопки, где располагалась застава. Далее следовало Килаярви, или «Звонкое озеро», а упирался левый фланг участка заставы в озеро причудливой формы, напоминающее некое уродливое водоплавающее существо с плавником и длинным пиковидным отростком на спине. Типография пропечатала на нем: «Кивиярви», пограничники перевели «Каменное озеро». Все эти переведенные названия были нанесены Кругловым на карту, что висела в канцелярии, простым карандашом.

Что показалось особенно примечательным не только Алексею, но и многим другим, кто читал их с Кругловым переводы, так это то, как переводилось с финского языка название высоты 386,0, где располагалась застава. «Росватунтури» по-русски означало «Гора грабителей». Для финнов этот факт стал наверняка весьма символичен, ведь до Зимней войны сопка находилась в пределах их территории и перешла советской стороне после перемещения границы в глубь Финляндии по условиям мирного договора 1940 года. Что же сыграло историческую роль для такого названия, оставалось тайной за семью печатями.

Алексей промотался на обходе несколько часов. Бойцы почти закончили укрепление своих позиций. Теперь же, проявляя смекалку и фантазию, они принялись усовершенствовать свои маленькие крепости. Делали более удобные лежанки, ниши под боеприпасы, совершенствовали маскировку, уплотняли брустверы. Можно было смело рапортовать начальству о завершении укрепления обороны участка границы. Понравилось Речкину и настроение пограничников. Они были бодры, веселы, общительны, несмотря на пробивающуюся наружу краснотой глаз усталость. «Смена деятельности, ее насыщение и разнообразие всегда ведет солдата к новым свершениям, заряжает его идеей, дает силы и веру в себя!» – вспомнились Алексею слова одного из училищных преподавателей.

Уже ближе к вечеру, находясь на НП, Речкин извлек из нагрудного кармана гимнастерки свой «военно-походный», как он сам его в шутку называл, блокнот. Еще с первого дня службы на границе, по совету старших товарищей, Алексей завел его для ведения рабочих записей, заметок, напоминаний. Речкин фиксировал там самое важное, самое основное из своей повседневной деятельности и всегда держал свою «памятку» при себе, пользуясь ей по случаю и постоянно пополняя свежей информацией. По сути, ведение подобных записей грозило суровым наказанием, но многие пренебрегали запретом и втихомолку вели такие вот блокноты. Это очень упрощало жизнь, когда возникала необходимость поднять какую-то информацию из служебной деятельности. То был самый обыкновенный блокнот с серыми листами второсортной бумаги, толстым бумажным переплетом с изображением Кремля на обложке и краснобуквенной широкой надписью «МОСКВА». Алексей приобрел его в столице сразу после выпуска, когда ехал домой в отпуск, совершенно случайно, даже не догадываясь о том, каким важным и незаменимым предметом станет этот самый обычный блокнот.

Подточив об камень грифель карандаша, Алексей кратко дописал в него новый распорядок службы и особенности дежурства на границе, введенные с началом войны, еще кое-какие мелочи… Немного подумав, он решительно отделил толстой чертой свежую запись от предыдущих, вписав над ней «После 22 июня».

Серые облака постепенно разверзлись, и на низком северном небе засияло лучистым золотом долгожданное солнце. И вновь согрелась каменистая, скупая на растительность, обласканная лишь холодными пронзительными ветрами земля. Простывший от навалившейся непогоды воздух понемногу потеплел, ветер сменил направление на южное и уже не так зло кусался, а днем даже бархатисто ласкал.

Редкий дурак в этих крайноземных широтах не обрадовался бы такой погоде. Но приход тепла притянул с собой и одну существенную проблему… Пользуясь идеальными погодными условиями, в небе загудели моторами вражеские самолеты. Пограничники поначалу обстреливали проносящиеся над заставой крылатые машины с черными крестами на фюзеляжах, но вскоре по отряду прошел запрет на это. Ведение огня из винтовок и пулеметов было крайне малоэффективно, но отлично демаскировало позиции пограничников, да и попросту переводило впустую патроны.

Речкин, с болью в сердце, понимал, что теперь небо над Мурманском открыто для бомбежек, чем непременно воспользуются фашисты. Его тревоги за свою семью только усилились. И каждый раз, когда в вышине слышался гул немецких бомбардировщиков, Алексей, изнывая от собственного бессилия, горя в огне дурных предчувствий, лишь зло сжимал кулаки с одной страшной мыслью в голове: «На Мурманск…».

Глупые, но вполне понятные любому семейному человеку мысли о том, чтобы хоть на сутки отпроситься в Мурманск, довлели над Алексеем ежеминутно. Как же ему хотелось увидеть жену и сына пусть лишь на минуточку! Убедиться, что с ними все хорошо! Но он не мог себе этого позволить. Сейчас, когда над Заполярьем навис тяжелый молот вероятной агрессии, каждый солдат был важен границе как никогда. Единственное, что было в силах Алексея, – сообщить семье о себе. Так он и сделал. Уже на второй день пребывания на заставе он отправил на адрес родителей жены короткое письмо. Теперь лишь осталось ждать ответа, и ожидание это было невероятно тягостным.

А вскоре стали приходить неутешительные вести из самого Мурманска. Как стало известно, 23 июня несколько групп немецких бомбардировщиков совершили первый авианалет на город и его порт. Вечером следующего дня, после бомбардировки военно-морской базы в Полярном, а также наших позиций на полуостровах Средний и Рыбачий, все те же «Юнкерсы» вновь сбросили бомбы над берегом Кольского залива. При этом пострадало несколько жилых домов на улице Комсомольской, а также детский сад, где появились первые жертвы.

«Комсомольская… – только и вертелось в голове Речкина, обжигая его кипящей волной тягостных переживаний. – Ведь это совсем рядом от Ленинградской, где сейчас Нина и Ванька… Хоть бы с ними там все было хорошо, большего мне и не надо…»

25 июня стало известно, что Финляндия предоставила свою территорию для германских войск и авиации, а днем позже все пограничники заставы, кто не был на дежурстве, собрались по приказу начальника отряда в ленинской комнате в полдень, чтобы прослушать важное сообщение Совинформбюро. Москва вещала: «…финское правительство объявило нам войну… вот уже десять дней происходит сосредоточение германских, а теперь и финских войск и авиации в районах, прилегающих к границам СССР…».

Вчерашний «вероятный» противник перешел в разряд явных. Со штаба отряда вереницей тянулись все новые и новые приказы и распоряжения. Отменялись старые указания и вводились новые. Телефон в кабинете начзаставы не смолкал ни на минуту, посыльные из Озерков с секретными пакетами порой даже пересекались на пороге заставы.