Сложно было сказать, действительно ли Малфой злился. Он не хмурился, не усмехался, не сжимал челюсти, не утыкался во что-то взглядом. Он был пассивен. Пребывал в одном из своих странных состояний. Возможно, ему тоже было некомфортно, и он не знал, как вести себя после События – именно так Гермиона окрестила произошедшее, ведь она всему давала названия.

Она не знала. А по Малфою ничего нельзя было понять. Это была одна из пяти вещей, которые бесили в нем больше всего. Первым номером стояла его привлекательность, будь она неладна. Подправь ему кто-нибудь лицо, и проблема Гермионы была бы решена. В известной степени. Но нет, и это мучило ее, как болезнь, что все сильнее овладевала организмом. Его прическа по утрам, злобный прищур глаз, его пальцы и кривая улыбка. И всё становилось только хуже, пока Гермиона совсем не пала жертвой этой напасти. Она считала его сексуальным, когда он сердился. Полагала, что Малфой выглядит великолепно, когда задумывался. Думала, что он красив, когда спит. И это было какое-то больное, извращенное, неправильное чувство. Что-то, от чего у нее мутилось в голове. Симпатия к Малфою была сродни тычку в глаз самому себе. Такие же ослепляющие и болезненные ощущения, которые не сразу осознаешь.

День восемьдесят первый; 21:07

Малфой ушел из комнаты, когда еще не было четырёх, и вернулся только после девяти вечера. И все это время Гермиона ждала его, чтобы поесть, потому как пустой желудок настойчиво о себе напоминал. До семи часов она терпеливо ждала, к восьми начала злиться, а к девяти была в бешенстве.

Когда он наконец появился в дверях, она была готова забыть о том, что все последние дни он ее игнорировал, но четыре раза осмотрев Малфоя, поняла, что тот не принес с собой никакой еды. Не поверив глазам, Гермиона старалась справиться со злостью – и в этом Малфою везло.

– Ты ничего не принес? – невольно спросила она, и это были первые слова, которые один из них сказал другому за последние пять дней.

Малфой чуть вздрогнул и поднял голову от шнурков, которые как раз начал развязывать.

– Нет…

– Я есть хочу, – для верности Гермиона указала на себя пальцем.

Она не просто хотела есть – она умирала от голода. И была готова отправиться на поиски Малфоя, разворошить комнату в поисках чего-нибудь съестного или спуститься вниз к стойке администратора и попытаться выпросить хотя бы крекеры.

Малфой выпрямился и с удивлением на нее посмотрел.

– Я же оставил тебе деньги.

Она моргнула, осмотрела комнату и заметила лежащие на столе банкноты. Кончики ее ушей стали пунцовыми.

– Ох.

Малфой выгнул бровь и продолжал сверлить Гермиону взглядом, пока та полностью не стушевалась, после чего начал стягивать ботинки. Поднявшись, она направилась к двери и надела свою обувь. Ничего, можно обойтись и без носков.

– Куда ты собралась?

Теперь уже она чуть не подпрыгнула от удивления, едва не врезавшись в угол тумбочки.

– Что? Иду есть.

Он смерил ее оценивающим взглядом.

– Они приносят еду в номер. Я оставил тебе деньги на папке с меню.

Гермиона собиралась сказать ему, что и так отлично это знала и просто хотела пройтись, но передумала. Ведь ее ответ обязательно бы привел к перепалке, а они только начали разговаривать друг с другом. Поэтому она отвела глаза и стянула ботинки.

– Где ты был? – он пять часов бродил по незнакомому городу, и это было странно.

Малфой всегда так делал. Исчезал на некоторое время. Иногда всего на пятнадцать минут, но чаще всего отсутствовал несколько часов кряду.

– Гулял, – Малфой пожал плечами, взглянув на нее поверх расписания поездов.

Они смотрели друг на друга и молчали, и в голове у Гермионы пронеслось множество мыслей. Она не могла уловить ничего конкретного, кроме настойчиво бьющегося в мозгу вопроса: что же ей надо сказать. Вроде бы удачный момент поднять тему и все прояснить, но Гермиона сомневалась, что ей было что говорить.

Всё так, как есть: она получила то, чего хотел он, но не совсем то, чего желала сама. Хотя, по правде сказать, Гермиона не была до конца уверена, чего же именно она от него хотела, но это был не секс. Ну… не просто секс.

Пауза затянулась, никто из них не дышал и не издавал ни звука, пока Малфой наконец не вернулся к расписанию и не опустился на кровать. Он не хотел обсуждать произошедшее. И Гермиона впервые в жизни вполне была с ним согласна.

– Нам нужно подумать, как лучше связаться с Виктором.

– Ты ведь спала с ним?

– Что?

Потом она прокручивала его слова в голове снова и снова, анализируя тембр голоса, вероятные акценты и возможные скрытые смыслы.

– Я пытаюсь понять, насколько сильно он захочет тебе помочь.

– Этот вопрос было необязательно задавать, Малфой. Если ты хотел знать о наших отношениях, стоило просто спросить.

– Грейнджер, не будь ханжой. Это обычный вопрос.

Она вспыхнула, и как бы то ни было раньше, но сейчас у него были причины так ее называть.

– Не твоего ума дело.

– Не велика важность…

– Ты когда-нибудь спал с Панси Паркинсон?

– Да.

Что ж. Она не думала, что он ответит, а ведь именно его молчание должно было стать иллюстрацией ее мысли.

– Да ладно? Панси Паркинсон? – Гермиона поморщилась.

Малфой фыркнул.

– Я тебя умоляю. Ты спала с болгарским хрюкающим самцом, и у тебя еще хватает наглости критиковать мой вкус?

– Виктор очень приятный парень…

– Значит, все же да?

– Что?

– Ты с ним спала.

– Я этого не говорила, – он покачал головой и снова уткнулся в расписание. – Я даже не…

– Эй, если тебе такое нравится… – Малфой пожал плечами и снова качнул головой.

– Пфф. Не тебе об этом говорить. Виктор отличный парень. А Паркинсон разгуливала с тонной макияжа, в одежде, больше подходящей той словацкой проститутке, готовая переспать ради денег и имени, но эй… если тебе такое нравится.

Он поджал губы и, перекатившись на спину и скрестив ноги в лодыжках, взглянул на Гермиону.

– Закажи себе еду и займи рот, Грейнджер. Ты мне больше нравишься, когда молчишь.

– А ты мне больше нравишься, когда тебя здесь вообще нет.

– Ха. Чтобы могла помереть с голоду?

Она сердито на него посмотрела.

– Придурок.

– Пелотка.

– Задница.

– Идиотка.

– Я терпеть тебя не могу.

Он поднял телефонную трубку и протянул ее Гермионе, пять долгих ударов сердца не отводя глаз.

– Я думаю, ты обманщица.

Это волшебная традиция целовать обманщиков.

Она покраснела, он ухмыльнулся.

День восемьдесят третий; 12:27

– Неужели так всё и было?

– Да. Я рос вполне нормально. Не было ни избиений, ни убийств в гостиной, ни даже пыток в подземельях… насколько я знаю. Мои родители действительно любят друг друга, просто не выставляют это напоказ. У меня властный отец и чрезмерно заботливая мать, и именно такой была моя жизнь. Мое детство. А теперь отдай пульт.

Они ухитрились заселиться в дешевый отель, в номере которого был телевизор, хотя тот и транслировал всего несколько каналов. Малфой, в свою очередь, умудрился приобрести новую привычку.

– Значит, тебе не угрожали Пожиратели Смерти…

– Угрожали? Грейнджер, люди, которые были и есть Пожиратели Смерти, посещали в Мэноре балы, ужинали с нами за одним столом и баловали меня на каникулах. Это являлось обычным делом. Всё было именно так. Я так вырос, и это было нормально. Для других это звучит ужасно: ребенок, что воспитывался в такой обстановке, и которого направляли по стопам отца, учили геноциду и разрушению мира. Но так обстоят дела в любом деле, где на вывеске значится «кто-то и сыновья»…

– Быть…

– Дай мне закончить, пока ты не разразилась речью. Я хочу сказать, что меня воспитывали так же, как тебя, но по-другому. Меня тоже учили отличать хорошее от плохого, Грейнджер, просто эти ценности были противоположны тем, которые втолковывали тебе. Но так же, как ты знала, что я ошибаюсь, я знал, что неправа ты. Мое детство не было наполнено болью, смертями и всем тем, чего не полагается видеть детям. Все это пришло позже.