Еврит еще раз убедился во мнении, что лошадь не самое удобное средство передвижения. Впрочем, как и корабль. Гоплиту куда привычнее полагаться на собственные ноги. Копыта коней не отмерили и трех оргий [оргия - античная мера длины, равная 1776 метрам], а в животе спартиата уже клокотало. Кроме этого, он здорово намял зад. Поэтому Еврит с завистью смотрел на скачущего неподалеку Леонида. Царь держался в седле так, словно родился скифом. Его мощное тело колыхалось в такт движениям коня, волна русых волос развевалась под ударами потоков ветра, а ноги время от времени врезались в бока скакуна, заставляя его умерить гордый нрав. Дикий необъезженный жеребец из Никейской долины косил на всадника бархатистым глазом, с розовых губ, перехваченных удилами, слетала пена. Отдаваясь всецело страсти скачки, царь ударил пятками в конские бока и умчался вперед.

Мерно трусящий на смирной кобыле Еврит лишь вздохнул. Ему бы научиться всем этим премудростям хотя бы вполовину так хорошо, как это делает Леонид.

Кавалькада всадников двигалась по дороге на север - навстречу мидийскому посольству. Вскоре отряд должен будет разделиться. Одна часть во главе с эфором Гилиппом организует торжественную встречу посольства. Леонид и Павсаний продолжат путь к Истму. Через два дня они будут в Афинах.

Известие о приезде послов застало Спарту врасплох. Дабы не терять время, Леонид не стал собирать агатоергов, а посадил на коней спартиатов, что обедали в его доме. Таким образом в число встречающих посольство невольно попал и Еврит.

Пестро разодетых всадников спартиаты заметили издалека. Повинуясь приказу царя кавалькада застыла на месте. Леонид коротко пошептался с Гилиппом и направил своего коня в лощину меж холмами. Павсаний и четверо телохранителей последовали за ним. Дождавшись, когда они исчезнут из виду, Гилипп скомандовал:

- Вперед!

Расстояние, отделявшее их от послов, спартиаты пролетели в считанные мгновения. Сдерживая разгоряченных лошадей, они окружили непрошенных гостей. Еврит впервые получил возможность разглядеть мидян, о которых немало слышал прежде.

Послов было двое. Они выделялись среди прочих всадников особо пышной одеждой. На них были ярко-синие, украшенные дорогой вышивкой хламиды, золотые пояса, красные сафьяновые сапожки. Внешне послы сильно различались между собой. Физиономия одного, того, что потолще, была сытой и глуповатой. Судя по всему, этот мидянин любил поесть-попить и не отличался остротой ума. Второй был настоящий воин. Небольшая рыжая борода не могла скрыть его волевого подбородка; проницательные глаза стремительно обежали спартиатов, словно прикидывая, чего они стоят. На поясе у этого посла висела сабля в золоченых, но порядком потертых ножнах. В отличие от парадного, украшенного бирюзой кинжала толстяка, это было прекрасное боевое оружие и, судя по всему, мидянин не раз пускал его в ход.

Рядом с послами суетился обеспокоенный столь бурной встречей переводчик-эллин, а сзади застыли в тревожном ожидании слуги и воины, вооруженные копьями, мечами и луками. Несмотря на численное превосходство спартиатов, мидяне были готовы постоять за себя и своих хозяев.

Когда улеглась пыль, поднятая конскими копытами, от отряда спартиатов отделился Гилипп. В тот же миг к нему подскочил толмач. Перебросившись несколькими фразами, они подъехали к послам. Гилипп представился:

- Я Гилипп, эфор Лаконии.

Скупые слова, бесстрастное выражение лица, мускулистая фигура, мощь которой не мог скрыть тонкий хитон, произвели на послов должное впечатление. Толстяк поклонился и произнес длинную тираду. Толмач, судя по выговору фиванец, перевел ее, безуспешно стараясь сделать как можно более краткой.

- Посол великого и могущественного, сияющего подобно солнцу, царя царей, владыки Востока Ксеркса Абрадат выражает свою искреннюю радость по поводу встречи с храбрым слугой спартанского царя, слава о великодушии и мудрости которого, дошла до стен Парсы, и желает узнать, благоденствует ли он.

Сжав губы, эфор покачал головой. Он, как и прочие спартиаты, не привык к подобным пышным речам. Согласно традициям Лакедемона изъясняться нужно было кратко и четко или, как позднее стали говорить, лаконично. Болтунов, если даже они говорили по делу, не уважали. Царь Клеомен некогда дал такой ответ говорливому беглецу с Самоса, долго и убедительно доказывавшему спартиату, что лаконцам необходимо свергнуть тирана Поликрата: "Начало твоей речи я не запомнил, поэтому середины не понял, конец я не одобряю". Выражать свои мысли кратко спартиатов учили еще в детстве, вырабатывая у юношей стиль речи, подобный четкому приказу. Лакедемонян можно было смело считать величайшими молчальниками Эллады, но воистину - краткость сестра таланта! Одной фразой они могли выразить больше, чем чужеземный оратор целой речью. Спартиаты редко общались с говорливыми иноземцами, поэтому длинная вычурная речь вызывала у них раздражение. Гилипп, ошарашенный несвязной фразой мидянина, не сразу нашелся, что ответить. После неприлично долгой паузы он наконец произнес:

- Благодарю. Благоденствую. Благоденствуют. У наших царей нет слуг, ибо они цари прежде всего на поле брани. Прошу гостей следовать за мной.

Не дожидаясь, пока толмач переведет его слова, вызвавшие изумление мидян, Гилипп дернул поводья и повернул коня к городу. Он соблюдал законы гостеприимства и позволил послам ехать рядом с ним, но всю дорогу упорно молчал, невзирая на все попытки толмача разговорить его.

Когда всадники подъехали к Спарте толстяк удивленно забормотал, указывая рукой на город. Толмач перевел:

- Он интересуется, где городские стены.

И Гилипп ответил, указывая рукой на скачущих рядом Еврита и Креофила:

- Вот наши стены!

Толстяк не понял его слов или не захотел понять, так как не верил, что человек может сравниться в крепости с камнем.

Когда же спустились сумерки, покой засыпающей Спарты нарушил дробный стук копыт. Десяток всадников вихрем промчались по направлению к центру города. Изумленные часовые признали в первом из них царя Леонида.

Закон был нарушен. Герусия [совет старейшин в Спарте, подготавливающий решения по важнейшим государственным делам] впервые собралась ночью. Подобного не случалось ни разу со времен Ликурга. Но обстоятельства были таковы, что требовалось принять решение, поэтому геронты не прекословя собрались в храме Аполлона. Не самое лучшее место для заседания, но в каменном доме герусии разместили послов и их свиту. Леотихид приказал на всякий случай окружить это здание стражей, сказав толмачу: