Спартиаты были уже на ногах. Они смотрели на хмуро бредущего к царской палатке Еврита и во взорах их читалось одобрение, а Креофил даже поднял вверх сжатый кулак, приветствуя поступок своего товарища. Юноша подошел к палатке и робко тронул полог, затем, отважившись, отодвинул его и проник внутрь. Сидевший у узкого длинного сундучка Леонид резко вскинул голову.
- Я не могу, - выдавил Еврит, стараясь не глядеть в глаза Агиада. Прости меня, царь. И делай со мной что хочешь.
- Напрасно, - сказал Леонид. Он внимательно посмотрел на юношу и вдруг широко улыбнулся. - Но я рад твоему возвращению. И, думаю, твоя мать радовалась бы вместе со мною.
Решив, что царь простил его и теперь следует отправляться готовиться к битве, Еврит потянулся к колеблющемуся от дуновений свежего ветерка пологу, однако Леонид остановил его.
- Не торопись уходить. Ты нужен мне.
Подняв с земли свой панцирь, царь подал его Евриту.
- Надень это.
Изумленный спартиат протестующе мотнул головой.
- Надень! - вновь приказал царь. - И возьми мой меч и щит. Мы одного роста и одинакового сложения. Мидяне примут тебя за царя Леонида. Я же хочу встретить смерть с тем оружием, с каким я впервые сразился с нею.
Еврит повиновался. С помощью Леонида он снял свои доспехи и облачился в дорогой с серебряной чеканкой царский панцирь. Тот был тяжелее обычного и слегка давил на плечи. Затем юноша водрузил на голову шлем, украшенный султаном из алых перьев. Леонид скрепил на его левом плече алый плащ. Такие плащи оденут сегодня все спартиаты. Кровь не видна на алом. Врагам не узреть ран лакедемонян.
- Не забудь меч и щит, - напомнил царь. Он придирчиво оглядел Еврита и остался доволен увиденным. - А теперь мой черед.
Леонид раскрыл таинственный ящик, за которым все эти дни постоянно присматривал илот, и извлек из него панцирь, шлем и меч. Панцирь был черного цвета, с очень выпуклой грудью и короткой юбкой, прикрывающей пах и верхнюю часть бедер. Невероятно, но Еврит не смог обнаружить на нем ни единого шва - словно сам Гефест высек этот доспех из целой глыбы горного гранита. Видимо панцирь был очень крепок. Всю его поверхность покрывало бесчисленное число вмятин - следов от ударов, но не один из них не смог пробить доспех насквозь. Шлем был изготовлен из точно такого же материала. Он был также без единого шва и не имел прорези для глаз. На ее месте была прозрачная серая пластинка. Последним был извлечен меч. Еврит узнал его.
- Это... Это же меч мудреца!
Царь, к тому времени уже надевший панцирь и шлем, глухо хмыкнул через непроницаемую мембрану.
- Нет, это мой меч. Меч мудреца - его брат.
Леонид взял клинок в правую руку и со свистом рассек им воздух.
- Вот теперь я готов поспорить с тобой, старуха! - Царь отдернул полог шатра, но не вышел, а повернулся к Евриту.
- И все же ты напрасно вернулся!
Над морем всходило солнце. Солнце последнего дня лета.
ЭПИТОМА ДЕСЯТАЯ. ОТЦЫ И ДЕТИ. ЗАГРЕЙ
О Персефония - дева, не можешь ты брака избегнуть:
Замуж тебя выдают - и справляешь ты свадьбу с драконом,
Ибо, лицо изменив, сам Зевс, в переменах искусный,
Мужем проник, извиваясь как змей по любовному следу.
В самые недра девичьей пещеры, окутанной мраком...
Дева Загрея родит, рогатое чадо: свободно
К Зевсу небесному трону восходит младенец, ручонкой
Молнию бога берет, и подъемлет он, новорожденный,
Детской ладонью своей, как легчайшее бремя, перуны.
Нонн Панополитанский, "Песни о Дионисе",
155-159, 165-168.
Няньки с визгом разбегались прочь и спешили пожаловаться отцу.
- Он превратился в медведя! Он превратился в леопарда! А затем в огромного змея! - хором восклицали они, дрожа от страха.
Зевс прогнал их прочь и, усевшись в резное кресло, задумался.
Мальчишка рос не по дням, а по часам, становился все красивее и смышленей. Он обучился трудному искусству оборотничества и уже мог повелевать стихиями. От него исходило какое-то необъяснимое тепло, толкающее мозг хмельными молниями. А еще он недолюбливал Зевса, словно тот не был его отцом.
Р-р-р-а-а-у!!!
Дикий рев, раздавшийся над ухом, буквально вытолкнул Зевса из мягких объятий трона. Обычно подсознание подсказывало ему о приближающейся опасности, но на этот раз оно почему-то промолчало. Преисполненный смятения Зевс отскочил на несколько шагов, выхватил из чехла перун и лишь тогда обернулся.
За креслом стоял невесть как пробравшийся в тронную залу дракон. Глаза его сверкали, а из пасти валил черный дым. В первое мгновение Громовержец подумал, что это очередная злобная шутка мамаши Геи. Но в грозном облике дракона было что-то неправдоподобное, наигранно-злобное. Словно некий шутник надел маску-страшилку. Зевс поднял перун, и в тот же миг дракон съежился, полетели искры и все исчезло в облаке дыма. Когда пепельные клубы чуть рассеялись, послышался звонкий смех. Зевс увидел, что в бархатной раковине его трона удобно устроился дивной красоты мальчик. На вид ему можно было дать лет двенадцать, на самом деле ему было всего три года. Прелестное юное лицо с не по-детски уверенным ртом обрамляли русые кудри, а в голубых глазах играли искорки смеха. Мальчик весело хохотал, показывая ровные белые зубы.
Рука бога медленно поползла вверх, наводя перун на ребенка, но в тот же миг замерла. Зевс опомнился и убрал оружие в чехол. Непроизвольно коснувшись пальцами бороды, словно проверяя на месте ли она, бог сказал:
- Нельзя так шутить, Загрей. - Голос Громовержца был мягок до приторности. - Я мог случайно поранить тебя перуном.
- Ха-ха-ха! - заливался Загрей. - А здорово я тебя испугал, отец!
Зевс натянуто улыбнулся.
- Не шути так больше.
- Ладно, не буду.
Зевс с некоторой опаской приблизился к трону и потрепал мальчика по шелковистым волосам.
- А теперь иди поиграй в саду. Сейчас сюда должны прийти на совет олимпийцы.
Загрей не пошевелился.
- Отец, можно я останусь здесь? - умоляюще попросил он. - Мне интересно послушать, о чем вы будете говорить.
- Нет, Загрей, нельзя. Тебе еще рано знать о делах, которыми занимаются взрослые. Иди, иди, сынок. Когда боги придут, они должны застать меня сидящим на троне. Иди, играй.
