- Ты отказался от власти? - усмехнулся аскет.

- Да. Точнее говоря я отказался от той силы, как не понимают люди. Мне отвратительны блеск золота, рев труб и коленопреклоненные. Я властитель, но властвую лишь над умами людей. Я хочу наполнить их души гармонией. Гармония - вот чего нам всегда не хватало. Мы должны найти ту грань между Человеком и Вселенским Логосом, которая очистит мир от скверны.

- И что тогда? - спросил аскет.

Эмпедокл пожал плечами.

- Не знаю.

- Меня вовсе не прельщает перспектива посвятить жизнь поискам того, о чем я не знаю. Слишком коротка она, эта жизнь. Всего тридцать тысячелетий, разделенные на пятьсот перерождений. Так тебе сейчас шестьдесят? - спросил он у Эмпедокла.

- Считается, что да.

- Самый момент, чтобы уйти.

- Я не уйду с теми, кто поклоняется силе, - упрямо повторил Эмпедокл.

- Так ты полагаешь, что грань между Человеком и Логосом заключена в гармонии. Но что есть гармония для тебя? - Сила духа, презирающая жаждущую мяса и развлечений чернь. Точнее, полагающая, что презирает. Но не ты ли внимал рукоплесканиям этой черни? Не ради ли этих рукоплесканий ты творил чудеса и пророчествовал? Может быть, это и есть твоя гармония?

Философ нахмурился.

- Я не совершил ничего такого, за что мне было бы стыдно.

- Конечно. А я и не стыжу тебя.

Аскет замолчал, заговорил скроенный по принципу домино.

- Мы сейчас держим свой путь на север в нетронутые пороком девственные земли. Мы попытаемся еще раз создать мир, где будет править добро. Мы пришли за тобой. Или предпочтешь славу великого фигляра в Элладе?

- Но сила?

- Мы отказались от нее. По крайней мере в том виде, в каком принимали прежде, - сказал сотканный из противоречий. - Попытаемся найти грань между разумом, силой и гармонией.

Внезапно аскет рассмеялся, заставив товарищей взглянуть на себя.

- А знаете, ведь кое-кто ее уже нашел!

- Кто? - спросил Философ.

- Кто? - спросил сотканный из противоречий.

- Тот, кто сейчас сидит в таверне и запивает вином мясо. Он не шел к людям с силой, он не пытался преподнести им разум и гармонию. Он вообще не любит забивать свою голову подобной чепухой и терзаться над разрешением вселенских проблем. Он просто отдал им себя. Человека. Очистительная жертва во имя нового. Человеческого мира.

- День очищения, - прошептал философ и решительно вскинул голову. Идем! Я полагаю, сегодня Этна вполне раздула свою огненную печь.

- Учитель! - воскликнул Павсаний, о котором позабыли.

Эмпедокл посмотрел на своих гостей.

- А что делать с ним?

Скроенный по принципу домино усмехнулся.

- Он никому не расскажет.

- Только никакой крови!

- Ты странного мнения обо мне. Я вообще не переношу вида крови и никогда не проливал ее, если в этом не было особой необходимости. Спи! велел он Павсанию и тихо добавил:

- И пусть тебе приснятся горы, лев и орел...

Павсаний уронил голову на стол и уснул.

- Он обо всем забудет. Обо всем, кроме слов своего учителя о кратере Этны. А теперь идем.

- Постойте! - Эмпедокл вышел из комнаты, чтобы вернуться с парой модных сандалий.

- Ты предусмотрителен, - заметил аскет. - Эта обувка выдержит не одну тысячу парасангов.

- Я и не собираюсь одевать их. Я лишь брошу одну из этих сандалий у кратера. Ведь не может же философ исчезнуть бесследно.

Сотканный из противоречий улыбнулся, а аскет сказал:

- Ты прав. Это прекрасно, когда смерть превращает жизнь человека в легенду. Философ Эмпедокл достоин легенды.

И они ушли, а Павсаний храпел, упершись лбом в стол.

Утром он проснулся и криком поведал гражданам Акраганта, что великий маг Эмпедокл сошел в кратер Этны.

Над ним смеялись, как над лжецом, но затем мальчишки нашли в горячем пепле медный сандалий философа, выброшенный ночным извержением. И люди задумались. Как же нужно любить жизнь, чтобы иметь смелость вот так расстаться с ней!

А Павсаний шептал:

- Он бог.

И приносил своему учителю жертвы, словно богу.

Кто-то позднее, ухмыляясь, говорил, что видел на рассвете Эмпедокла в сопровождении двух незнакомцев, идущими по дороге в гавань. И будто у перекрестка четырех путей их ждал могучий воин, иссеченный сотнями шрамов. И солнце играло на его невиданно длинном мече.

Но ученик философа не поверил.

Всю свою жизнь он надеялся, что послышатся шаги у входа и в дверь войдет учитель, познавший истину. Ведь познавшим истину даруется бессмертие.

И на смертном одре ему привиделся сон. Последний перед вечным.

На огромном квадрате солнечного белого мрамора стояли четверо.

Одним из них был учитель, облаченный в свой обычный пурпурный плащ. По левую руку от него стоял человек со строгим худощавым лицом аскета и бездонно-черными глазами, в которые не хотелось смотреть, а, заглянув, было почти невозможно выбраться из их омута. По правую - застыл муж, во взгляде его была мудрость, а руки были сильны; у ног его сидел орел, он был не очень умен, но безмерно предан. Напротив философа возвышалась громадная фигура воина, вся суть которого заключалась в том, что он воин и не мог быть никем иным.

Меж ними светился огромный золотистый шар, ослепительный, словно сгусток магмы из чрева кузни Гефеста. Пафсаний признал в нем истину.

Все четверо одновременно сделали шаг к шару и положили на него руки. И шар воспарил в эфире.

А воин запел.

То была победная песнь ВОИНА.